о выдерживал краткую паузу, прежде чем с новой силой запуститься на максимальных оборотах в первые дни массовых отъездов на отдых. Но уж слишком заманчиво было усмотреть в этом некую дань, скромную дань социальной машинерии их столь резко прервавшейся любви.
Джед никак не отреагировал, когда Ольга, поцеловав его на прощание, направилась к паспортному контролю, и, только вернувшись домой, на бульвар Л’Опиталь, понял, что, сам того не заметив, вышел на новый жизненный этап. Он понял это потому, что все, из чего еще недавно состоял его мир, внезапно показалось ему пустышкой. Дорожные карты и фотографии, сотнями валявшиеся на полу, потеряли для него всякий смысл. Покорившись судьбе, он вышел, купил в гипермаркете «Казино» на бульваре Венсена Ориоля два рулона мусорных мешков для строительных отходов и, вернувшись домой, засучил рукава. А бумага тяжелая, подумал он, придется выносить мешки в несколько приемов. Ни минуты не колеблясь, он уничтожал месяцы, да нет, целые годы своей работы. Много лет спустя, когда он станет знаменитым и, скажем прямо, очень знаменитым, ему придется часто отвечать на вопрос, что значит, на его взгляд, быть художником. Сочинив один-единственный нетривиальный, занятный ответ, он неизменно повторял его во всех интервью: художник прежде всего, говорил он, должен уметь подчиняться. Подчиняться неким таинственным, неожиданным знакам, которые за неимением лучшего и при отсутствии какой-либо религиозности называют озарениями; эти знаки властно и безапелляционно командуют тобой, и от их приказов удается увильнуть разве что ценой потери собственной цельности и самоуважения. По их велению художник может уничтожить какую-то свою работу, если не все работы вообще, и радикально сменить курс, а то и вовсе пойти куда глаза глядят, не имея ни хоть сколько-нибудь внятного плана, ни надежды на продолжение. Поэтому, и только поэтому, удел художника допустимо иногда называть нелегким. Поэтому, и только поэтому, его ремесло не похоже на все остальные ремесла или профессии, которым, собственно, Джед посвятит вторую половину своего творческого пути, добившись мировой славы.
На следующий день он вынес первую порцию мешков, потом разобрал фотокамеру, упаковал раздвижной мех, матовые стекла, объективы, цифровой задник и сам корпус аппарата в футляры для перевозки. Погода в Париже стояла по-прежнему хорошая. В середине дня он сел перед телевизором, чтобы посмотреть пролог «Тур де Франс», который в итоге выиграл малоизвестный украинский велогонщик. Выключив ящик, он подумал, что неплохо бы позвонить Патрику Форестье.
Пиар-директор корпорации «Мишлен-Франс» воспринял новость более или менее спокойно. Раз Джед решил больше не фотографировать мишленовские карты, ничто не может заставить его изменить это решение; он имеет право прервать свою деятельность в любую минуту, что черным по белому записано в его контракте. Создавалось ощущение, что Форестье все это по барабану, и Джед даже удивился, что он назначил ему встречу на следующее утро.
Переступив порог офиса на авеню Гранд-Арме, Джед быстро понял, что Форестье просто хочет поплакаться и поделиться профессиональными заботами с отзывчивым собеседником. С отъездом Ольги он потерял умную, преданную, владеющую иностранными языками сотрудницу; и как ни трудно в это поверить, ему пока никого не предложили взамен. Генеральная дирекция «поимела его не по-детски», сообщил он с неподдельной горечью в голосе. Да, конечно, она уехала в Россию, да, конечно, это ее родина, да, конечно, эти блядские русские закупают шины миллиардами, спасибо их гребаным раздолбанным дорогам и херовому климату, но «Мишлен» пока еще французская компания и несколько лет назад такое было бы немыслимо. Пожелания французских руководителей всю жизнь воспринимались как приказы, или, во всяком случае, к ним относились с подчеркнутым вниманием, а с тех пор как контрольный пакет в капитале группы получили зарубежные инвестфонды, никто этими глупостями не заморачивается. Да, времена меняются, повторил он с мрачным удовлетворением, французскому офису «Мишлена» теперь не угнаться за Россией и тем более за Китаем, но если так и дальше пойдет, вот увидите, он вернется в «Бриджстоун», а то и в «Гудиер». Но это строго между нами, добавил он, внезапно испугавшись.
Джед заверил его, что сохранит тайну исповеди, и попытался перевести разговор на свои проблемы.
– А, ну да, интернет-сайт. – Форестье, казалось, только что вспомнил о нем. – Подумаешь, выложим сообщение, что вы считаете эту серию работ законченной, а оставшиеся отпечатки пусть продаются, вы не против? – Джед был не против. – Впрочем, там мало что осталось, почти все ушло… – проговорил Форестье, и в его голосе вновь проклюнулись оптимистические нотки. – В наших рекламных материалах мы по-прежнему будем указывать, что мишленовские карты легли в основу творческого проекта, получившего восторженные отзывы прессы, вас это не смущает?
Нет, Джеда это не смущало нисколько. Форестье явно прибодрился и, провожая Джеда к выходу, горячо пожал ему руку:
– Я счастлив был с вами познакомиться. Классный у нас win-win получился, окончательный и бесповоротный win-win.
