– Мой друг Анейрин, если она согласна, то никакого выкупа мне не надо. Я сказал ей и ее подругам, что они свободны и что вольную я им выпишу по первому требованию. Как только найду время, я это сделаю, мне нужно будет всего лишь сходить в канцелярию Совета старейшин.
– Благодарю тебя! И еще. Не мог бы ты стать моим шафером?
– Это очень большая честь, мой друг.
– Большая честь для меня.
– Только давай я сам расскажу Атседе о том, что она получит вольную.
Три бывших наложницы Карт-Халоша жили в небольшом флигеле в саду – туда их определила Мариам при переезде в наше новое обиталище.
Увидев меня, они радостно загалдели, а я спросил у Атседе:
– Девочка моя, ты хочешь выйти замуж за моего друга Анейрина?
– Хочу, мой господин!
– Тогда я подпишу тебе вольную.
Она чуть замешкалась, потом робко попросила:
– Мой господин, только, если можно, пусть вольная будет в день перед свадьбой. Так мне будет проще. А еще это будет очень хорошим подарком.
– Конечно, если ты так хочешь.
– А ты придешь на нашу свадьбу?
– Не только приду, Анейрин зовет меня шафером.
Атседе подскочила ко мне и поцеловала меня в щеку. Я бросил взгляд на Анейрина и увидел, что тот смотрит вполне приязненно.
– Ну, я пошел, а вы тут пообщайтесь, – бросил я.
И тут неожиданно третья девушка – та, которая долго не приходила в сознание, – робко посмотрела на меня и сказала:
– Позволь поблагодарить тебя за мое чудесное избавление и за то, что ты меня лечил, мой господин.
– Я не господин, ты всего лишь моя гостья. Скажи: как тебя зовут и откуда ты?
– Я из далеких северных земель недалеко от великой реки, именуемой нашими соседями-сколотами Данапр, а греки именуют ее Борисфен.
– А как называется твое племя?
– Словене. А меня зовут Любава.
Вот те раз, подумал я. Родственница! А может, и предок. И я, сам не осознавая, что делаю, обнял ее и поцеловал – в щеку, понятно, все-таки я не кобель отвязанный, пусть и многоженец.
– Мой народ, Любава, раньше так же называл себя, как и твой.
– А… может… мы из одного рода?
– Наверное, так.
И я еще раз взглянул на Любаву. Теперь, когда она выздоровела, она была прекрасна. Светлые волосы, зеленые глаза, точеная фигурка… Эх, не будь я женат, влюбился бы. Хотя, конечно, то же я думал и о Пенелопе. Но лучше мне все же держаться подальше.
– Прощай, Любава, скоро свидимся вновь.
– За что мне тебя прощать, мой господин?
– Не господин, а друг. Я и тебе, и Аме выправлю вольные, как только вы захотите. Ладно, я побежал. Да, Анейрин, – я посмотрел на моего друга, – я договорюсь насчет вашей свадьбы, я же шафер. Если хочешь, могу пока предоставить вам домик у себя в имении. Или, если предпочитаете, в бухте. Или ты считаешь, что до свадьбы жить вместе рановато?
– У нас так не считается, – усмехнулся Анейрин. – Спасибо тебе, брат! И, если можно, лучше в бухте.
– Договорились! Ладно, я побежал.
Но сначала Анейрин заключил меня в свои медвежьи объятия, а затем и Любава, и Ама, и даже Атседе по очереди поцеловали меня все в ту же правую щеку, после чего я поспешил ретироваться.
Да, Любава – почти Любовь. Прямо как в песне: а любовь, как сон, стороной прошла…
Наша с Адхерт-Аштарот свадьба, как и было обещано, прошла в древнем храме Аштарот, находившемся внутри храма Эшмуна, и вела ее одна Ханно-Аштарот. Приглашенных гостей было немного: обе мои жены, Танит, Пенелопе, а также несколько жрецов и жриц различных богов.
Омывшись в бассейне, мы прошли в левые двери, и с нами были лишь Мариам, Дамия и Танит – больше никого, другие гости ждали снаружи. Ханно-Аштарот ввела нас в небольшую комнатку, дверь в которую в мои предыдущие визиты всегда была закрыта. В ней находилась статуя полногрудой обнаженной женщины с крыльями и когтистыми орлиными лапами вместо ступней, которыми она стояла на двух львах[55]. По тому, с каким почтением Ханно-Аштарот и Адхерт-Аштарот поклонились статуе и помазали ее священным маслом, я догадался, что это самая большая святыня храма.
Как мне потом рассказала Ханно-Аштарот, три таких статуи когда-то привезли в Тир из земли, именуемой Шумер, в которой зародилось поклонение Аштарот. Тогда ее звали Инанной, а потом вавилоняне, захватившие земли шумеров, переименовали ее в Иштарт, а в Ханаане это превратилось в Аштарот. И она сразу же стала почитаться по всему Ханаану. Две статуи находились в Тире и Сидоне, а третья – та, которую я видел перед собой, – была привезена самыми первыми поселенцами в Ытикат, а оттуда в Карт-Хадашт.
Ханно-Аштарот воскурила на небольшом жертвеннике фимиам – его запах напомнил мне наш церковный ладан – и, поставив нас на колени, начала читать молитвы на незнакомом мне языке, причем я не понимал ни слова. Он не был похож ни на один из известных мне семитских языков, ни на какой-либо другой из тех, с коими я когда-либо сталкивался.
