алеко от Брод-стрит, умирали двое из каждых десяти жильцов. Соответственно, в доме, где жили пятьсот человек, должны были наблюдаться десятки смертей. Как Уайтхед уже узнал из своих ежедневных обходов, работный дом – несмотря на то что был населен нищими и морально неустойчивыми личностями – стал настоящим спасением от эпидемии. Опросив руководство, Сноу сразу понял, в чем дело: в работный дом вода поставлялась по частной трубе от водопроводной компании «Гранд-Джанкшн», которая, как уже знал Сноу из ранних исследований, отличалась хорошим качеством воды. Кроме того, на территории работного дома был еще и собственный колодец. У них не было причин ходить за водой на Брод-стрит, хотя колонка стояла буквально в пятидесяти ярдах от входа.
Сноу заметил и еще один адрес, отсутствующий в списке Фарра32. Пивоварня «Лев» по адресу Брод-стрит, 50 была вторым крупнейшим производством в непосредственной близости от колонки. Тем не менее в списке Фарра по этому адресу не было отмечено ни одной смерти. Конечно, работники вполне могли умереть и дома, а не на работе, так что Сноу нанес визит владельцам «Льва» Эдварду и Джону Хаггинсам, и те с немалым удивлением сообщили, что болезнь обошла их заведение стороной. Двое рабочих заявили о легкой диарее, но тяжелых симптомов не было вообще ни у кого. Когда Сноу спросил, где они берут воду, Хаггинсы ответили ему, что, как и у работного дома, у пивоварни имеется частная водопроводная труба и собственный колодец. Но, объяснили они к радости врача-трезвенника, их рабочие вообще редко пьют воду. Ежедневный паек из солодового ликера вполне удовлетворяет их жажду.
Позже Сноу побывал на фабрике братьев Или, и там ситуация оказалась куда более печальной. Владельцы сообщили, что заболели десятки рабочих, многие из них умерли в собственных домах в первые несколько дней эпидемии. Когда Сноу заметил две большие цистерны с водой, которые братья Или держали на территории, чтобы их рабочие могли утолить жажду, ему даже не пришлось спрашивать, откуда эта вода.
До Сноу уже дошли слухи, что мать и кузина братьев Или тоже недавно умерли от холеры, хотя они жили очень далеко от Голден-сквер. Совпадение, должно быть, сразу бросилось Сноу в глаза; может быть, он даже вспомнил тот самый experimentum crucis, когда-то предложенный ему London Medical Gazette. Учитывая осторожность Сноу, он, несомненно, задал вопрос как можно более деликатно: не пила ли, случаем, Сюзанна Или воды из колонки на Брод-стрит? Этот момент, скорее всего, был для Сноу мучительным: как получить нужную информацию, при этом не дав братьям понять, что именно их забота стала причиной смерти матери? Бесстрастность Сноу, должно быть, помогла ему, когда братья рассказали о регулярных поставках воды из колонки в Хэмпстед; более эмоциональный следователь, скорее всего, довольно бурно отреагировал бы на эту ключевую улику. Но, какие бы эмоции он не выказал перед братьями Или, выходя с фабрики обратно на ярко освещенную Брод-стрит, он наверняка не без удовольствия думал, что дело складывается просто отлично. У миазматистов наконец-то появился равный соперник.
Вокруг подобных историй всегда возникают схожие мифы: гений-одиночка сбрасывает оковы общественного мнения благодаря могучему интеллекту. Но, чтобы описать битву Сноу с миазматической теорией и медицинским истеблишментом, недостаточно рассказать только о его великолепном уме или упорстве, хотя эти черты характера, безусловно, сыграли важнейшую роль. Если доминирование миазматической модели было обусловлено пересечением нескольких сил, значит, и способность Сноу понять ее несостоятельность тоже объяснялась несколькими факторами. Миазмы были интеллектуальным эквивалентом инфекционного заболевания, которое распространилось среди интеллигенции с невероятной быстротой. Откуда у Джона Сноу взялся иммунитет?
Люди в городах и деревнях доверяли знахарям и целителям больше, чем официальной медицине. Прирожденными целителями считались «посмертные дети» (родившиеся после смерти своего отца), седьмой сын седьмого сына – хотя поборники равноправия называли целительницей и седьмую дочь – и кузнец в седьмом поколении.
