Тот сразу попытался стать в позу: мол, сдавайся, карфагенянин, иначе тебя распнут.
На что я его спросил:
– А почему ты думаешь, что я не прикажу распять тебя? Тем более что кресты имеются.
– Я свободный гражданин Рима! И не просто гражданин, а избранный на этот год консул. Нас не позволено распинать!
– Насчет свободного ты погорячился, мой друг. Где твое кольцо гражданина и что на твоей шее делает ошейник? А гражданин Рима после того, что ты и твои люди здесь сделали, заслуживает самого строгого наказания. А ты не просто гражданин, ты вожак. И, насколько я знаю, смерть на кресте весьма мучительна. Впрочем, у тебя появился редкий шанс испробовать ее на своей собственной шкуре.
Я перешел на пунический:
– Увести его! Выберите крест покрасивее и можете начать прибивать его к кресту. А я выйду чуть попозже, дабы взглянуть, как он будет смотреться.
Опять же, я не собирался его распинать, но подумал, что демонстрация подобного рода могла пойти этой мрази на пользу.
– Я не понимаю вашего языка, – высокомерно заявил Маний.
Но тут двое ребят Ханно схватили Мания под руки и потащили к двери. Через минуту оттуда раздались истошные вопли. Я не спеша вышел и увидел, что гвозди даже не начали загонять в его руки, только привязали его к кресту и примеривались, но от Мания благоухало дерьмом и мочой – он не смог удержаться.
Увидев меня, он заорал:
– Не надо! Смилуйтесь!
Я сделал знак, чтобы пока не начинали, и посмотрел на Мания:
– Не надо? А ведь ты хотел то же самое сделать с нашими людьми. Но от них, в отличие от тебя, не пахло, как от латрины.
– Не надо! Я все скажу! Все сделаю!
– И будешь вести себя хорошо?
– Буду! Буду!
– Договорились. А на случай, если все-таки заартачишься либо соврешь (а у нас есть возможность проверить), я попрошу оставить этот крест для тебя.
– А что будет со мной потом? За меня могут заплатить хороший выкуп!
– Сначала ты нам все выложишь, а когда мы все проверим, тогда и поговорим, – отчеканил я.
У меня перед глазами все еще был мой «гость», объявляющий приговоренным им к смерти о распятии. И я решил, что племянника Луция я, может, и позволю выкупить, но дяде Манию одна дорога – на виселицу. Или, если уж очень хорошо себя покажет, в рабы где-нибудь на шахтах. А без его выкупа мы уж как-нибудь обойдемся.
– Скажи мне, о чужеземец, ты ведь не из пунов? – раздался неожиданно тихий голос Манилия.
– Нет, не из пунов, – покачал я головой.
– А из кого?
– Из народа русов, если тебе так уж хочется это знать.
– Тогда зачем ты воюешь за пунов? Помнишь, в Первую Пуническую в Карфаген прибыл спартанский военачальник Ксантипп? Он одержал за них множество побед и вообще научил их воевать на земле. А они его выгнали, а его людям не заплатили.
– Это, я согласен, позорно. Но какое отношение это имеет ко мне? И к тебе, раб?
– А такое, что так же они поступят и с тобой, если тебе удастся победить.
– И что же ты предлагаешь? – усмехнулся я.
– Отпусти меня и отправляйся со мной. А я добьюсь того, что ты получишь землю в Риме. И римское гражданство.
Ага. «Рус, сдавайся! Будешь белый булка кушать!» Те же пропагандистские методы – за два тысячелетия с гаком.
Я смерил его недобрым взглядом, взял стопочку дощечек и стилус и сказал:
– Спасибо, но не надо. Итак, тебя зовут Маний Манилий, до попадания в плен ты был консулом преступников из Рима.
– Не преступников, а…
– Помнишь, что я тебе сказал? – угрожающе навис я над Манилием.
– Да… да… я и есть консул Маний Манилий.
– И то, что произошло в Ыпоне, а также то, что происходит в Ытикате и других местах, было сделано по твоему приказу?
– Да, но…
– Запишем: «Да». И что ты делал в Ыпоне, когда мы тебя захватили?
– Я прибыл сюда, чтобы совершить суд над преступными пунами, которые сопротивлялись законной римской власти.
– Записываю: «Прибыл сюда, чтобы чинить произвол над местным народом и позволить римским солдатам обесчещивать женщин». А затем ты хотел продать свободных людей, ничем перед тобой не провинившихся, в рабство?
– Да, но…
– И ты собирался распять двенадцать человек. Или после них были бы еще?
– Это были те, кто руководил неповиновением. А потом – только тех, кто не повиновался бы в будущем. И тех, кто командует воюющими против нас.
– И меня тоже, – рассмеялся я.
Маний повесил голову – крыть было нечем.
– А что это за пун был с тобой? Ну, тот, который переводил твои слова?
– Не помню, как его зовут. Его мне порекомендовали в Утике. Из купцов, хорошо знает латынь.
– С ним я побеседую отдельно. И последний вопрос: какие у вас планы?
– Это тайна!
– Опять хочешь на крест? На этот раз окончательно.
– Нет, не надо! Скоро сюда придут корабли с припасами для наших легионеров. После нашей реляции о взятии Ыпона я надеюсь, что нам пришлют и новых солдат, но это еще не подтвердили.