10
В течение следующих недель не произошло ничего или почти ничего; а потом, в одно прекрасное утро, возвращаясь домой с покупками, Джед увидел у своего подъезда какого-то мужика лет пятидесяти, в джинсах и потертой кожаной куртке; судя по всему, он уже давно поджидал его.
– Добрый день… – сказал он. – Извините, что ловлю вас на ходу, но ничего лучше мне в голову не пришло. Я несколько раз видел вас в нашем квартале. Вы ведь Джед Мартен?
Джед кивнул. Судя по голосу, перед ним был человек образованный, хорошо владеющий речью; он напоминал чем-то бельгийского ситуациониста или интеллектуала-пролетария, хоть и в рубашке Arrow; впрочем, по его сильным, натруженным рукам можно было догадаться, что он действительно занимался когда-то физическим трудом.
– Я внимательно следил за вашими картографическими опытами, с самого начала. Я тоже живу тут, неподалеку. – Он протянул ему руку: – Франц Теллер. Галерист.
По дороге в его галерею на улице Домреми (Франц успел купить это помещение незадолго до того, как их район вошел в моду; это была, признался он, одна из немногих счастливых идей в его жизни) они остановились выпить в кафе «У Клода», на улице Шато-де-Рантье, что потом вошло у них в привычку и вдохновило Джеда на вторую картину из серии основных профессий. Тут упорно продолжали подавать вино в шаровидных бокалах и сэндвичи с паштетом и корнишонами последним пенсионерам «из народа» XIII округа. Они исправно помирали, и новые клиенты не приходили на их место.
– Я читал где-то, что с тех пор, как закончилась Вторая мировая война, во Франции исчезло восемьдесят процентов кафе, – заметил Франц, обводя взглядом зал. Четверо пенсионеров рядом с ними молча шлепали картами по ламинированной столешнице, повинуясь каким-то неведомым, явно доисторическим правилам (белот? пикет?). Чуть поодаль толстуха с пунцовым лицом залпом опрокинула стакан пастиса. – Теперь все обедают за полчаса и пьют гораздо меньше спиртного; а запрет на курение оказался контрольным выстрелом.
– Думаю, все вернется на круги своя, но в иной форме. Затяжной исторический этап роста производства сейчас как раз подходит к своему завершению, во всяком случае на Западе.
– У вас довольно странный взгляд на вещи… – заметил Франц, пристально посмотрев на него. – Меня очень заинтересовал ваш проект с мишленовскими картами, по-настоящему заинтересовал; тем не менее я не пригласил вас в свою галерею. Вы, я бы сказал, слишком были в себе уверены, по-моему, такому молодому человеку это не к лицу. А потом, когда я прочел в интернете, что вы покончили с картами, я решился к вам прийти. И предложить вам вместе поработать.
– Но я понятия не имею, куда меня занесет. Я вообще не знаю, буду ли заниматься искусством.
– Вы не понимаете… – спокойно продолжал Франц. – Мне важна не какая-то определенная форма искусства или манера, нет, мне важна личность, взгляд на художественный акт, на его место в обществе. Если вы завтра принесете мне обычный листок, вырванный из школьной тетрадки, написав на нем: я вообще не знаю, буду ли заниматься искусством, я, не раздумывая, выставлю этот листок. Хотя я отнюдь не интеллектуал; вы заинтересовали меня, вот и все. Нет, нет, я не интеллектуал, – настаивал он. – Я лишь пытаюсь худо-бедно косить под интеллектуала из богатых кварталов, потому что без этого в моих кругах никак, но сам таковым не являюсь, я после школы даже не учился. Сначала монтировал и разбирал выставки, а потом купил этот зал, и мне просто повезло с художниками. Но я всегда полагался исключительно на собственную интуицию.
Потом они зашли в галерею, она оказалась гораздо просторнее, чем Джед ожидал, с высокими потолками, бетонными стенами и металлическими балками.
– Тут раньше был станкостроительный завод, – сказал Франц. – Они разорились в середине восьмидесятых, и помещение многие годы пустовало, пока я его не купил. Убирать, правда, пришлось долго, а так оно того стоило. Красивое пространство, по-моему.
Джед кивнул. Съемные раздвижные перегородки были сложены в стороне, так что собственно выставочная площадь получалась максимально емкой – тридцать метров на двадцать. В данный момент она была занята крупными изваяниями из темного металла, напоминавшими традиционное африканское искусство, но темы, безусловно, были взяты из жизни современной Африки: все персонажи умирали в чудовищных муках либо зверски убивали друг друга при помощи мачете и автоматов Калашникова. Сочетание застывших лиц и агрессивных поз производило гнетущее впечатление.
– Под склад, – продолжал Франц, – я снял ангар в департаменте Эр-и-Луар. Температурные условия оставляют желать лучшего, охраны никакой, короче, обстановочка та еще; но, честно говоря, пока проблем не возникало.
Вскоре они расстались, Джед был чрезвычайно взволнован. Он долго бродил по Парижу, прежде чем вернуться домой, и даже пару раз заплутал. Ближайшие несколько недель он жил по той же схеме: выходил, бесцельно гулял по улицам города, который, в сущности, знал плохо, иногда, чтобы сориентироваться, усаживался в каком-нибудь ресторане, и, как правило, ему приходилось сверяться по плану.