– Я тоже буду обладать такой силой?
– Если останешься со мной, – проговорил Иоко, закрыв глаза.
– Голова болит?
– Еще как. Признаться, я рад, что раньше был не самым паршивым злодеем.
– Ты был героем, – проговорила я, присаживаясь на сундук и натягивая на себя джинсы. Все-таки спать без штанов было прохладно.
– Я угробил кучу народа, пока захватывал для Хозяина города. Но этого пока не получается вспомнить, просто провал в памяти. Зато отлично помню девочку, которую оставил лусам. И как она кричала, тоже помню. И того парня, чей череп лежит теперь на лестнице в башне, тоже помню. Как я мог их оставить? В те времена я не испытывал, не знал никаких чувств, кроме скуки. Мне все казалось ненастоящим, скучным. А люди – просто досадная помеха. Хорошо помню первые свои мысли с того момента, как мы с тобой покинули башню. Знаешь, о чем я подумал, когда ты приставала ко мне со своими вопросами?
– О чем?
– О том, что ты уж точно развлечешь меня. Со, когда нет чувств и памяти, превращаешься в настоящего урода. Хозяин сделал из меня посмешище, судя по всему. Когда-то я бросил ему вызов, а он посмеялся надо мной, превратив в бездушного монстра, чудовище. Вот, мол, посмотрите на вашего героя, на вашего Им Сиана!
– Ты не чудовище. Ты сам говорил, что этот мир отражает сущность человека. Был бы чудовищем – и выглядел бы как чудовище. А ты очень даже симпатичный парень. Вот сам посмотри на Ханта или на Валеса. Валес превращается в мерзкого луса, потому что по сути своей он просто зверь. И всегда был им. А ты не стал зверем.
– Слабое утешение. Я поступал как самый настоящий урод.
– Только твое уродство было не прирожденным, а наколдованным. На самом деле это Хозяин действовал через тебя, это проявлялась его воля, которой ты не мог противостоять. Я думаю, именно так все и было.
Иоко промолчал. Потер лоб, поморщился.
– У меня еще есть таблетки от головной боли, если хочешь, прими. Незачем терпеть боль.
– Ладно, давай. Нам сейчас надо отдохнуть, потому что совсем скоро предстоит еще одна битва.
– Что за битва?
– Это же Воющий Пролив. Будем проплывать мимо Воющих Скал, а тамошние обитатели терпеть не могут людей.
Старое проклятие. Еще одно старое проклятие. Мир Синих Трав на самом деле был полон проклятых. Не мудрено, что однажды он погиб.
#Глава 29
Мир Синих Трав действительно был полон проклятых. Это я уже поняла.
Не все гладко было и в городах Нооме и Вейме, и чем больше я узнавала историю этих мест, тем яснее понимала, что не только Хозяин виноват во всех бедах.
Взять хотя бы историю детей-сирот Вейма. Город вполне мог бы их прокормить. Организовать детский приют, обуть, одеть. Не самая сладкая жизнь в сиротском доме, но все же лучше, чем голодать и мерзнуть на улице, где тебя всякий может обидеть.
А что сделал городской управитель Вейма? Кажется, его называют тут ханом. Он велел Чародею-хранителю превратить детей в чаек, чтобы не мешали и не путались под ногами. И Хранитель, вместо того чтобы проявить милосердие и заботу о слабых, послушно выполнил волю хана. Почему? Здесь ответ только один – деньги. За деньги и не такое делается, в любом из миров.
– Почему Деймес, когда был Хранителем Вейма, подчинялся хану? – спросила я Иоко.
Он еще не уснул, поэтому ответил сразу.
– Потому что хан хорошо платил ему. У Деймеса здесь, в Вейме, был самый роскошный дворец, даже ханскому далеко до него. Теперь это башня Проводника, темная и мрачная. Башня, где водятся призраки.
– Получается, что все Хранители перестали быть Хранителями и принялись зарабатывать деньги. Забыли, что должны быть милосердными. Так, выходит?
– Да, так все и было.
– Кроме тебя и твоих семерых воронов?
Иоко приподнялся и посмотрел на меня пристально, как умеет только он один.
– Кроме меня и моих семерых воронов. Мы помнили заповеди Хранителей. Без милосердия, сострадания и любви мир обречен на гибель. Так написано в Храме. Так и получилось.
– Научить милосердию непросто. На самом деле люди не хотят быть милосердными, – безжалостно подвела я итог. – Кому это надо – жалеть чужих детей, например? Вот этих детей-чаек кто захочет пожалеть?
– Ты пожалела. И напомнила мне о милосердии. Значит, это возможно.
– Но не для всех.
– Задача Хранителей в том и заключалась, чтобы научить милосердию всех, кого только возможно. Мы должны были напоминать о нем, должны были создавать дома для беспризорных, лечить больных, кормить голодных, служить всем, кто нуждается в помощи. Для этого мы владели Энергией Жизни. С этой целью Создатель миров отдал ее в подчинение нам, Хранителям, и наделил нас невероятной магической силой. Но мы забыли свое призвание. И вот результат – по нашей вине погиб Мир Синих Трав.
– Он не совсем погиб, если остались Хант, Эви, дети-чайки. Можно надеяться, что новое поколение будет другим. Нам надо просто освободить Время и снять проклятие с этого мира. И все.
– Да, и все. – Иоко усмехнулся и поморщился.
