Триумфальная процессия началась у порта. Первыми не спеша ехали мы трое, одетые в легкие куртки (уже было достаточно тепло) и кожаные штаны, какие обычно носили «каазаким». На головах у нас были не венки, как у римлян, а папахи с пурпурными лентами; эти ленты когда-то принадлежали здешним царям, ведь пурпур стоил баснословных денег. Как по мне, лучше уж было просто одеться как казаки, но Совет решил иначе.
Единственное, что я все-таки сделал, – это надел бронежилет под куртку, а также разрешил девочкам на всякий случай перевязать заново мои раны. Та, что в боку, практически не давала о себе знать, чего, увы, нельзя было сказать о бедре.
За нами вели под конвоем особо отличившихся «каазаким» и «шетурмим» двух консулов – подумать только, целых двух высших правителей Рима! – и нескольких офицеров более низкого ранга, а за ними ехал сводный отряд «каазаким», «шетурмим» и «пехотим». Конечно, не сравнить с римскими триумфами, когда гнали огромное количество пленных, а также несли награбленное, но, главное, народ видел, что мы в очередной раз победили. Толпы вдоль дороги приветствовали нас радостными криками, и на сей раз никто и не подумал нападать на пленных. Наша процессия прошла через север города, из котона через бедные районы к богатым, и вошла в Бырсат.
Пока конвоиры сдавали пленников в ту самую тюрьму, в которой мне довелось провести незабываемую ночь, мы неспешно продолжили путь к входу в храм Эшмуна, где нас должны были ждать оба шофета – Ханно Бодон и Абиба'ал Баркат.
Как и было обещано, Ханно и Абиба'ал стояли у подножия храма. Мы отдали коней коноводам, которые должны были отвести их в конюшни, а сами проследовали вверх по лестнице. На сем, согласно принятому намедни постановлению Совета, закончился официальный триумф и началась торжественная церемония в храме Эшмуна.
В огромном зале присутствовал Совет практически в полном составе (впрочем, я заметил, что не было Карт-Халоша; когда я спросил у Ханно, где он, тот мне сказал, что Карт-Халош опять появился в Совете, но сегодня сказался больным), а также те из «каазаким», «шетурмим» и «пехотим», кто участвовал в боях при Заме, Рианате и Ыпоне и успел вернуться в Карт-Хадашт. Ну и, конечно, родственники и друзья триумфаторов.
Всего описывать не буду, все-таки жертвоприношения не мое. Я в это время сидел и благодарил про себя Господа за милости его и просил его даровать нам победу и помиловать души убиенных.
А потом мы искупались в бассейне под внутренним двойным храмом, и нас ввели в ту его часть, которая была посвящена Эшмуну. В отличие от другой половины, посвященной Аштарот, здесь было очень просто: вестибюль со статуей Эшмуна, обнимающего свою супругу Аштарот, два зала, в каждом по алтарю с барельефом того же бога и еще одна дверь, которая оставалась закрытой. И если оба рельефа над алтарями были весьма искусно выполнены, но вполне целомудренны, то статуя влюбленной божественной пары была весьма эротичной, и я вспомнил о том, что с момента попадания в это время ни разу не был с женщиной.
И, словно в ответ на мои мысли, когда я выходил, один из священнослужителей Эшмуна без слов протянул мне свиток. Я бегло посмотрел на него и увидел, что на печати, скреплявшей свиток, была изображена Аштарот. Времени прочитать его у меня не было, и я лишь поблагодарил жреца, и мы вышли в большой храм, а затем я вместе с Хаспаром и Адхербалом не спеша спустился обратно в Бырсат, где в банкетном зале – в том самом, где мы когда-то праздновали мою помолвку, – празднование продолжилось. Подробности опущу, кроме того, что вино за нашим столом подавали очень неплохое.
Часа через три я обнялся с Хаспаром и Адхербалом, а затем, пошатываясь, вышел вместе с Ханно и Магоном на залитую вечерним солнцем улицу, и мы отправились домой.
Неожиданно из здания одного из общественных туалетов (я потом еще подумал, что это даже немного унизительно) выскочили двое в масках и с арбалетами. Два выстрела с ближней дистанции заставили меня потерять равновесие и упасть на землю, но, к счастью, болты не пробили бронежилет. Один из них ударил меня под дых, и я лежал, не двигаясь и судорожно пытаясь вдохнуть. Краем глаза я увидел, как эта парочка бросила арбалеты и скрылась в лабиринте местных улиц. Несколько оказавшихся рядом «шетурмим» побежали за ними, но тут меня схватили и понесли, и больше я ничего не увидел.
Через минуту я наконец-то смог простонать:
– Я в порядке! Пустите!
Но Ханно с Магоном тащили меня дальше, внесли в мою комнатушку и положили на ложе, после чего послали за Танит и Пенелопе. Те пришли и удостоверились, что со мной, как я и утверждал, в общем все нормально: бронежилет не только не был пробит болтами, но и несколько рассеял их энергию, и, кроме синяков у солнечного сплетения и в районе сердца (да, гады, неплохо целились), повреждений не наблюдалось. Вот только рана на боку опять начала кровоточить, и мне ее обработали, но решили не зашивать.
А через несколько минут пришли двое «шетурмим» из тех, кто бегал за покушавшимися на меня.
