Скоро пропал из вида Ыпон, а через какое-то время и близлежащие деревни. А вокруг была степь – однообразная, только кое-где перемежавшаяся небольшими рощицами, а также неглубокими ручьями.
Сам не знаю, что на меня нашло, но я и сам не заметил, как запел:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит…
И вдруг сообразил, что песня эта без счастливого конца, и затих на полуслове.
Пенелопе спросила:
– Красиво. Это на твоем языке?
– Да, на русском.
– Спой еще!
– Давай я тебе лучше расскажу, о чем песня.
Когда я закончил, она покачала головой:
– Красиво, да. Но ты прав, сейчас этого лучше не петь.
Я кивнул, перекрестился и помолился еще не родившемуся Господу нашему Иисусу Христу, чтобы наше путешествие кончилось хорошо.
Шли мы без приключений. Пару раз видели волков, но они держались от нас в стороне – опасались, и не без причины, за свои шкуры. Один раз кто-то из «каазаким» раздавил скорпиона. Ночами же мы ставили шатры. В моем спала Пенелопе, хотя я и взял для нее отдельный: она сказала, что боится одна. Но, как и было сказано, никаких поползновений ни от меня, ни от нее не наблюдалось.
На всякий случай мы обсудили действия при нападении бандитов или кого-нибудь другого. Если их мало, «каазаким» их попросту порубят. Если больше, то держим круговую оборону, и я в случае чего постреляю из своей винтовки. Проблема была в том, что верхом я при всем желании ехать не мог, поэтому сказал Адхер-Саккану, что в самом крайнем случае его задачей будет спасти Пенелопе, а уж я сам как-нибудь выкручусь. «Или не выкручусь», – подумал я, но вслух этого не произнес.
Но все было тихо-мирно. Несколько раз мы проехали через деревни, где прикупили свежего мяса и овощей. Да, помидоры и картошка до Старого Света еще не добрались, но огурцы и репа, например, были. Все ж лучше, чем постоянно сидеть на вяленом мясе и такой же рыбе.
А еще мы разживались самодельным пивом, которое у пунов было вполне приемлемым, хоть и без хмеля и, соответственно, горчинки. Но пили умеренно: во-первых, не так уж его было и много на продажу, а во-вторых, хотелось все-таки иметь более или менее ясную голову.
Впрочем, всю дорогу мы провели в разговорах. В основном говорила Пенелопе, рассказывая мне про Коринф и другие греческие города, в которых она побывала, а изредка она начинала расспрашивать меня о России.
Один раз я сделал ошибку и проговорился, что в молодости провел лето в Греции – моего отца пригласили в Афинский университет. Пришлось признаться, что я был и в Коринфе, но в нем от того города, где выросла Поля (как я про себя называл Пенелопе), остались лишь развалины – храма Аполлона на верхушке горы Акрокоринф, на которой располагался тамошний акрополь, и знаменитого фонтана Пейрене, посвященного одноименной нимфе. Только эти здания римляне не уничтожили после взятия Коринфа. Впрочем, про уничтожение города нашими римскими «друзьями» я ей говорить не стал, решив, что ей и так тяжело, а если мы победим, то, глядишь, и Коринф выстоит.
На четвертый день мы добрались до верхнего течения Баградата. Представьте себе практически пустую степь, посреди которой располагается ленточка густых зарослей. К счастью, мы нашли прорубленный когда-то проход к броду. Им давно не пользовались, и наши «каазаким» еще раз очистили его с обеих сторон, прежде чем наша «брикат», к которой по бокам специально подвязали по паре бревен, чтобы она могла переплыть реку, решилась пройти – и прошла его без проблем. Тем более что мы с Пенелопе и Адхер-Сакканом перешли реку вброд: мужчины разделись, дабы не намочить одежду, а для девушки мы взяли дополнительную, и после пересечения водной преграды она, зайдя в рощу, переоделась в сухое.
Мне показалось интересным, что ширина этой ленты была метров двадцать – двадцать пять: три из них – собственно верхнее течение реки, а потом вновь начиналась ровная, как бильярдный шар, степь.
У меня сложилось впечатление, что в результате мы свернули не совсем туда; у нас, увы, не было никого, знакомого с этими местами. Деревни с этой стороны реки были, как правило, вымершими, а две из них еще и сожженными. Я предположил, что это сделали римляне, но Адхер-Саккан возразил, что подобное больше свойственно крупным нумидийским отрядам, пришедшим пограбить. Людей они уводили, а селения, очистив от ценностей и продовольствия, поджигали.
Мы пересекли пару ручьев поменьше – все было как с другой стороны реки. Оставалось, по подсчетам Адхер-Саккана, не более трех дней пути, когда ночью полил довольно-таки сильный дождь. К счастью, дорога не сильно размокла, но наша скорость передвижения резко упала.
Через пару часов мы, наконец, увидели вторую ленту зарослей наподобие первой.
– Мелианат, – кивнул Адхер-Саккан.
Проход мы искали довольно долго, но все-таки нашли. Был он намного более запущен, чем уже пройденный через Баградат, и его начали чистить, а к нашей «брикат», колеса которой завязли в грязи, привязывать бревна. Я хотел помочь, но мне возразили, что я раненый, так пусть пока полежу и наберусь сил.
