Первых четырех сотников и всех пятерых оптионов (судя по тому, что все они были экипированы по-разному, это были представители разных этносов) я обнаружил достаточно быстро. Все-таки, подумал я вскользь, неплохая работа: убиты были все, равно как и оптионы. Вот только пятого сотника я никак не мог найти, пока не увидел кончик зеленого плаща, выбившегося из-под двух тел. И я вспомнил: именно такой плащ был у Анейрина.
Я стащил тех, кто лежал на нем, и посмотрел – под ними, среди бурьяна, лежал именно Анейрин.
И, как и у Ханно, пульс у него прослеживался. Я подозвал своих, и мы отнесли его на один из столов.
– Зачем, Никола? Это же враг, – попытался возразить один из моих помощников.
Но я лишь покачал головой:
– Он спас мне жизнь. И я спасу его. Если смогу, конечно.
И я принялся за привычную уже работу. Оказалось, что я его не убил, а ранил – пуля пробила его шлем, но отскочила от черепа, содрав кожу. Однако, судя по всему, этот удар лишил его сознания. А потом кто-то метнул в него дротик, и вот его удалить оказалось не так уж и просто.
Но я справился, после чего приказал:
– Когда он придет в себя, позовите меня. И помните: пусть он пленный, но не раб.
– Но почему?
– Я так решил. Если что, он мой пленник.
Тот хотел еще что-то сказать, но увидел выражение моего лица и замолчал.
А я отправился в свою резиденцию в бухте, чтобы прилечь на минуту, распорядившись вначале, чтобы подготовили отряд на завтра: сегодня уже не было сил.
Вечером Анейрин пришел в себя, и я его навестил.
– Видишь, как судьба меняется, – усмехнулся тот. – Сначала я тебя захватил, теперь ты меня. Ну что ж, принимай нового раба.
– Ты не раб, Анейрин, ты мой гость. И как только война в Африке закончится, я тебя отпущу.
– Но почему?
– Мы, русские, умеем помнить добро.
– Поня-ятно.
– Но хотелось бы узнать, откуда вы здесь взялись и каковы были ваши цели.
– А если я не расскажу? Закуешь меня в колодки?
– Нет, конечно. Ты мой гость.
Анейрин вздохнул, затем кивнул сам себе и посмотрел на меня.
– Нашей задачей было захватить как можно больше мастеров в этом поселке. Сделать это было сложно, но планы наши строились на внезапности. Именно поэтому мы шли по степи, вдали от городов, решив, что крестьян там все равно не будет: они, как правило, прячутся сейчас за стенами городов. Мы собирались ударить лишь ночью, но, когда все покрылось туманом, наш главный – это был римлянин по имени Аурелиус – приказал напасть сразу. Однако мы вышли на дорогу не там, где хотели: не ближе к населенному пункту, а прямо к блокпосту. Пришлось его вырезать, а потом мы проследовали на север. И когда рассеялся туман, увидели вас. Что было потом, ты знаешь.
– А кто вас сюда провел?
– Какой-то молодой карфагенянин. Он бежал, завидев вас.
– Из Карфагена или Утики?
– Я так понял, что именно из Карфагена. Впрочем, в Утике сейчас населения почти не осталось. Когда было можно, ушли почти все, кроме тех, кто прислуживал римлянам. Да, и ремесленников – их попросту не отпускали. А недавно прибыли новые наемники – иллуры или иллары, уже не помню.
– Иллирийцы[48], скорее всего…
– Наверное, ты прав. Они начали грабить оставшихся пунов, брать силою их женщин и убивать тех мужчин, кто пытался защитить своих жен, а затем и тех, кого грабили, если те не сразу отдавали все, что у них было, или даже если эти иллуры считали, что у тех что-то еще осталось. Кого-то мы смогли вывести из города, за что нас захотел наказать новый консул.
– Хостилий?
– Он самый. Меня даже арестовали, но потом римляне поняли, что в городе почти не осталось мастеров, и они сами прекратили погромы. А нас отправили от греха подальше в этот рейд.
– Ясно. Ну что ж, война для тебя закончена. Отдыхай, а потом тебя перевезут в Карт-Хадашт, где ты будешь моим гостем, пока все не закончится.
– Спасибо, друг. Но что будет с моими людьми?
– Их осталось около дюжины – все другие либо мертвы, либо долго не протянут.
– Если можешь, освободи их. Мое племя заплатит.
Я посмотрел на него, затем кивнул:
– Можете не платить. Я скажу, чтобы их отдали мне как мою долю добычи, и освобожу вместе с тобой.
Анейрин задумался, потом приподнял голову и сказал:
– Я очень тебе благодарен, мой друг. Но, видишь ли, я считаю, что свободу нужно заслужить. Первого квинтилиса[49] истекает наш договор с римлянами. С этого дня мы имеем право заключить договор с кем угодно, в том числе и против римлян. Мне бы очень хотелось, чтобы ценой нашей свободы был год беспорочной службы в твоем войске, только за еду и экипировку – это в том случае, если наша придет в негодность. С тем чтобы мы могли по окончании этого периода продлить договор – уже на денежной основе. Да, я знаю, нас осталось мало, но мы умеем воевать. И я надеюсь выписать дополнительных воинов из моего племени.
