«Я помню, как встречал его на вокзале. Он выглядел впечатляюще: большая лысеющая голова, спокойный, обходительный, уверенный в себе, с мягкими манерами, стильно одетый – темно-синий свитер, желтые кожаные ботинки, в руке незажженная трубка. Он казался человеком Запада и заметно выделялся на тусклом фоне окружения». Но это было неприятие советизма, а не отрицание русских. А Мераб – это хорошая школа, это торжество разума против всех и всяческих мифов. Теперь Альгис – доктор философских наук, профессор, автор книги «Как возможна либеральная тирания», говорит и пишет о том, что русофобия под маской либерализма может привести Литву к катастрофе. Он писал: «Из нас создают поле боя. У нас будут бои. И что от нас останется? Ничего. За это надо сказать спасибо русофобам. Ведь эта идеология идет сверху». Конечно, литовское начальство его недолюбливало, да и недолюбливает сейчас, думаю. Все-таки, как писал Дюма, и много лет спустя остается то, что не сломать никакой политике, – понимание, что друг вряд ли станет тебе врагом. А также надо добавить, что разум, который мы принимали как основу бытия, всегда был преградой иррациональному национализму и сервилизму. Литовским друзьям я благодарен и за то, что они помогли мне в дни моего романа с нынешней женой, нашли квартиру, всячески опекали. Более того, они пригласили меня в конце 80-х на конференцию, подгадав ее к Рождеству, которое я справлял с ними. Интересно, что лучшим знатоком литовских рождественских обычаев оказался их друг – литовский еврей. Имени его не помню. Помню, что мы тогда говорили о том, что «москали» по крови ближе к литовцам, а не к славянам, поскольку в Москве, Подмосковье и далее к северу обитали восточнолитовские племена (голядь и т. д.). Половина московской знати литовского происхождения. Я еще добавил о литовских корнях «величайшего русского писателя» Достоевского, о чем они не знали, а также, что герой знаменитого петербургского романа писателя «Двойник» носил фамилию Голядкин.
Альгирдас Дегутис
А в тот год среди вильнюсских университетских философов мне было не по себе. Разные люди, хотя из одной вроде бы корзины, но почему они вели себя так по-разному? В шикарном ресторане мы сидели с научным официозом, и, как у любого официоза, нравственность отсутствовала, они лебезили, однако, как всякие рабы, держали лезвие бритвы наготове. Как писал Константин Аксаков,
Раб в бунте опасней зверей,
На нож он меняет оковы…
Оружье свободных людей —
Свободное слово!
Но пока ни ножа, ни бритвы не было. Было желание утопить этих русских в водке и в их хамской привычке пользоваться чужим как своим, особенно когда чужой тебе подчинен. Я же сидел и психовал, понимая, что мы наели и напили на сумму много большую, чем мои сорок шесть рублей. Как я понимал, мы пили самую лучшую водку LITHUANIAN VODKA Gold, а по ресторанным ценам так и очень дорогую. Я толкнул локтем Садова: «Рене, у меня только сорок шесть рублей. Может, пора остановить эту пьянку?» Рене с пьяноватой лаской похлопал меня по колену: «Не волнуйся, Андрей Филиппович знает, что делает». А Полторацкий, увидев, что бутылки опустели, и поведя как-то странно рукой над столом, произнес: «Да не оскудеет рука дающего». И на вопросительный взгляд литовского профессора заметил: «Еще бы три бутылки и такой же хорошей закуски, ну, рыбки, семги, севрюжки и чего-нибудь в этом духе. Только не надо нам рижскую копчушку». Один из сотрудников подозвал официанта и протянул ему деньги, а Филиппович пробормотал себе под нос: «Когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не знает, что делает правая». Заведующий кафедрой, не разобрав бормотанья Полторацкого, склонился к нему через стол и спросил: «Андрей Филиппович, мы что-то не так сделали или не то заказали?» Полторацкий досадливо отмахнулся: «Все правильно. Только я не понял, – он пьяно улыбнулся и добавил ни к селу ни к городу, – только я не понял, верите ли вы в Бога». Завкафедрой распрямился: «Нет, конечно. Я же член партии!» Полторацкого уже несло, но он еще сдерживался, не желая портить отношения с хозяевами, только пробурчал тихо: «Какой еще партии? Партии Христа или партии Иуды?» Но эти его слова, кажется, расслышал лишь я один. Да и сам Полторацкий, кажется, просто так их сказал, не вкладывая никакого сиюминутного смысла.