– Давай, прими таблетку. Или все еще вспоминаешь?
– Да, пытаюсь. Но, кажется, уже готов сдаться. Я вспомнил старое изречение. Воронья мать часто говорила: «Если в тебе живет милосердие, твоя сущность светла». На самом деле во́роны были не черными колдунами, а светлыми Хранителями. До той поры, однако, пока не утратили своей сущности.
– Они не утратили ее, а изменили – стали темными.
– Видимо, да.
– А ты по-прежнему не можешь вспомнить, как превращать призраков в людей? – спросила я. – Вдруг вспомнишь, и тогда еще одно условие будет выполнено.
– Нет. Это не то же самое, что стирать и печь пироги. И уж тем более не то же, что убивать. На самом деле, накладывая заклятие, определяешь его цель – зачем это делается. Например, если стираешь штаны – цель иметь чистые штаны. Это невозвратное действие. Оно имеет только одно направление, одну задачу. А чтобы испачкать штаны, тебе надо сделать новое, совсем другое заклятие.
– Но ведь это же легко. Я просто подумала о цели, представила ее, и вот – штаны уже чистые. Не произносила при этом никаких формул, ничего не говорила, – удивилась я.
– Это простые действия, потому и не требуется ничего, кроме мыслительного усилия. А когда проклинаешь человека с тем, чтобы он превратился в призрака, надо очень точно представлять, что задумал. Ведь в этом случае ты лишаешь душу ее тела, понимаешь? А как ты думаешь, куда должно подеваться тело? Где, например, сейчас находится тело Луки?
Я не знала ответа на этот вопрос, потому что никогда и не задумывалась об этом.
– Да, это совсем не просто. Чтобы вернуть призраку тело, надо уметь созидать. И не каменный мост, а более сложные, тонкие вещи. Это тебе не штанишки постирать и не кашу сварить. Понимаешь?
– Пытаюсь.
– Вот и пытайся. Ладно, давай свою таблетку. Иначе к ночи я не отдохну, а силы нам с тобой еще понадобятся.
Судно поскрипывало, постанывало и потрескивало. За окном шумел ветер, плескались волны, кричали чайки. Спалось под такие звуки как-то особенно тепло и уютно, даже не знаю, почему. Нас слегка качало, в каюте пахло деревом, солью и совсем немного – жареной рыбой. Мне было очень хорошо от ощущения этой «хорошести», этой теплой радости, что свернулась во мне пушистым котенком и ласково мурлыкала.
Я радовалась, что мне тепло, хорошо и уютно, что рядом друзья – мои единственные друзья во всех мирах, какие только существуют, – что со мной Иоко, в которого я влюблялась все сильнее и сильнее.
Только любимый мой был не простым парнем, а могущественным Чародеем, Во́роном-Хранителем, совершающим невероятные чудеса. И я теперь тоже обладала необычной силой, которая росла во мне и становилась грозным оружием, помогающим одерживать победу. Нас, помнящих заповеди Хранителей, было только двое. И у нас становилось все больше друзей. Поэтому я уже не испытывала растерянности и тоски, но наоборот, была уверена, что мы победим. Ведь до сих пор всегда побеждали.
Мы с Иоко ни разу не касались наших отношений. Я даже не была уверена, что он тоже влюблен в меня, как я в него, но не переживала по этому поводу. У нас еще все впереди, думала я, и все будет хорошо. Вот только победим Хозяина, освободим Безвременье – и тогда можно будет говорить о наших чувствах.
Тогда у нас будет время поговорить о них, о личных чувствах.
На самом деле я была почти счастлива тогда в крохотной каюте небольшого судна. И это ощущение счастья оказалось для меня таким новым, необыкновенным и ярким, что хотелось зажмуриться, погрузиться в него с головой и никогда не выныривать.
Иоко спал рядом, дыша ровно и медленно, и я иногда посматривала на него. Сон мой не был крепким, но приносил отдохновение – счастливейший сон! Такого со мной еще никогда не случалось.
А когда бурлящих радужных пузырьков в душе стало слишком много, я поднялась и решила рисовать. Устроилась там же, на сундуке, просто сбросив с него одеяло.
И вот карандаш уже летает по бумаге, я делаю первые наброски – разрушенные башни Вейма, поблескивающая в ночи кромка воды и на переднем плане – большая чайка, сидящая на гранитной глыбе. Это Тимай. Умный, настороженный взгляд его удалось передать как нельзя лучше.
Увлекшись рисованием, я не заметила, как стемнело. Сумерки наполнили каюту серыми тенями, сгустили краски, и, нанеся кистью последний мазок, я растеряно оглянулась. Мне показалось, будто солнце слишком быстро укатило за горизонт и день выдался довольно коротким.
Судно все еще поскрипывало и потрескивало, за бортом плескались волны, но проникающий в окно мрак сделался вдруг тревожным. Как-то слишком тихо стало на палубе, даже чайки умолкли. Судно двигалось уж очень медленно, показалось даже, будто мы вообще стоим на месте.
Иоко все еще спал, и мне не хотелось будить его. Пусть отдохнет, пока есть время, решила я.
Едва я подумала об этом, как раздался низкий протяжный вой. Печальный и призывный, он заполнил собой все вокруг и, казалось, звучал даже во мне, словно я превратилась в какой-то инструмент, издающий этот жуткий звук.