После школы я снова оказалась дома, матушка, кажется, была довольна моим образованием и характером, а я была довольна своей игрой. Меня пристроили на филологический факультет, вполне вероятно, потому, что там были практически одни девочки, а парни настолько невыразительными, что их и не воспринимаешь за парней. Матушка, конечно, с большей радостью отправила бы меня в семинарию на художественный факультет, но в нашем городе ее не было, а отпустить меня одну в столицу она не считала возможным. После института я должна была сразу идти домой, мама зорким глазом следила за мной, но я вела себя безупречно. Надо сказать, красота моя к тому моменту уже была очевидна каждому: и лицо, и тело вполне вписывалось в страницы журналов для мужчин, которые я тайком просматривала в библиотеке. Там же я почитывала французские романы, находя в них, наконец, все то, чего мне не хватало до этого. Подруг у меня не было, скорее всего, из-за того, что я одевалась, как монашка, и вела себя соответствующе. Прозвище монашки так и закрепилось за мной. Я старательно терпела в вере в лучшую жизнь, каждый день надевая уродские костюмчики и мешкообразные платья, скрывающие все мои достоинства. Жизнь моя шла, как день сурка, пока матушка вдруг не решила раскрыть во мне какой-нибудь талант, пристроив в местную группу барабанщиц. К позору институтской жизни прибавились нудные репетиции в местном хоре. Барабанила я в нем с упорством, достойным лучшего, частенько вспоминая Сореля из книги Стендаля, сцепляя зубы и продолжая. За год я добилась того, что стала главной солисткой, обнаружив незаурядные способности. Не видя в жизни никакого просвета, влача свое существование изо дня в день, по ночам я мечтала о том, как все в моей жизни изменится, когда я стану самостоятельной и свободной. Чем старше я становилась, тем больше мой буйный характер рвался наружу и тем тяжелее мне было сдерживать себя и продолжать существовать так, как видит это мама. Проводя основное свое время в молитве, она требовала того же от меня, совершенно не замечая, насколько я далека от подобного образа жизни. Возможно, отнесись она ко мне с участием, попробуй подать свою светлую идею как-то доступнее, все бы получилось. Но на тот момент во мне росло только раздражение: и на семью, и на жизнь, и на Бога. С папой наши отношения были доброжелательными, но неблизкими, чему также способствовала матушка. Я долгое время вообще удивлялась, как они умудрились сойтись. У папы был мягкий, спокойный характер, он говорил тихо и словно неохотно, предпочитая уединение и просмотр передач про животных любому диалогу. В свое время его бросила жена, и отчаявшись, он подался в церковь, где и встретил матушку, яростно замаливающую все свои грехи, в том числе и не существующие в природе. Что-то там на небесах, видимо, замкнуло, потому что мама, которой в тот момент было тридцать восемь, вдруг вцепилась в отчаявшегося мужчину, не умевшего жить в одиночестве. Каким-то неимоверным чудом через год появилась я, для меня это особенно странно, потому что я смутно представляла матушку, занимающуюся любовью с отцом. Впрочем, данный процесс в принципе был для меня чем-то смутным.
Я до сих пор помню день нашей встречи с Лехой до мелочей, потому что он стал для меня поворотным во всей моей жизни. Леха Дьявол получил свое прозвище за то, что прослыл бессмертным. Началось все еще с детства. В семь лет мальчик Леша ехал на велосипеде и, выворачивая на дорогу, попал под грузовик. Вмятина на бампере, велосипед вдребезги, а он без единой царапины. Вот тогда кто-то впервые сказал, что Леха родился в рубашке, потому что повезло ему просто невероятно. После этого случая у мальчика что-то замкнуло в голове, потому что он стал вести совершенно бесбашенный образ жизни. К шестнадцати годам Леха перезанимался всеми возможными экстремальными видами спорта, не получив ни одной травмы при колоссальном количестве падений и заслужив несколько КМС. Спорт его интересовал мало, хотя ему и пророчили блестящее будущее, разочаровавшись, Леха бросил все разом. Разочарование его имело простую причину: спорт ему был не нужен, он просто хотел проверить теорию того, что родился в рубашке. Чем больше она подтверждалась, тем больше он рисковал. Окончив школу, Леха поступил в институт на физвос. Проскучав два года, не выдержал и подался в армию, решив, что лучшего способа проверить удачу и быть не может. Попросившись в горячую точку, отвоевал четыре года и вернулся снова без царапины и с боевыми наградами. Война стала для него большим разочарованием, он с грустью решил завязать со смертью и заняться бизнесом. Почти сразу к нему пришли ребята бандитского вида, и Леха снова почуял азарт и бросился с головой в новый для себя вид деятельности. Решив не гнушаться ничем, он подался в самые низы и очень увлекся. Очнулся еще через четыре года, поняв, что бороться ему уже не с кем, он добился всего, чего хотел. И это в двадцать шесть лет. В ту суровую годину он и получил свое прозвище. Леху называли невероятным везунчиком, дела его шли, как по маслу, недовольные люди откалывались, не причиняя вреда, а многочисленные попытки устранить его не привели к успеху. В шутку говорили, что Леха заключил договор с дьяволом, потом кто-то пошутил, что он сам как дьявол, и прозвище неожиданно прижилось.