– Они ушли, простите, командир, – сказал один из них. – Забежали в ворота поместья Фамеев, после чего их закрыли, а охранники врали, что никто не приходил. А стена вокруг поместья даже повыше, чем вокруг Бырсата.
Услышав это, Ханно покачал головой:
– И вломиться к Фамеям без разрешения Совета не получится. Есть, конечно, и здравомыслящие Фамеи, такие как Ахиром, но еще дед Карт-Халоша изгнал их из родовых палат, и они ютятся даже не в Бырсате, а в Верхнем городе, хотя Ахиром вроде прикупил старый дворец у храма Эшмуна. Но их в поместье тоже никто не пустит, хотя у них есть родовое право там находиться. Ладно, отдохни немного, а потом приходи, отпразднуем в семейном кругу.
– А что праздновать-то?
– Триумф твой, а также чудесное избавление.
– Да уж, очередное чудо, – проворчал я. – Вот только лучше бы не приходилось постоянно играть наперегонки с Карт-Халошем и его людьми.
Когда все вышли, я наконец-то распечатал свиток, который мне передали в храме Эшмуна. Да, в основном писали на дощечках, но те, кто мог себе это позволить, использовали папирус, который закупали в Египте: в земле пунов он не рос. Либо пергамент, но для свитков он не подходил.
Свиток был запечатан красной восковой печатью с изображением Аштарот в ее облике с множеством грудей, а также с первыми буквами имени Ханно-Аштарот и молнией – символом рода Баркат. Я осторожно обрезал печать снизу, чтобы не нарушать картинку, развернул свиток и углубился в чтение.
Написано, если опустить цветастые выражения, было примерно следующее: «Дорогой мой Никола, наконец-то Аштарот посредством звезд открыла нам возможные даты для вашей с Мариам свадьбы. Я уже поговорила с твоей невестой, но хотела бы все обсудить еще и с тобой. Приходи в храм Аштарот завтра после полудня, один». И подпись: «Ханно-Аштарот».
Конечно, после того, что произошло, это вполне могло быть и очередной ловушкой со стороны Карт-Халоша. Но я почему-то был уверен, что это написала действительно Ханно-Аштарот, и на следующий день днем оделся довольно-таки легко – погода это позволяла – и в последний момент решил не надевать бронежилет.
И, как поет хор в бессмертной опере «Пиф-паф, ой-ой-ой!»[39], «Предчувствия его не обманули!». Но, в отличие от зайца, героя той оперы, предчувствия у меня были самые что ни на есть безоблачные – и так и произошло: до храма я добрался без особых приключений.
Это было огромное здание у подножия Храмовой горы, лишь немногим меньше по размеру, чем храм супруга Аштарот Эшмуна на самой горе. И если верхний храм был, несмотря на свои размеры, весьма изящным, то этот выглядел скорее грозным, без лишних украшений. Стены были выложены из огромных каменных блоков; вдоль той из них, что была подальше от горы, находилась длинная двухэтажная пристройка с небольшими окнами.
Фасад здания был украшен двумя высокими колоннами в виде пальм, а между ними находились массивные двустворчатые бронзовые ворота с изображениями огромных львов, одна из створок которых была чуть приоткрыта. Над ними в стене был высечен барельеф обнаженной Аштарот с копьем и луком, ее шею окаймляло ожерелье из клыков диких животных, с подвеской с профилем Эшмуна в ложбинке между грудей – единственный отсыл к ее божественному супругу.
Войдя внутрь, я оказался в квадратном внутреннем дворе, окруженном мраморной крытой колоннадой, пол которого был выложен мозаикой с изображениями телят, ягнят, козлят и голубей. Посередине находился искусно высеченный из единого монолита жертвенник, сильно отличавшийся от такового перед храмом Эшмуна. Там он был выполнен в форме небольшой ступенчатой пирамиды с основанием два с половиной на два с половиной метра и верхушкой примерно в полтора метра на полтора, и его окружала ажурная золоченая решетка. Здешний же жертвенник выглядел не в пример брутальнее. Он был примерно три метра на два и полтора в высоту, а по углам находились сливы в виде рогов, направленных вниз, – наверное, для крови жертвенных животных. Под сливами находились желоба, по которым струилась вода. От жертвенника слегка попахивало горелым мясом.
Когда-то я читал, что именно так описывался жертвенник храма в Иерусалиме: по этим желобам стекала кровь жертвенного животного, и такие же желоба имелись и в то время, из которого я сюда прибыл, в храме самаритян, что находится на священной для них горе Геризим. Вокруг жертвенника находилась решетка из бронзовых копий. А вытекала вода из бассейна в дальнем конце двора, который завершался стеной внутреннего храма, украшенной резьбой с изображением различных животных, на сей раз хищных.
Посреди стены находилась невысокая двустворчатая бронзовая дверь, на которой были изображены Аштарот и Эшмун: первая в ее ипостаси со множеством грудей, а ее супруг в полном облачении. Судя по архаичности изображений, они были намного старше самого храма. Я вспомнил рассказ Ханно Бодона о том, что малые врата храма Аштарот были привезены первыми поселенцами из Тира в Ытикат, а оттуда в Карт-Хадашт, и, когда построили храм Аштарот, те врата и жертвенник перенесли сюда из двойного храма, ныне находившегося внутри храма Эшмуна.