Позже Ханно-Аштарот назвала его древним языком страны Шумер, и все встало на свои места. Я знал, что язык шумеров не имел известных нам родственных языков, но, так как он был богослужебным языком в Вавилоне и Аккаде, на нем сохранилось довольно много текстов, и его грамматика была относительно хорошо известна в двадцать первом веке. Потом Ханно-Аштарот по моей просьбе подарила мне список с учебника шумерского для жриц храма – только жрицы Аштарот все еще учили этот язык, и только по достижении определенного сана.
Но пока что я про себя молился, как мог, Господу нашему Иисусу Христу – о моих супругах и друзьях, о болящих и раненых, «о граде Карт-Хадаште и о всяком граде в земле пунической» и, да, о моей далекой родине, родителях и брате с сестрой, пусть их от меня отделяли тысячелетия. И о победе нашего оружия в далеком двадцать первом веке – в Сирии и в других местах, где бы наши люди ни воевали. И конечно, чтобы все мои жены были счастливы в браке, и я, конечно, тоже.
И вот, наконец, молитвы закончились, каждый из нас взялся за одну из грудей Инанны – я правой рукой за левую, Адхерт-Аштарот левой за правую, – после чего Ханно-Аштарот связала нам руки пурпурной ленточкой. И мы вышли из внутреннего храма во внешний, где вновь омылись в святом источнике, а затем встали на колени, и нас благословляли десятки жрецов и жриц самых разных карт-хадаштских богов.
После пиршества мы, как обычно, улизнули – на сей раз не в наше имение, а в домик Ханно-Аштарот: как мне рассказала моя новая супруга, ее бабушка осталась ночевать в храме. И, как ни странно, хоть Адхерт-Аштарот и светила своей голой грудью в храме, она поначалу оказалась весьма робкой в делах любовных, но и с ней мне было очень хорошо.
На сей раз я сумел полностью насладиться положенной нам «медовой декадой», как я окрестил эти десять дней. А затем Адхерт-Аштарот вселилась в свой домик в нашем поместье, а Мариам предложила мне график посещения законных супруг – в зависимости, конечно, от времени месяца, но, как правило, каждые двое суток я должен был «обрадовать» всех трех по очереди.
«Да, – подумал я, – нелегко быть многоженцем». Но что поделаешь?
К четвертой свадьбе я практически не готовился: дел у меня было невпроворот, а мои первые три жены всячески помогали Танит с организацией торжества. Я еще подумал, что вряд ли в мое время было бы возможно, чтобы все жены чувствовали себя одной семьей, и понадеялся (и помолился), что так оно будет и дальше.
Свадьба наша проходила не в главном храме Танит, стоявшем рядом с храмом Баал-Хаммона, и не в самом знаменитом, находившемся на детском кладбище во втором периметре стен, а в небольшом и уютном, без всяких украшений на высоком фасаде здании чуть ниже по Портовой улице, где молились, как правило, незнатные люди и рабы и куда всегда ходила Танит с тех пор, как переселилась в город. Службу вели вместе молодая местная жрица и Адхерт-Аштарот – моя вторая супруга упросила бабушку поручить церемонию ей.
Гостей было мало: все мои жены и Пенелопе, Хаспар, Адхербал и две подруги моей новой жены – обе рабыни, которых по просьбе Мариам ее мачеха подарила ей на свадьбу. Да, и еще Адерфи с обоими его поварами: теперь, после того как я добился их освобождения, они оказывали мне всяческие знаки почтения.
Здесь не было ни внутреннего двора, ни большого алтаря – только жертвенник где-то девяносто на девяносто сантиметров перед самим зданием. Но священный бассейн имелся и здесь. Воду сюда подавали по трубам из главного храма Танит, и желобок шел под единственным сливом с алтаря и дальше в дыру, ведущую в местную канализацию – как оказалось, она ничем не уступала «клоаке максиме» римского разлива.
Как обычно, мы с Танит разоблачились, омылись в бассейне, вновь оделись и вошли внутрь. Здесь оказалось два зала: чуть побольше – для посетителей – и внутренняя комнатка, где находилась полутораметровая статуя обнаженной богини Танит с золотым ожерельем на шее и рогатым месяцем на голове. Глаза ее были выложены полудрагоценными камнями.
Служба прошла быстро. Потом нас, как обычно, подвели к статуе, положили наши руки на ее грудь, привязали правую мою руку к левой Танит, мы вышли, нас благословила Ханно-Аштарот, и на этом церемония закончилась. Праздновали мы в доме Мариам в Нижнем городе, а еду готовили как повара, которых привела Мариам, так и Адерфи с его людьми, и, должен сказать, и то и другое было действительно на высоте.
Про последующие ночи могу лишь сказать, что так счастлив, как с моими четырьмя супругами, я никогда в жизни не был. И теперь, наконец, я подумал, что отстрелялся – стал даже не троеженцем, как султан из песни, а четвероженцем. И все четыре девушки были весьма и весьма привлекательны, каждая по-своему. Так что, получалось, окружен я был даже не тройной, как в песне, а четверной красотой. А хорошо это или плохо, время покажет.