Когда мы с Лехой Дьяволом встретились, мне было девятнадцать, а ему двадцать семь. Казалось бы, такие, как мы, не пересекаются, но судьба любит смеяться над людьми, сталкивая их в совершенно неуместных для них ситуациях.
Было лето, пару дней назад я закрыла сессию третьего курса и теперь активно барабанила в хоре, готовясь к торжественному параду в честь дня города. Я возвращалась с репетиции, волоча за спиной барабан и размышляя о том, как буду идти в первом ряду, одетая в уродскую юбку и блузку, в то время как все остальные девочки будут сверкать красивыми нарядами. Матушка учила меня не разглядывать людей на улице, но я все равно это делала, потому что большинство мне казались представителями другой планеты, и я занималась тем, что придумывала про них истории. Дожидаясь зеленого сигнала светофора, я пялилась на стоящего неподалеку фрика, одетого в яркие шмотки и со смешной прической. Когда началось движение, я зашагала по зебре, переключив внимание на дорогу. Возле пешеходного перехода на другой стороне стояла красивая машина, ее владелец, парень лет двадцати пяти, курил, привалившись к ней. На мгновенье мы с ним встретились взглядами, и внутри меня неожиданно что-то екнуло. Можно назвать это предчувствием, потому что сам парень заинтересовал меня не больше, чем все остальные прохожие. Но это странное внутреннее ощущение не покидало, и, наверное, из-за него я остановилась и обернулась, когда он меня окликнул. Естественно, в любой другой день я бы пошла дальше, делая вид, что не слышу, или коротко и емко дав отпор. Но я остановилась, и теперь вдруг уйти казалось неприличным. Парень подошел ко мне, окинув взглядом, вздернул левую бровь и спросил:
– Вы музыкант?
Я не знала, как следует общаться с мужчиной при знакомстве, потому просто кивнула, мучаясь самим фактом того, что стою рядом с ним.
– Играете на барабане? – продолжил он. Я снова кивнула, ничего не сказав, это его позабавило, он снова вздернул левую бровь, а я словно взглядом к ней приковалась, сама не знаю, почему.
– Готовитесь к концерту?
Я чуть снова не кивнула, но поняв, как это глупо выглядит, заставила себя разлепить рот и сказать:
– Будем выступать с оркестром на дне города.
И снова эта левая бровь ползет вверх.
– Будете на площади выступать? – я кивнула. – Я приду посмотреть.
Не зная, что сказать, я неловко улыбнулась.
– Как вас зовут? – он продолжал меня разглядывать.
– Милана.
– Я Алексей. У вас красивое имя, редкое. Кто придумал так назвать?
– Мама. Она говорит, как корабль назовешь, так он и поплывет.
Вообще, матушка крестила меня в Меланью, потому что в церковном календаре имени Милана не было, но по документам я была Миланой и предпочитала зваться именно так.
– А что вы будете делать после парада? – спросил он, и я растерялась, потому что не ожидала такого вопроса. Мы же вроде про имя говорили. Вообще, после парада я собиралась либо поехать домой, либо на чаепитие с оркестром. Мама, хоть и со скрипом, дала на это свое согласие. Оба варианта были мне безразличны, да и озвучивать их было ни к чему, потому я неопределенно пожала плечами.
– Если хочешь, можем погулять, – предложил он, переходя на ты, а я сделала такое лицо, словно он предложил несусветную чушь. Он на это отреагировал очередным вздергиванием брови, приписав мою реакцию себе, хотя относилась она больше к факту невозможности подобного события в моей жизни. Пытаясь сгладить неприятность, я улыбнулась, пожимая плечами:
– Все может быть, – сказала ему, – извините, мне надо идти.
Таким образом, я оставила его стоять на дороге в недоумении. Леха ничего обо мне не знал, потому списал подобное поведение на женскую заносчивость. Хоть я и выглядела скромно, он не мог предположить, что я настолько не умею знакомиться, потому и создал обо мне неправильное впечатление, развернув мое поведение в другую сторону и решив, что я специально кошу под скромницу. Хотя, если смотреть в корень, он ведь был прав.
Всю дорогу домой я улыбалась, как идиотка, ловя себя на непонятном чувстве легкости. Хотелось прямо взлететь вместе с барабаном. Я-то думала, быстро выкину этот эпизод из головы, но только и делала, что по кругу прокручивала его. И дошла до того, что в ночь перед выступлением решила: я смогу провернуть все так, что никто не узнает о моей встрече с этим парнем. Спроси меня, чего я от нее жду, я и сама бы не ответила. Окрыленная эмоциями первой встречи, я набралась решимости и стала действовать.
На параде я выглядела хуже всех: на мне была широкая юбка ниже колен и белая блузка с закрытым горлом, просторная, чтобы скрыть достоинства фигуры. Девчонки, как одна, были в коротких юбках, на их фоне я выглядела еще нелепее. Народу собралось много, я высматривала Леху, но не увидела, впрочем, неудивительно. Было немного обидно, что ниче