И тут из-за мыса появились корабли Адхербала и довершили разгром на море: щиты на римских галерах были в большинстве своем уже разбиты, и битва была предрешена. Сожжено и потоплено было около двух десятков кораблей, взято на абордаж еще девять, но одиннадцать все-таки смогли уйти.
И лишь когда римляне начали сдаваться, я наконец-то обратил внимание на услышанные мною вопли. Я подбежал к Абреку, сунул винтовку в седельную кобуру, схватил притороченный к седлу автомат, помчался вверх и понял, к своему ужасу, что кричали из моего дома; впрочем, вопль тут же прервался. Рывком распахнув ставни ближайшего окна – стекол в окнах, понятно, не было и быть не могло, – я прыгнул внутрь.
На полу лежала голая Атседе, и какой-то римлянин сидел рядом и деловито душил бедную девочку широкой лентой – я узнал в ней балтеус, римскую лямку через плечо, на которой, как правило, висел меч. И он, и еще четверо успели снять свои «сублигакула» – римское нижнее белье – и отсвечивали голыми причиндалами. А у бедной девочки между ногами был огромный сгусток крови, и свежая кровь алела на каменных плитах пола.
Я сам не заметил, как автомат выплюнул пять пуль – сначала в убийцу, потом в четырех других насильников. Быстро проверив всю пятерку (душитель был еще жив, и я затянул на его шее его же балтеус), я ринулся к бывшей наложнице Карт-Халоша, а ныне невесте моего друга Анейрина. Но увы, пульса я уже не уловил. Я попытался сделать ей искусственное дыхание, хотя сразу было ясно, что бедняжке это вряд ли поможет. Да, было уже поздно – этот гад сумел-таки ее убить, прежде чем я до него добрался. Ярость захлестнула меня, но я быстро взял себя в руки и побежал искать Анейрина.
Но в доме его нигде не было. Тогда я встал на колени и помолился Господу за упокой души Атседе, а также душ карт-хадаштцев, нумидийцев и всех остальных наших людей, погибших в этой и других наших битвах. Затем я поцеловал бедную девочку в щеку и закрыл ей глаза, обернул ее прекрасное тело в простыню, снятую с моей кровати, и положил на диван, стоявший в гостиной, а всех пятерых нелюдей выбросил через окно на улицу. И лишь теперь сообразил, что худшее еще впереди: как я расскажу Анейрину про смерть его любимой? Причем кровь у нее между ногами очень уж была похожа на то, что случается при выкидыше. Вполне могло быть, что эти мрази убили и ее с Анейрином неродившегося ребенка.
Выйдя через дверь, я позвал Абрека и поскакал вниз, к основной массе войск.
– Слава Аштарот, с тобой все нормально! – закричал Ханно, увидев меня. – Скажи, их кентурионы – твоих рук дело?
– Ну да.
– Если бы не это, кто знает, чем бы все кончилось.
– А каковы результаты?
– Мы победили. А про потери сейчас доложат.
– Я тогда в лазарет.
– Тяжелораненые в первом и втором корпусах. Самые тяжелые в первом.
Лазарет наш состоял из шести длинных корпусов барачного типа, каждый из которых вмещал пятьдесят коек. Мне лично пришлось заняться полудюжиной воинов с ранами особой тяжести, и я провозился часа четыре. За это время мне доложили: из наших убито триста двадцать три нумидийца, двести восемьдесят «каазаким» и двести сорок два «шетурмим»; ранено сто три нумидийца, девяносто восемь «каазаким» и сто сорок шесть «шетурмим»; а со стороны врагов мы уничтожили и пленили четырнадцать манипул.
Анейрина я нашел в третьем бараке, куда пришел после того, как сделал все, что мог, в первых двух. У него был рассечен мечом бок, но ребята уже успели его подлатать, и был он в достаточно хорошем расположении духа.
– Никола, мой друг! Рад тебя видеть! И, ты знаешь, мы победили!
– Знаю, – кивнул я.
– А ты тоже был при этом?
– Был.
– Значит, опять со своей огненной палкой?
– Да. Но я…
Анейрин посмотрел на меня и побледнел:
– Что случилось?
– После боя я нашел Атседе у себя дома…
– И что?
– И пятеро римлян. Они…
– Говори, друг!
– Они ее убили.
Анейрин замолчал, глаза его налились кровью, затем он прорычал:
– Где они?
– Я их всех прикончил.
Я впервые увидел, как его лицо сморщилось, а глаза увлажнились, но он быстро совладал с собой.
– Ты знаешь, мой друг, она ожидала от меня ребенка… И мы хотели попросить тебя о скорой свадьбе… И, как я уже говорил, чтобы ты был моим шафером…
Я лишь приобнял его за плечи. Он напрягся, затем обмяк, уронив голову. А через какое-то время поднял ее и потребовал:
– Ты же, небось, будешь и дальше бить римлян? Возьми меня с собой!
– У тебя же рана…
– Все равно. Если бы убили меня, было бы не так обидно, но за что это случилось с Атседе?
И с моим нерожденным ребенком?
Он помолчал, а затем повторил:
– Возьми меня с собой. Если ты мой друг.
Я осмотрел его рану, решил, что зашита она грамотно, воспаление не наблюдается. И у меня появилась идея.
– Ладно. Но будешь делать то, что я тебе скажу. Поможешь мне бить этих гадов.