– Ну что ж, мой друг, – сказал я, поднимаясь. – Мне, конечно, нужно будет заручиться согласием командования, но, как мне кажется, проблем не будет.
На следующей заре из бухты вышли три сотни смешанного состава. Сорок четыре боеспособных «каазаким» Ханно распределили по трем сотням. С нами следовали и две батареи: одна из взятых в Ыпоне баллист (все-таки римляне умели их делать лучше, чем карт-хадаштцы), другая – из четырех пушек. И наконец, обоз – не только с едой и водой, но и с моими взрывпакетами, зарядами для пушек, а также кое-каким дополнительным оружием. Кроме автомата, моей снайперской винтовки и десятка гранат, а также толовых шашек, все это оружие было произведено уже здесь, и пусть намного более примитивное, но здесь ничего подобного пока не было известно. Мы намеревались проверить его в боевых условиях.
Как говорится, обжегшись на молоке, дуешь на воду. По моему распоряжению теперь со всех сторон дежурили конные разъезды и были оговорены средства связи. В частности, разъезд спереди получил одну из моих портативных раций, другие же днем должны были в случае опасности или чрезвычайной ситуации выслать гонца с красным флагом, а ночью выстрелить стрелой с горящей паклей на кончике.
Сначала мы шли вдоль лагуны. Да, она была красивой, розовой от тысяч фламинго, поедавших многочисленную живность, которой кишели мелкие теплые воды водоема. Но от гниющей растительности, да и кала фламинго стоял настолько резкий запах, что мы держались в полукилометре от нее. Альтернативой был бы путь по косе между лагуной и морем, где бриз, как правило, уносил большую часть вони прочь от берега. Но слишком уж эта коса была узкой – местами всего лишь две-три сотни метров в ширину, – и, если учесть, что она поросла где высокой травой, а где кустарником, она как нельзя лучше подходила для возможной засады.
Впрочем, и у южного берега открытые пространства перемежались где кустарником, а где и рощицами. Химилько приказал внимательно осматривать подобные места на предмет все тех же засад. И мы не удивились, когда через час, когда мы уже подходили к юго-западной оконечности лагуны, к нам прискакал гонец от дозора правой руки.
– Там…
– Засада?
– Нет, беженцы. Из Ытиката.
Их поселение, состоявшее из шалашей, крытых ветками и травой, представляло собой весьма жалкое зрелище. На земле валялись розовые перья и птичьи кости. В ямах были следы костров, в которых также угадывались обгорелые останки птиц. А чуть поодаль, наспех присыпанные землей, находились, судя по форме, могилы – в основном маленькие, детские.
Беженцев было около полусотни: шестеро мужчин, два десятка с небольшим женщин разных возрастов и примерно столько же детей. Все они выглядели изможденными и исхудавшими. Одеты они были в ошметки тканей, по внешнему виду весьма недешевых.
Когда я приехал, они сбились в кучку и затравленно смотрели на нас.
Я подошел к ним и сказал:
– Мир вам. До бухты Николы отсюда около часа или полутора на «брикат». Мы вас накормим и отвезем в те места. Если кому-нибудь нужна медицинская помощь, скажите – мы вам поможем.
А в бухте вас ожидают кров и еда.
Один из мужчин сказал усталым голосом:
– А нам говорили, что вы не захотите нам помогать. Ведь мы для вас предатели.
– Поэтому вы не пошли дальше?
– Именно поэтому.
– И зря. Для нас вы в первую очередь соотечественники, пострадавшие от нашего врага. Или вы шофеты либо старейшины, которые решили впустить римлян?
– Таких здесь нет. Мы все жители одной из ремесленных слобод Утиката.
Я обратил внимание, что произносил он название своего города не так, как принято в Карт-Хадаште.
– Когда пришли римляне, мы сначала жили как и раньше, и никто нас не трогал. Потом солдаты начали ходить по домам и забирать еду и ценности. Причем они знали, у кого что есть: наверное, кто-то доносил. А не так давно пришли какие-то новые вояки, не римляне, хотя они прибыли вместе с ними. И эти начали грабить и насиловать, а иногда и убивать. А спасли нас другие чужеземцы.
– Одетые в зеленое? – спросил я по наитию, вспомнив рассказ Анейрина.
– Да, именно в зеленое. Они провели нас к Карт-Хадаштским воротам и выпустили из города. Другие пошли на запад, к Убонским воротам.
– И вы все здесь?
– Кто-то остался под Утикатом; не знаю, живы ли они сегодня. Кто-то ушел на юг, вдоль Баградата. Те, кто ушел через другие ворота, собирались к Убону, а мы пошли к Карт-Хадашту.
– А что не дошли?
– Во-первых, заблудились, оказавшись у этого проклятого озера. А во-вторых, обсудили этот вопрос и подумали, что нам могут быть не рады. Тогда мы и решили остаться здесь и послать к вам человека. Но он не вернулся, и мы подумали, что его взяли за предательство. И решили никуда не ходить.
– И как же вы здесь жили?
– Пока были стрелы, били зайцев, а когда везло, и антилоп, и диких баранов. А потом ловили и ели фламинго и собирали их яйца. Но это сложно, слишком уж топкое дно. Да и мясо их жесткое и невкусное…