Первейший канон ухода, первое и последнее, на что обязана обращать внимание медсестра, первая самая необходимая пациенту вещь, без которой все остальное, что вы делаете ради него, бесполезно, звучит так: ПОДДЕРЖИВАЙТЕ ВОЗДУХ, КОТОРЫМ ОН ДЫШИТ, В ТАКОЙ ЖЕ ЧИСТОТЕ, КАК И ВОЗДУХ НА УЛИЦЕ, ЗАБОТЬТЕСЬ ЛИШЬ О ТОМ, ЧТОБЫ БОЛЬНОЙ НЕ ПРОСТУДИЛСЯ. Но на что обычно обращают меньше всего внимания? Даже если об этом хотя бы задумываются, господствуют обычно самые невероятные и неверные представления. Даже впуская воздух в комнату или палату пациента, очень немногие задумываются, откуда же берется этот воздух. Он может поступать из коридора, в который выходит воздух из других палат, из холла, который сам нуждается в проветривании, который всегда полон запахов газа, еды и различного гниения; из подземной кухни, посудомойни, прачечной, ватерклозета или – как я узнала на собственном печальном опыте – даже прямиком из канализации, полной нечистот; и всем этим содержимым проветривают – или, лучше сказать, отравляют – комнату или палату пациента.
Найтингейл, к сожалению, некорректно расставляет акценты: в обеспечении госпитальных палат свежим воздухом, очевидно, нет ничего плохого, но вот когда обеспечение больного воздухом объявляется первоочередной задачей для любого врача или медсестры, когда воздух считается «ядом», который сам по себе вызывает болезни, – это уже проблема. Найтингейл считала, что холера, оспа, корь и скарлатина имеют миазматическую природу, и рекомендовала всем школам, домам и госпиталям проводить специальный «воздушный анализ» для обнаружения органических материалов в воздухе, разработанный химиком Ангусом Смитом:
Если специальный воздушный анализ поможет и медсестрам, и пациентам, и начальнику, совершающему обход, узнать, какой была атмосфера ночью, скажите мне, есть ли лучший способ предотвращения рецидивов?
И – о, переполненные государственные школы, в которых начинается столько детских эпидемий, что бы рассказал о вас воздушный анализ! Нужно, чтобы родители могли говорить, и говорить с полным правом: «Я не отправлю ребенка в школу, где анализ показал ужасное качество воздуха!» А дортуары наших великолепных закрытых школ! Скарлатину больше не будут считать заразным заболеванием, а объявят ее истинную причину: воздушный анализ, который покажет «Зловоние».
Мы больше не будем слышать о «Таинственном Божьем промысле» и о «чуме и море», что находятся «в руках Божьих», потому что, как мы знаем, Он отдал все это в наши собственные руки. Простой воздушный анализ сразу и объяснит причину этих «таинственных болезней», и заставит нас взяться за их лечение.
Всем этим объяснениям и предписаниям в первую очередь не хватает одного – хоть какой-то меры скромности, понимания, что выдвигаемая теория может быть и неверной. Дело не только в том, что власти той эпохи были неправы насчет миазм: они еще и настаивали на своей правоте с недюжинным упорством и несгибаемостью. Исследователь, который искал бы прорехи в теории, нашел бы их повсюду – даже в произведениях самих миазматистов. «Канарейкой» для «угольной шахты» миазмов должны были стать сточные охотники, которые все время, что не спали, проводили на самом зловонном – а иногда и взрывоопасном – воздухе, что можно себе представить. Но, как ни странно, они чувствовали себя превосходно, и даже Мэйхью с определенной озадаченностью писал об этом в «Рабочих и бедняках Лондона»:
Можно было бы предположить, что сточные охотники (проводящие большую часть своего времени среди зловонных испарений от сточных вод, запах которых, выходя через решетки на улицах, вызывает сильнейший страх и отвращение) будут своею бледностью выдавать нездоровые условия, в которых им приходится трудиться. Но это далеко не так. Как ни странно, сточные охотники – это сильные, крепкие и здоровые люди, обычно с румяными лицами и знакомые с болезнями только по именам. Некоторым престарелым мужчинам, возглавляющим группы сточных охотников, от 60 до 80 лет, и они занимались этим ремеслом всю жизнь.
Как в тот период неоднократно отмечал в своих работах Сноу, было бесчисленное множество случаев, когда две группы людей жили в одной и той же среде, дышали одним и тем же воздухом и при этом демонстрировали диаметрально противоположную реакцию на якобы ядовитые испарения. Если лондонцев действительно убивают миазмы, получается, они выбирают жертв совершенно произвольно. И несмотря на то что Чедвик и его комиссии добились значительного прогресса в деле борьбы с выгребными ямами, в 1853 году в Лондоне вспыхнула новая разрушительная эпидемия холеры.