– Спасибо! А ее… Я могу ее увидеть?
– Пока тебе нужно быть поосторожнее. Подожди немного.
В одной из мастерских находилась очередная моя задумка, которая, впрочем, была одно– или двухразовой. Это была тачанка на основе «брикат», я назвал ее «танкат», подумав, что получился почти что танк. На ней можно было установить пулемет Калашникова из «закромов Родины». Ленты к нему у меня были, и две из них были уже набиты. А не более чем двухразовой она была потому, что патронов для нее у меня было на один или два боя, не больше. И это был действительно невосполнимый ресурс.
Пулемет, боеприпасы и все остальное я пока что снял с «танкат», подстелил соломы и поехал за Анейрином, подумав, что заодно проверю, как он отреагирует на длительное нахождение в лежачем положении на этом «феррари». Должен сказать, что за весь путь – конечно, достаточно короткий – он ни разу даже не скривился. Увидев валявшиеся у дома тела насильников, он пнул самого ближнего из них и ничего не сказал. Но когда мы вошли ко мне и Анейрин увидел кровь на полу, а затем и Атседе, завернутую в простыню, на диване, он грохнулся на колени и заревел в голос. Затем он бережно развернул ее и начал целовать ее тело, а я, понятно, отвернулся.
– Как они ее убили? – спросил он через какое-то время.
– Один из них задушил ее своим балтеусом.
– А ты?
– Других я просто убил, а его точно так же задушил тем же предметом.
– Они ведь ее… обесчестили?
Я понял, что соврать не могу, и лишь сказал:
– Да, мой друг.
– И ты за нее отомстил. И так бережно ее завернул.
Я лишь кивнул, а Анейрин, помедлив, произнес что-то на своем языке, после чего прошелестела простыня, и он сказал:
– Пойдем, мой друг. Вот только хочется похоронить ее как следует.
– Обещаю тебе, мы это сделаем. Завтра.
Я отвез его обратно и проверил рану – воспаления не наблюдалось, хотя, конечно, нагрузки были минимальными, а в бою они будут несравнимо больше. Но я понял, что если не возьму его с собой, то это может кончиться очень плохо.
И я ему сказал:
– Поправляйся.
– Если кто-нибудь из тех, кто отдал приказ, еще жив, отдай его мне. Если можно, я хотел бы принести его в жертву на ее могиле.
– Хорошо. Поправляйся.
Я вышел и спросил, не выжил ли кто-нибудь из римских офицеров. Оказалось, что всего лишь один, и это был легат, командовавший легионом, примерно половина которого успела высадиться. Как оказалось, я его всего лишь ранил: его шлем чуть изменил траекторию пули, и он не погиб.
– Он в сознании?
– Да, мой господин.
– Веди меня к нему.
От него я узнал, что их задачей был захват мастерских, а также создание плацдарма для дальнейшего наступления на Карт-Хадашт – все как я думал. И главный удар намечался именно по «Неферису», как римляне именовали Нефер. И что, скорее всего, именно туда направилась та часть флота, которая смогла уйти из бухты.
– А откуда вы узнали, что здесь и где?
– Мне лишь в деталях описали расположение мастерских. А еще я слышал, что здесь есть какой-то «спаситель города» и что его дом – на южной оконечности селения. И я распорядился, чтобы кентурион второй манипулы отправил туда людей сразу после нашей высадки.
«Вот, значит, как, – подумал я. – Ну что ж, у меня есть кого отдать Анейрину». Я лишь кивнул легату и вышел из допросной.
На следующий день мы хоронили наших мертвых на холме, который я отныне окрестил холмом Славы. Римлян же, сняв с них все ценное, свалили в яму. И братскую могилу, и яму выкопали римские пленные, они же по моему приказу приготовили могилку в двух шагах от моего дома.
Сначала мы бережно размещали наших погибших в братской могиле, после чего я лично бросил на их тела первую горсть земли, и наши люди последовали моему примеру. Я уже распорядился, чтобы мои камнерезы подготовили памятник с изображением плачущего льва и надписью «Павшим героям». А пока что я водрузил там один из двух сделанных по моей просьбе деревянных крестов.
Встав на колени, я помолился по-русски за упокоение их душ, после чего поднялся и сказал:
– В нашей священной книге сказано, что нет большей любви, чем отдать жизнь за своих друзей. И наши воины показали эту любовь – и здесь, и при Ытикате, и в других местах. Вечная им память!
На мои глаза навернулись слезы, и я больше ничего не смог сказать.
На огромном поле были расставлены столы и подготовлена тризна. Но сначала мы с Анейрином прошли к той одинокой могилке рядом с моей виллой, куда вдвоем бережно положили тело Атседе, завернутое в ту самую простыню. После чего я сделал знак, и к нам подвели верещащего и упирающегося легата, чье имя я так и не удосужился спросить.
Анейрин без лишних слов достал из ножен свой меч, и легат заорал еще громче. Да, на моего друга было страшно смотреть. Я подумал, что именно так, наверное, выглядел ирландский герой Кухулин, известный своей яростью в бою.
Анейрин взмахнул клинком, и голова римлянина скатилась на землю. Галл бросил в могилку горсть земли, и мы с ним на пару засыпали ее. Анейрин встал перед могилой на колени и заплакал, а потом срывающимся голосом произнес что-то на своем языке.