Они уже были в курсе визита Хостилия, и я посвятил их в подробности, после чего оба захохотали:
– Ловко ты придумал! «Где мы вас всех хоронить-то будем?»
– Да нет, то не я, это старая присказка из России.
– И что ты думаешь?
– Что они могли и обидеться: это же не кто-нибудь, а наши «друзья» римляне. И если так, то от них можно ожидать и наступления. С другой стороны, они, скорее всего, дождутся Массиниссу. А вот рейды, особенно силами их вассалов, ожидать вполне можно. Так что я бы двинулся в сторону Ытиката не позднее чем через два-три дня.
– А как на это отреагирует твоя молодая жена?
– Она все понимает, увы.
– У нас в общем все готово. Выходим восемнадцатого зифа – идти-то нам не более трех-четырех дней.
– Можно на всякий случай послать по сотне-другой через бухту Николы и по южной дороге.
И я бы даже послал часть воинов в бухту уже завтра или на крайний случай послезавтра. Я, кстати, пойду с ними, проверю заодно, как идут работы, а еще и возьму кое-что из наработок.
– Правильно мыслишь, – кивнул Хаспар. – Лучше послезавтра, а завтра проверим готовность и наличие всего, что нужно.
Семнадцатого зифа, когда восток над морем чуть порозовел, я обнял Мариам. Она всячески старалась не плакать, но даже при свете лампы я видел, что глаза у нее были на мокром месте. И я, не удержавшись, продекламировал бессмертное стихотворение Константина Симонова: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»
Когда я закончил, моя жена лишь спросила:
– О чем это стихотворение?
Я перевел ей, как мог, и она лишь вздохнула:
– Буду ждать так, как никто другой. Кроме, наверное, твоих других невест. Они тоже очень хотели с тобой попрощаться.
К моему удивлению, пришли все три, даже Адхерт-Аштарот, которая обычно обитала при храме, и кроме них Пенелопе, которую я совсем не ожидал увидеть.
Первой обняла меня Дамия:
– Я знаю, милый, что ты вернешься. И я тоже буду тебя ждать.
Адхерт-Аштарот благословила меня от имени своей богини.
А затем Танит подала мне большой щит:
– Мой прадед был спартанцем, воевавшим вместе с Ксантиппом во время первой войны с римлянами. Это его щит. Мама мне рассказала, что спартанская мать, супруга или невеста протягивала щит жениху со словами: «С ним или на нем»[45]. Так что, мой милый, с ним или на нем!
И, наконец, Пенелопе тихо сказала:
– Я не твоя невеста, я всего лишь гостья. Но и я буду тебя ждать. Только вернись!
Я сел на коня, помахал рукой и отправился в поход, а в голове крутилось лишь «Жди меня, и я вернусь…»
Сотней, которая пошла со мной в бухту Николы, командовал Ханно Баркат. В наших планах было взять с собой еще три сотни, находившиеся в бухте; на случай чего там оставались бы две сотни, в основном новобранцев. Кроме того, там было подготовлено кое-какое оружие, которое мы собирались испытать при освобождении Ытиката.
Дорога в бухту считалась полностью безопасной. К западу от нее находилась Птичья лагуна, ныне известная в народе (не моими стараниями, скажу сразу) как лагуна Николы. До Ытиката можно было добраться либо по косе между лагуной и морем, на которой располагался недавно построенный форт, либо по южному берегу лагуны, где также находился хорошо укрепленный контрольный пункт. Сама лагуна была достаточно топкой, и ее затруднительно было пересечь пешком, верхом или на плавсредствах – для этого она была слишком мелкой. Единственные, кто чувствовал себя там хорошо, были бесчисленные фламинго.
Идти из Карт-Хадашта до мастерских и казарм было не более десяти километров. Если добавить к этому отрезок пути от казарм у Бырсата до Карт-Хадашта, путь занимал не более часа-полутора неспешным аллюром. Примерно на середине дороги находился один блокпост.
Не успели мы выехать из северных ворот города, как неожиданно попали в густой туман. Зимой подобное случалось нередко – как-никак, мы были в двух шагах от моря, – но, как правило, не в это время года. Пришлось сбавить шаг, но все равно ничто не предвещало беды.
Когда мы подошли к блокпосту – он представлял собой каменное здание с бойницами по одной стороне дороги, – то увидели валявшиеся у дороги тела. Я спешился и проверил пульс – все они были мертвы, и все, кого я видел, принадлежали, судя по оснащению, именно к пунам. Причем у нас сложилось впечатление, что произошло это совсем недавно: туман опустился не более получаса назад, и ничто не указывало на более или менее организованное сопротивление. Да и тела были еще теплые.
Еще минут через десять туман вдруг рассеялся, засветило солнце, и чуть подальше, где-то в полутора километрах, мы увидели около полутысячи конных, направлявшихся в сторону бухты. Я посмотрел в бинокль – это были не наши и не нумидийцы. Римской кавалерии я до этого момента никогда не видел, но облачение некоторых показалось смутно знакомым. И вдруг я вспомнил: именно в такие шлемы и плащи были одеты галльские кавалеристы, к которым я недавно попал в плен и которые, по приказу их вождя Анейрина, не только не сдали меня римлянам, но и отпустили без всякого выкупа.