Неожиданно прискакал один из «каазаким».
– Вооруженные всадники со стороны заката! – выпалил он. – В четверти парсы.
А вот это было уже серьезно.
Я спросил:
– А кто? Наши? Нумидийцы?
– Ни те ни другие. Но, подозреваю, союзники римлян.
– И сколько же их?
– Около восьми десятков.
Да, а нас двадцать с небольшим. Прямо как у Высоцкого: «Их восемь, нас двое».
– Конные еще смогут уйти на ту сторону, а «брикат» придется оставить, – уныло констатировал Адхер-Саккан.
– Слушай мою команду! – произнес я. – Берете нашу гостью – и на ту сторону. Адхер-Саккан, ты остаешься со мной. Как только я скажу, возьмешь «винытат»…
Он посмотрел на меня непонимающе, и я показал на винтовку.
– И на ту сторону. Главное – сообщить в Карт-Хадашт. И доставить нашу гостью в целости и сохранности.
– А ты?
– Живы будем – не помрем. А если помрем, то и ладно. Но девушку непременно доставить живой и здоровой!
Мои спутники попытались что-то возразить, но я так на них посмотрел, что они заткнулись и больше мне не возражали. И конные отправились на ту сторону, посадив Пенелопе на моего Абрека. Я залюбовался: девушка очень хорошо сидела верхом, хоть седло она впервые увидела сегодня утром.
Я расчехлил свою снайперку и выругался. Почти весь боеприпас я забыл в Ыпоне, оставался лишь магазин с последними шестью патронами. Вот я дурак, столько было времени перед уходом проверить наличие всего необходимого, а я, осел вислопузый, все прошляпил.
Шесть выстрелов – и шесть врагов катятся кубарем по земле. Я выбирал тех, кто показался мне поважнее.
Потом бросил ружье и футляр Адхер-Саккану и коротко отдал приказ:
– Пошел!
У меня оставались подаренная мне в Ыпоне короткая испанская сабля и арбалет еще первой конструкции – именно такой я подготовил, решив, что в случае чего негоже оставлять врагам нечто более совершенное.
С двадцати шагов я ссадил с коня еще одного, а восьмому раскроил череп саблей. Подобные в наше время именовались фалькатами, но название это придумал кто-то в девятнадцатом веке, а римляне именовали их machaera hispanica – испанский меч. И, как и было описано у Цезаря, сабля прошла сквозь вражеский шлем, как консервный нож сквозь крышку жестяной банки.
Но этим моя битва закончилась, не успев начаться. Я думал, что меня сразу же прирежут, но меня попросту начали избивать, пока не подбежал некто в шлеме с золотой полосой и не прокричал что-то на совершенно незнакомом мне языке.
Потом, посмотрев на меня, он сказал на неплохой латыни, но со странным акцентом:
– Ты кто? Ты не пун.
– Я рус.
– Тот самый рус, про которого ходят легенды? – опешил он. – Так почему ты остался, а остальные ушли?
– Я им приказал. Я ранен и не мог ехать верхом.
– А где палка, из которой ты убил наших?
– Вы ее не получите.
Тот замахнулся, а я лишь усмехнулся, выплевывая кровь изо рта (зубы, как мне показалось, были на месте, пострадали губы с внутренней их стороны):
– Ищите, сколько хотите. Ее здесь больше нет.
Они, посовещавшись, забрали саблю и арбалет, связали мне руки и, как тюк, положили меня на круп одной из своих лошадей, после чего поскакали на северо-запад. Боль и в избитом теле, и в ранах (та, что на бедре, открылась и кровоточила) была неимоверной, но я мужественно держался, пока не потерял сознание.
Очнулся я, лежа на земляном полу какой-то хижины. Руки у меня все еще были связаны, но рану кто-то перевязал относительно чистой тряпкой, что меня несказанно удивило. Двое немалого размера людей в кожаных штанах, один с голым торсом (что также было необычно, все-таки было прохладно), другой в легкой рубахе, играли в кости в углу. Услышав, что я двигаюсь, один из них сказал что-то на своем языке и вышел. А через минуту пришел не тот, кто меня допрашивал, а человек чуть постарше, в котором можно было безошибочно признать человека, облеченного властью.
Этот спросил на латыни, причем акцент присутствовал, но был намного менее ярко выраженным, чем у первого:
– Значит, ты тот самый рус, которого пуны именуют спасителем города?
– Как видите, – усмехнулся я, – я и себя не смог спасти. Так что они ошибались.
– Но ты остался прикрывать отход твоих людей. И сделал это весьма искусно, убив восемь наших людей.
«Значит, каждый выстрел оказался удачным, – подумал я. – Ну что ж, хоть как-то отличился».
– Я не мог ехать верхом, как я уже сказал твоему человеку. А другие могли.
– Да, у нас есть пословица: «Нет большей любви, чем отдать жизнь свою за друзей». Это заслуживает уважения, руси.
– У нас в священной книге написано то же самое.
– А в каких богов ты веришь? – удивленно спросил тот.
– Лишь в одного Господа, – ответствовал я.