Все это заставляет задать очевидный вопрос: почему теория миазмов оказалась настолько убедительной? Почему столько блестящих умов цеплялись за нее, несмотря на все растущее число доказательств ее неверности? Подобные вопросы приводят нас к своеобразному зеркальному отражению интеллектуальной истории: летописи не прорывов и озарений, а ложных слухов и следов, истории неправоты. Когда умные люди изо всех сил держатся за совершенно неверную идею, несмотря на существенные доказательства ее неверности, работает довольно интересный процесс. В случае с миазмами это было сочетание нескольких различных сил, которые собрались вместе, чтобы поддержать теорию, которая, по-хорошему, должна была умереть еще десятилетия назад. Некоторые из этих сил были идеологической природы – вопросы социальных предрассудков и традиций. Другие же вращались вокруг концептуальных ограничений, провалов в воображении и анализе. Третьи связаны с работой нашего мозга. По отдельности они не смогли бы убедить систему здравоохранения целого города сливать нечистоты прямо в Темзу. Но вот вместе они создали идеальный шторм из ошибок.
Крымская война сделала Флоренс Найтингейл национальной героиней. Вернувшиеся с фронта солдаты рассказывали легенды о «леди со светильником», которая по ночам с лампой в руках обходила палаты с больными. В 1856 году она на свои деньги поставила на высокой горе в Крыму над Балаклавой большой крест из белого мрамора в память о солдатах, врачах и медсестрах, погибших во время военных действий.
На стороне миазмов, безусловно, стояла традиция. Само слово на греческом языке означает «загрязнение»; идея того, что болезни переносятся ядовитым воздухом, восходит еще к греческой медицине III в. до н. э. Гиппократ был настолько одержим вопросами качества воздуха, что его медицинские трактаты иногда читаются, словно пособия для начинающих метеорологов. Его сочинение «О воздухах, водах и местностях» начинается так: «Кто захочет изучить медицину правильно, должен действовать таким образом: во-первых, принять во внимание времена года, в чем каждое из них имеет силу, ибо они нисколько не похожи друг на друга, но заметно различаются своими переменами. Затем – ветры, теплые и холодные, в первую очередь – те, которые дуют во всех странах, а затем – те, которые встречаются лишь в одной местности». (Много веков спустя к той же философии обратился и Фарр: его «Еженедельные сообщения» неизменно начинались с краткой погодной сводки, и лишь после этого следовали списки умерших.) Практически все известные эпидемические болезни на том или ином этапе списывали на ядовитые миазмы. Само слово «малярия» происходит от итальянского mal aria, что значит «плохой воздух».
Теории о миазмах еще и замечательно сочетались с религиозными традициями. Генри Уайтхед, будучи священнослужителем, естественно, считал, что эпидемия на Голден-сквер – это Божий промысел, но он дополнял свое теологическое объяснение миазматическим: он считал, что «атмосфера по всему миру сейчас благоприятна для появления самой разрушительной чумы». Чтобы примирить ужасную реальность с идеей благого Творца, Уайтхед выдвинул гипотезу, которую позже назвали бы весьма изобретательным дарвинистским объяснением: с помощью разрушительных болезней Бог адаптирует человеческий организм к изменениям в мировой атмосфере, убивая сотни миллионов, но в процессе порождая поколения, которые могут процветать в новой среде.
Но одной только традицией доминирование миазматической теорией не объяснить. Викторианцы, которые цеплялись за нее, почти во всех остальных аспектах были настоящими революционерами, жившими в революционные времена: Чедвик изобрел новую модель здравоохранения, Фарр начал совершенно по-новому применять статистику, Найтингейл бросила вызов бесчисленным усвоенным идеям о роли женщин в профессиональной жизни, а также стала родоначальницей современного сестринского дела. Диккенс, Энгельс, Мэйхью – все эти мыслители не были склонны мириться с существующим положением дел. Более того, все они были готовы к бою, пусть и на разных полях. Так что их приверженность миазматической теории нельзя объяснить только ее старинным происхождением.
Теория миазмов дожила до XIX века благодаря не только интеллектуальным традициям, но и инстинктам. В трудах, посвященных миазмам, раз за разом описывается отвращение, вызываемое у авторов запахами города. Обоняние часто считается самым примитивным из всех чувств: оно вызывает сильнейшую страсть или отвращение и запускает memories involontaires[9]. (Исходное рассуждение Пруста о мадленке было запущено в основном ее вкусом, но тема запаха красной нитью проходит через весь цикл «В поисках утраченного времени», а запах – это, очевидно, важнейший компонент вкуса30.) Современные технологии визуализации работы мозга выявили тесную физиологическую связь между обонятельной системой и эмоциональными центрами мозга. Собственно, место расположения многих из этих эмоциональных центров – лимбическую систему – когда-то называли обонятельным мозгом. Исследование 2003 года показало, что сильные запахи повышают активность миндалевидного тела и вентральных участков островковой коры. Миндалевидное тело – древняя с эволюционной точки зрения часть мозга; она намного старше, чем высшие отделы новой коры млекопитающих и «заведует» чистыми инстинктивными реакциями на угрозы и эмоциональные стимулы. Вентральная островковая кора, похоже, играет важную роль в биологических позывах, например голоде, жажде и тошноте, а также в некоторых фобиях. Оба участка можно считать своеобразной тревожной системой мозга; у людей они способны подавлять системы новой коры, от которых зависят языковые рассуждения. Томограммы, сделанные в 2003 году, показали, что резкие неприятные запахи вызывают непропорционально сильные реакции и миндалевидного тела, и вентральной островковой коры.