– Я и вел. И сумел убедить тамошних шофетов впустить римлян в город. А их Совет старейшин был поставлен перед фактом, когда мы уже входили в портовые ворота. Впрочем, вначале римляне за все исправно платили, и население было вполне довольно.
– Понятно… Ну что ж, наказание за измену – смерть.
– А я и не изменял. Если бы не я переводил, то нашелся бы кто-нибудь другой. А мне пообещали и деньги, и римское гражданство.
«Что-то мне знакомое, так-так», – подумал я. Ведь Манилий мне обещал в точности то же самое.
– Так. Все подробности расскажешь моим людям.
– А вы меня… не казните?
– Дорогой Карт-Ятун, могу лишь пообещать, что тебя не распнут. Поверь мне, это весьма мучительная смерть. А так – посмотрим, как именно ты сможешь хоть как-нибудь склонить чашу весов в свою пользу. Или не сможешь…
Когда я вышел, я подумал, что если Карт-Халоша-старшего в результате всего лишь пожурили, после чего он сбежал, то у Карт-Ятуна одна дорога, и она безрадостная – либо он будет болтаться на веревке, либо трудиться в поте лица своего где-нибудь в шахтах.
После встречи с обоими врагами я почувствовал себя так, как будто искупался то ли в грязи, то ли во «вторичном продукте», и мне очень хотелось отмыться. И я пообещал себе сходить в баню, после того как сделаю дневной обход своих пациентов – и пациенток. Да и поесть я решил чуть попозже, когда удостоверюсь, что лечение проходит нормально. Или сделаю все, чтобы помочь кому-нибудь из них.
И карт-хадаштцы (к ним я причислял и ыпонцев), и наши новоявленные союзники дружно шли на поправку, и осложнений вроде не было. С женщинами было сложнее. Некоторые замкнулись в себе, что было неудивительно после того, что они пережили. Другие пытались привлечь мое внимание настоящими или выдуманными проблемами. Но, к счастью, со мной были мои новые помощницы, и они точно знали, что у кого болит.
В последнюю очередь я подошел к той самой светловолосой, которую спасал в предыдущую ночь. Ее поместили в отдельную комнату, может, потому, что она была в самом плохом состоянии из всех. По словам Адхерт-Балаат, она так и не приходила в себя все это время.
Я ее осмотрел. Кровотечения больше не было, раны, похоже, потихоньку заживали, что меня очень обрадовало: я опасался намного худшего. И только сейчас я заметил, что лицо девушки, даже несмотря на синяк и бледность, было необыкновенно прекрасным. Впрочем, меня, как исполняющего обязанности врача, внешность пациента не должна была волновать. Я укрыл ее и собрался уходить, когда девушка неожиданно приоткрыла глаза.
– Ποῦ εἰμί? – спросила она слабым голосом.
Я вздрогнул. Эти два слова я понял. Да, я когда-то пытался учить древнегреческий и даже читал кое-какие тексты на нем. Платона я возненавидел, а Аристофан и Сафо мне очень понравились. И тем более Гомер, хотя у него был более архаичный – и сложный – язык.
А сейчас девушка спросила меня всего лишь «Где я?». Я это понял, но сразу же сообразил, что сказать на древнегреческом ничего не смогу, да и понять более сложные предложения тоже. И я спросил у нее на латыни, понимает ли она этот язык. Услышав это, она ойкнула и вновь потеряла сознание. Я пообещал Адхерт-Балаат вернуться чуть попозже, коря себя за то, что так испугал бедняжку.
Меня поразило, что бани уже заработали – кое-кто из банщиц вернулся, и им помогали ребята Хаспара. В отличие от Нумидии, здесь не было «царского отделения», и все мылись вместе, что меня вполне устроило. А после бани, чистый и распаренный, я поел и выпил немного вина с Хаспаром, Ханно Баркатом и только что пришедшим Адхербалом, после чего вновь пошел к моим пациентам.
Конечно, я хотел в первую очередь отправиться к одной пациентке, но первым делом спросил у своих помощников и помощниц, все ли нормально. Оказалось, что у одного из наших ребят рана загноилась, и я сделал с ним то же, что в свое время сделал с собой: разрезал рану, промыл спиртом и вновь ее зашил. После чего с чистым сердцем пошел к светловолосой.
Она была в полудреме, но, когда увидела меня, слабо улыбнулась и сказала на неплохой латыни:
– Мне сказали, что ты меня спас, зашил мои раны и даже дал мне свою кровь. Это правда?
– Правда, – улыбнулся я. – Но в этом ничего особенного не было.
– Иначе, как мне сказала Адербалат, – с трудом, как могла, выговорила она имя, – я бы умерла. Так что спасибо тебе. Ты не римлянин?
– Нет, я из народа русов.
– А где твоя страна?
– Далеко на севере и востоке. В том же направлении, где и твоя страна – ведь ты из Эллады? – только намного дальше.
– Я из Коринфа. Я отправилась с матерью в путешествие в Афины – мама хотела помолиться богине в их главном храме, – но наш корабль захватили пираты. Мама, – и она заплакала, – пыталась меня защитить, и ее убили. А меня привезли в Фаласарну на Крите, где и выставили на торги. Знаешь, как это унизительно? Стоишь обнаженной на виду у всех, и потенциальные покупатели подходят, рассматривают тебя и трогают… там, где может трогать только муж. Да и видеть эти места должен только он.
– А я думал, что греки не стыдятся наготы, – с удивлением сказал я, прежде чем успел подумать.