Но теперь было не до политесов. Да, нас было раз в пять меньше. Но делать что-то было надо.
И у нас не было никакой возможности предупредить наших ребят в бухте, тем более что блокпост с этой стороны был столь же условным, как и тот, что мои «друзья» успели вырезать по дороге сюда. Ведь никто не ожидал удара со стороны Карт-Хадашта.
Я протянул бинокль Ханно Баркату.
Тот посмотрел на врага и сказал:
– Ну что ж, если я погибну, мой друг Никола, не поминай лихом.
– Я с вами.
– Еще чего! Ты спаситель города, не забыл?
– Ну уж нет. У меня с собой двадцать выстрелов к «винытат». Глядишь, кого-нибудь и сделаю.
Ханно чуть помедлил, потом сказал:
– Ладно, Никола, чувствую, тебя не переубедить. Ну что ж… – И крикнул: – Атака!
А у меня в голове звучала строчка из старой песни, написанной некогда в будущем моим тезкой:
«И без страха отряд поскакал на врага…»[46]
Не знаю, как у других, а у меня страх очень даже присутствовал.
Где-то в полутора сотнях метров я соскочил с Абрека и хлопнул его по крупу: мол, уйди чуть подальше. Что он и сделал. А я наблюдал сквозь оптику страшный сабельный удар по противнику: наши ребята не зря столько тренировались.
Римляне (или их союзники) поначалу дрогнули, но не сломались и управления не потеряли. Вскоре на землю начали падать и наши. Я же выцеливал одного офицера за другим – по крайней мере, я решил, что это были офицеры, ведь именно они командовали и у них, как правило, были более богато украшенные шлемы. Впрочем, мне показалось, что мои выстрелы были как слону дробина: да, я ссадил несколько человек, но и только. Но тем не менее выстрелы привлекли внимание гарнизона бухты, и уже через несколько минут по врагу ударили с той стороны сразу две сотни – те самые, которые были готовы выступить с нами: лошади были уже оседланы, экипировка готова. И этот удар решил исход битвы. Те враги, кто не был убит или ранен, бросали оружие, становились на колени и таким образом сдавались на милость победителя.
Да, если бы не неожиданное подкрепление, то наших ребят попросту перебили бы, а то, что врагов они положили бы, наверное, вдвое больше, было бы слабым утешением. Да и сейчас конных от сотни Ханно, годных к немедленной службе, осталось сорок четыре человека, не включая меня, ведь я не был формально в этой сотне. Убиты были двадцать пять человек, оставшиеся ранены. Из тех же сотен, которые пришли к нам на помощь, было убито двадцать шесть и ранено тридцать три. А если к этому добавить и два десятка убитых на блокпосту, то неожиданные потери были весьма чувствительными.
Ханно я увидел не сразу – он лежал на теле павшего врага, не подавая признаков жизни. Я соскочил и побежал к нему, а в голове крутилось: «Мой дружок в бурьяне неживой лежит».
К счастью, пульс прослеживался. Я позвал Абрека, а когда он прибыл, снял с седла мешок со своими врачебными инструментами и, промыв рану моего друга спиртом, начал споро ее зашивать – все остальное мне стало побоку. После Ханно я начал работать над другими. Ко мне присоединились прибывшие медики из бухты, они же поставили столы, на которых мы работали над ранеными.
Единственное, на что я отвлекся, – потребовал, чтобы сдавшихся пленных не убивали. Наши были весьма злы, и полтора десятка римлян и их союзников до того были попросту прирезаны на месте. Я боялся, что мой приказ будет проигнорирован, но, к счастью, этого не случилось. Тем более что я дал понять, что всем нашим «гостям», за редким исключением, светят каторжные работы, а затем и увлекательное путешествие на невольничьи рынки к югу от Великой пустыни. И первое, что они сделают, – выроют братскую могилу для наших погибших.
Работали мы долго. Тех, чьи раны успели обработать, увозили на «брикат» в лазарет, находившийся там же, в бухте. И вот, наконец, не оставалось ни одного нашего раненого. На столе умерли трое: двое из сотни Ханно и еще один из третьей сотни подкрепления. Четырнадцать и двенадцать соответственно были ранены тяжело, но была надежда, что они выживут. Остальные были легкоранеными, но, как они ни просили, чтобы им разрешили продолжать поход, я приказал оставить их в лазарете.
И тут я решил посмотреть на поверженных врагов. Лечить большую часть тех, кто выжил, никто не собирался: клятву Гиппократа никто из нас не давал, а враги были интересны только для продажи и, конечно, для того, чтобы их как следует допросить. Из тех, кто попал в плен, как мне доложили, не было ни единого сотника либо оптио[47], как назывались их заместители. А нужен нам был именно офицер.