Надо было снова пить. А сил на это у меня уже не было. Я только начал проходить алкогольную школу «Вопросов философии», опыта пока не накопил. С тоской глядя на свою рюмку, я пригубил ее. «Нет уж, – сказал Рене, – не позорь московскую журналистику, да еще философскую». Давясь, я допил рюмку. Что было потом, помню смутно. Кажется, я проглотил еще одну, а то и две рюмки. Потом, попав в темную ночь алкоголя (в глазах стало темно), я хотел только одного – на улицу, на воздух.
И вдруг на мое счастье Андрей Филиппович поднялся, сказав твердым голосом: «Ну ладно, спасибо дорогим хозяевам. А нам пора и честь знать. Довезете нас до гостиницы, мы сами там еще посидим. Только пусть нам положат в пакет бутылку вашей замечательной водки и немного закуски, чтобы в гостинице мы тоже могли посидеть». Поначалу я все порывался предложить кому-то свои сорок шесть рублей, но потом понял, что это «типичная халява», а на халяву русские люди пьют без меры.
5. Литовская девушка-комсомолка в гостинице «Драугистис». Сколько же она стоит?
Дальше сцена разворачивалась в отеле «Драугистис», на первом этаже, где стояли столики для выпивающих и игралась живая музыка, что-то танцевальное. Мы по дороге малость протрезвели, да еще и покурили перед входом в отель. Хмель немного отступил. И мы вошли в залу. Теперь, вспоминая этот эпизод, я невольно вспоминаю корчму на литовской границе из «Бориса Годунова».
Варлаам
А пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку…
Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим – нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ.
Григорий
Пей да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею.
(хозяйке)
Куда ведет эта дорога?
Хозяйка
В Литву, мой кормилец, к Луевым горам.
Григорий
А далече ли до Луевых гор?
Хозяйка
Недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы.
Варлаам
Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.
Действительно, и мне в те годы, когда я выпивал, с какого-то момента не нужна была водка, а нужна была молодка. Да и Луевы горы своим откровенным хулиганством намекали опять-таки на молодку. Мы сидели за столом, заказав для приличия по чашке кофе, а сами разливали потихоньку водку и закусывали бутербродами из пакета. Точнее, выпивали Рене и Андрей Филиппович, а я, как волк, оглядывал зал в поисках поживы, то есть хорошеньких девушек. Через столик сидела компания молоденьких девушек, поглядывавших в нашу сторону. Теперь понимаю, что выглядели мы, разумеется, как приезжие, как столичные, а раз столичные, то при деньгах. Тогда мне это и в голову не пришло. Я усердно начал с ними переглядываться, надеясь на свое мужское обаяние. На сцене стояло пианино, слегка взлохмаченный парень играл что-то танцевальное. Я немножко робел подойти вот просто так к незнакомой девушке. По молодости мне всегда трудно было первому начать знакомство. Но блондинка с волосами, переходящими в рыжину, с зачесом налево, так ласково и настойчиво смотрела на меня абсолютно синими глазами, что приковала к себе мой взгляд. Такие пристальные гляделки продолжались некоторое время, пока Рене не заметил этого и не указал Полторацкому. А тот сразу заухмылялся и взял меня за плечо: «О, Владимир Карлович, да ты пользуешься успехом. Не тушуйся, бери ее за белы руки и веди танцевать, потанцуете, шампанского налей девушке, на ушко пошепчи, так и сладитесь». И Ренька приподнял меня за локоть: «Давай, Володька, вперед! Не посрами редакцию!» И я двинулся к девичьему столику, почему-то совершенно оробев. Но она сама поднялась мне навстречу, протянула руки и повела танцевать. Всему нужно учиться, танцевать тоже, но меня никто не учил. Университетские вечера, где все танцы моментально превращались в нечто напоминавшее танго, были хороши, но приличным танцам не выучивали.