– А если их пришлют, то в Утику или сюда?
– Наверное, сюда. В Утике река Баграда стала слишком мелкой, да и порт Русукмона[35] тоже уже заилился, несколько наших кораблей сели на мель, а два мы так и не смогли спасти.
– И когда это примерно может случиться?
– Выйдут они из Остии пятнадцатого или шестнадцатого марта – сразу после того, как новые консулы вступят в должность.
Когда-то я с помощью Ханно Бодона сделал сравнительную таблицу римских и карт-хадаштских месяцев. И первое марта в этом году (если помнить, что год этот для римлян високосный) должно вроде соответствовать десятому числу карфагенского месяца пегарим.
– И сколько времени им нужно, чтобы добраться до Хиппона? – спросил я, назвав Ыпон его римским именем[36].
– От трех до шести дней, в зависимости от ветра.
Другими словами, они здесь будут между двадцать восьмым пегаримом и первым числом абиба – карфагенского месяца расцвета.
«Ну что ж, – подумал я, – мы обеспечим им неплохой прием».
– Ладно. Посмотрим, сказал ли ты правду или соврал. Ну что ж, поживи пока. Только я распоряжусь, чтобы тебя помыли…
Мои предки с обеих сторон пережили Великую Отечественную, хотя один прадед вернулся без руки, а два других вскоре после войны умерли от ранений. Единственный, кого я знал, был дедушка Митя, мамин дед по отцу, который жил недалеко от нас. Бабушка Валя была в войну учительницей, отказалась эвакуироваться и провела всю войну в поселке недалеко от Москвы, где она всю жизнь работала в школе. Она дежурила на крыше школы во время бомбежек, за что получила медаль «За оборону Москвы». А при очередном расширении Москвы баба Валя неожиданно оказалась москвичкой…
Дедушка Митя прошел почти всю войну – он начал воевать в сорок первом и демобилизовался лишь после Маньчжурии. Он не любил вспоминать про те события, но, видя искренний интерес со стороны любимого внука в моем лице, иногда рассказывал о том или ином эпизоде.
Мне запомнилась история о том, как с немецкой стороны раздавался голос, усиленный громкоговорителем. Точного текста не помнил и дедушка, но примерно было так: «Русские, зачем вам воевать за политруков? Идите к нам! Будете жить в тепле и хорошо кушать!» И, по словам дедушки, после первого такого инцидента они недосчитались троих. Потом одного из них нашли, когда освободили лагерь военнопленных уже не помню в каком подмосковном городке – обмороженного, изголодавшегося, умершего в вечер освобождения, несмотря на медицинскую помощь. И когда дед его спросил, зачем он предал, тот лишь прохрипел: «Предать – это вовремя предвидеть». А на вопрос про двух других лишь сказал, что они давно уже мертвы.
Дед тогда сделал паузу, а потом с горечью сказал:
– Самый хитрый был. Вот только предвидел он неправильно…
– Деда, – спросил я, – а ты же не предал и не сдался?
– И все остальные тоже, кроме этой троицы. Больше половины из нас погибли, но хотя бы погибли с гордо поднятой головой. А предавать – последнее дело.
И сейчас, когда я пошел к переводчику, которого, как оказалось, звали Карт-Ятун (Мелкарт дал), я вспомнил тот наш разговор. Впрочем, не он первый: и верхушка Ытиката, и Химилько Фамей, и Карт-Халоши – как старый, так и молодой – тоже предали, и пока что поплатился за это лишь Карт-Халош-младший. Химилько в Ытикате либо, может быть, в Риме, Карт-Халош-старший, как я слышал, вышел после уплаты крупного штрафа, а Совет Ытиката и его шофеты, если они еще живы, то ли в плену у римлян, то ли как-то сумели бежать, потеряв все.
Карт-Ятун кого-то мне очень напоминал. Присмотревшись, я спросил у него в лоб:
– Ты не из рода ли Фамеев?
Предатель вздрогнул, но ничего не сказал.
– Не хочешь говорить? Ну что ж, повисишь на кресте – может, передумаешь.
– Не надо меня на крест! – вдруг завопил тот.
– Те, кого приговорил к этому твой Маний, слова которого ты перевел на пунический, тоже не хотели на них висеть.
– Они были глупы. Открыли бы ворота перед римлянами, и ничего бы им не было. Легат это и сказал их парламентерам.
– А ты перевел.
Тот лишь кивнул.
– Вот только ытикатцы испытали несколько другое на собственной шкуре. В отличие от таких, как ты. Так расскажи сначала. Кто ты такой?
– Внучатый племянник Карт-Халоша из Совета в Карт-Хадаште.
– И как же ты оказался в Ытикате?
– Мой род торговал с членами фамилии Манилиев. Они плебеи, и многие из них занимаются торговлей. И когда я приехал в Рим с Карт-Халошем два года назад…
– Со старшим или младшим?
– Со старшим – он был главой нашей команды. Младший тоже оказался в числе его сопровождающих. После переговоров с Манилиями старший предложил мне место переводчика и ассистента у консула. Не знаю, о чем еще они договорились, я и не спрашивал.
– И кто вел переговоры о сдаче Ытиката?