– Спартанцы-мужчины обнажаются и перед женщинами. Но в других городах, а особенно у нас в Коринфе, мужчины этого никогда не сделают перед свободными женщинами. Именно поэтому на Олимпийских играх запрещено присутствовать зрительницам, кроме ипподрома, где состязаются одетыми. А женщина никогда не раздевается перед мужчинами, кроме мужа. Даже в Спарте. Но мне повезло. Меня увидел Ханно-Саккан из Хиппона, один из тех, кто торговал с моим отцом и оказался в Фаласарне. Он меня узнал и выкупил. Ему нужно было срочно возвращаться в Хиппон, но он пообещал взять меня с собой в Коринф и передать моему отцу, как только сам туда пойдет. Он и послал ему весточку, что я жива и здорова и скоро вернусь домой. Он был здесь… как это называется? Суффетом?
– Шофетом.
– Но началась война, и стало очень небезопасно путешествовать по морю. Они с женой заботились обо мне так, как будто я была их дочерью: своих детей им боги не послали. Но его убили при осаде города, а жену его изнасиловали римские солдаты, а затем перерезали ей горло… – И она зарыдала.
Я подождал, пока она успокоится и продолжит, все еще всхлипывая:
– После Танит – так звали супругу Ханно-Саккана – схватили меня и начали раздирать на мне одежду. Но в это самое время пришел другой человек, который тоже торговал с моим отцом, Карт-Якун из Карт-Хадашта. Отец как-то рассказывал матери, думая, что я не слышу, что он ко мне сватался, но отец ему отказал: мол, не хочу, чтобы моя дочь отбыла в ваши края. А теперь, увидев меня, он отослал солдат, показав им какую-то бляху, а мне сказал: «Видишь, как все повернулось? Ты здесь, в моей стране, куда твой отец не хотел тебя отпускать, и теперь ты принадлежишь мне». Он схватил меня и попытался меня… взять… а я укусила его за руку.
Я вспомнил, что у Карт-Якуна на руке был виден след укуса.
– Тогда он ударил меня в лицо, а когда я упала, начал меня душить. Больше я ничего не помню, пока не увидела тебя и не спросила, где я.
– Твоего обидчика мы накажем.
– А что будет со мной? Я же теперь… всего лишь имущество. Наверное, твое?
– Ты свободная женщина. Вот только тяжело тебя будет отправить в Коринф: сейчас у нас здесь война. Поедешь со мной, будешь жить у нас. Выкупа я за тебя никакого не возьму.
– А как тебя зовут? – спросила она в первый раз.
– Николаос, – зачем-то перевел я свое имя на греческий. – Или просто Никос.
– Никос… Спасибо тебе, Никос. А меня зовут Пенелопе.
– Как жену Одиссея?
– Ты знаешь «Одиссею»? – удивленно сказала она.
– Лишь в переводе, хотя я пытался читать немного «Илиаду» по-гречески. – И я начал цитировать самое начало этого великого произведения: Μῆνιν ἄειδε, θεά, Πηληιάδεω Ἀχιλλῆος οὐλομένην…[37]
– Произносишь ты все очень смешно, но текст правильный. А дальше?
– А дальше я уже не помню, – повесил я голову.
– Ничего, я тебе помогу, если захочешь. Скажи, Никос, а ты… женат?
– Еще нет, но у меня есть невеста. И не одна, увы.
– А у нас нет такого, чтобы было больше одной жены, – покачала она головой.
– У русов тоже нет. Но здесь есть. А я здесь. Скажу тебе честно, я хотел только одну жену, но у меня уже три невесты, и я не могу отказаться.
Пенелопе чуть задумалась, а потом неожиданно тихо спросила:
– Скажи, Никос, а когда у меня все заживет…
– Надеюсь, что скоро.
– Ты не хочешь, чтобы я тебя… отблагодарила?
– Отблагодарить меня ты можешь только одним способом – выздороветь. А другого… не надо.
Она с удивлением посмотрела на меня.
– Тогда, может быть, ты будешь моим другом? У меня никогда не было друзей-мужчин. Братья не в счет.
– А вот на это я согласен. Ладно, я пойду, а ты поправляйся.
– А можешь поцеловать меня в… щечку?
Я наклонился над ней и поцеловал, после чего заботливо укрыл ее и сказал:
– Выздоравливай. И не бойся ничего. – И вышел из комнаты.
И как раз вовремя. У одного из тех, кто перешел на нашу сторону (на сей раз не сицилийца, а грека из Южной Италии), тоже загноилась рана, и я вновь, как и прежде, занялся хирургией, подумав вскользь, что, если бы я последовал маминому совету и пошел учиться на медицинский, от меня было бы намного больше пользы. Впрочем, вряд ли бы я вообще здесь оказался…
А в голове крутился обрывок песни из «Веселых ребят»: «Как много девушек хороших…»
На следующий день мы прошли парадом через главную улицу Ыпона. Шла она от Морских ворот к Портовым воротам и была практически прямой. Как мне рассказали в городе, два века назад было решено проложить эту улицу, ради чего были снесены дома бедняков, примыкавшие к историческому центру. Как ни странно, позаботились и о них: им выделили деньги, примерно соответствующие стоимости построек, и отвели земельные участки у городских стен. Увы, это сделало оборону города намного сложнее, ведь одно дело, когда у тебя есть определенное пространство у стен, позволяющее маневрировать войсками, и другое – когда дома вплотную прилегают к стенам.