Впрочем, как быстро выяснилось, литовская девочка и не ждала от меня танцевального мастерства. Мы передвигались между столиками, я имитировал танцевальные танго-па. «Владимир», – представился я, чтобы отвлечь ее внимание от моей неуклюжести. «Даля», – назвалась она. «Вы литовка? – не удержался я. – Но по-русски, кажется, хорошо говорите». Она улыбнулась: «Конечно, хорошо. Я студентка, учусь на втором курсе. И комсомолка, не сомневайтесь. При мне можно все важное говорить. А вы важный человек?» Она склонила немного набок головку, улыбаясь слегка насмешливо и кокетливо. Я наклонился к ней и, прижав к себе, без стеснения и почти без сопротивления поцеловал ее в щеку, потом в синие, синющие какие-то глаза, которые она закрывала под поцелуями, но не противилась. И шептал ей в ушко, как она прекрасна, пленительна, соблазнительна. И добавил: «Конечно, важный! Абы кого в Литву не пошлют!» Она вдруг открыла губки и прижалась полуоткрытым ртом к моим губам. Моя рука невольно взялась за грудь прелестной барышни, и она руку мою не оттолкнула. «Пойдем ко мне, у меня отдельный номер, – зашептал я. – Ты красавица!» Она кивнула задумчиво, будто размышляла, потом сказала: «Пойдем». Я полуобнял ее за плечи, руку с груди снял и тихо и настойчиво повел к лифту. Но почти у самого лифта она произнесла совершенно неожиданную для меня фразу: «Но прежде я должна спросить разрешения у мамы». Я остановился, прибалдевши: «То есть как у мамы?» Ни одна из прежних моих девушек не спрашивала разрешения у своей мамы, чтобы лечь со мной в постель. Но Даля крепко взяла меня за руку и повела к маленькому столику, за которым сидели три женщины лет пятидесяти, довольно плотные на вид, и пили чай. Даля обратилась к одной из них, менее других накрашенной: «Мама, можно я пойду с этим мужчиной?» Та осмотрела меня внимательно, потом сказала: «Да, мне он тоже понравился. Впечатление благоприятное производит. Иди. Желаю тебе хорошего вечера и хорошей ночи». И повернувшись ко мне: «Идите, Даля вам понравится. А мне оставьте пятьдесят рублей». Я хотел было ответить: «У меня только сорок шесть, но сейчас займу у коллег». Потом: «А зачем?» И вдруг догадался. Опыта с девушками из борделя у меня не было, вообще ни разу не имел дела с проститутками. Само слово казалось таким отталкивающим, что по внутреннему моему убеждению и проститутки должны были выглядеть гадко. А Даля была хороша собой: стройная, с хорошими ножками, которые видны были из-под не очень длинной юбки, груди тоже выделялись, хотя были не огромными, а, как я почувствовал, крепкие и как раз по руке. Я растерянно поглядел на ее «маму», то есть банд ершу, как такие дамы назывались в романах, и сказал: «У меня деньги не здесь, сейчас принесу». И, резко повернувшись, пошел к нашему столику. «Ну что? – хором спросили мужики. – Облом?» И, чтобы не вдаваться в подробности и не показать себя маленьким, я ответил: «Увы. Облом». Ренька подвинул мне рюмку водки: «Ну, выпей тогд