Часть ответа лежит в исследованиях эфира и хлороформа, которые проводил Сноу. Первая известность пришла к нему благодаря открытию, что пары эфира и хлороформа оказывают на удивление предсказуемое воздействие на людей. Если контролировать плотность газа, то разброс в реакции людей – не говоря уж о лягушках и птицах из лаборатории Сноу – на вдыхание газа будет очень малым. Если бы действие газа не было предсказуемым, Сноу бы ни за что не удалось сделать великолепную карьеру анестезиолога: риск и ненадежность процедуры перевесили бы любую пользу. Сам эфир был ядовитым испарением – или, если хотите, миазмом, – но при этом совершенно не обращал внимания на «внутреннюю конституцию» человека, который его вдыхал. Если бы эфир подчинялся законам, описываемым некоторыми миазматистами, то вызывал бы совершенно разную реакцию в зависимости от внутренней конституции пациента – скажем, одни бы становились сверхъестественно внимательными, другие начинали безудержно смеяться, а третьи – теряли сознание за несколько секунд. Но Сноу за прошедшие шесть лет видел воздействие газа на тысячи пациентов и отлично понимал, насколько механистическим является этот процесс. Собственно, вся его карьера была живым свидетельством предсказуемости физиологических эффектов от вдыхания испарений. Так что, когда сторонники теории миазмов ссылались на внутреннюю конституцию, объясняя, почему половина жителей одной комнаты умирала от ядовитых испарений, а другая половина оставалась целой и невредимой, Сноу, естественно, относился к подобным рассуждениям скептически33.
Кроме того, опыт работы с хлороформом и эфиром помог Сноу интуитивно понять, какгазы распространяются в окружающей среде. Эфир может быть смертельно опасным, если поступает в концентрированной форме в легкие пациента. Но вот врач, дающий эфир и стоящий буквально в футе от пациента, не испытывает никаких эффектов, потому что плотность молекул эфира в воздухе становится тем меньше, чем дальше вы стоите от ингалятора. Этот принцип – известный как закон диффузии газов – уже был открыт и изучен шотландским химиком Томасом Грэмом. Сноу подошел с той же логикой и к миазмам: если в воздухе действительно витают некие ядовитые вещества из выгребных ям или котлов, в которых варятся кости, они, скорее всего, настолько сильно рассеиваются, что не представляют никакого риска для здоровья. (Сноу, естественно, был прав лишь наполовину: испарения действительно никак не были связаны с эпидемическими заболеваниями, но в долгосрочной перспективе оказались весьма вредны – многие промышленные испарения той эпохи были канцерогенными.) Через несколько лет после эпидемии на Брод-стрит Сноу заявил об этом в открытую в вызвавшем немало споров выступлении перед одним из комитетов по здравоохранению Бенджамина Холла, защищая «оскорбительные ремесла» (варщиков костей, мыловаров, изготовителей красок, скручивателей кетгута), которые обвиняли в отравлении лондонского воздуха. «Я пришел к выводу, – объяснял Сноу возмущенной комиссии, – [что оскорбительные ремесла] не вредны для общественного здоровья. Я считаю, что если бы они были вредны для общественного здоровья, особенно вредны они бы были для работников, занимающихся этими ремеслами, но, насколько мне удалось узнать, это не так; а из закона диффузии газов следует, что раз они не вредны даже для тех, кто находится непосредственно в месте их истечения, то совершенно невозможно, чтобы они причиняли вред тем, кто находится дальше». Можно назвать это «принципом сточного охотника»: если бы любой запах действительно нес с собой болезнь, то мусорщик, спускающийся в подземный туннель с нечистотами, умирал бы за несколько секунд.
А еще Сноу был врачом, которого учили наблюдать за физическими симптомами, и он понимал, что, зная, как болезнь воздействует на организм, можно получить важную информацию о ее происхождении. В случае с холерой самое заметное изменение в организме случалось в тонком кишечнике. Болезнь неизменно начиналась с ужасного исторжения жидкости и фекалий, а все остальные симптомы следовали за обезвоживанием. Сноу не мог точно сказать, что именно служило причиной катастрофической атаки холеры на человеческое тело, но из наблюдений он знал, что нападение неизменно начиналось с одного и того же места: кишечника. Дыхательная система, с другой стороны, оставалась практически нетронутой. Для Сноу этиология была очевидна: возбудитель холеры проглатывают, а не вдыхают34.
Наблюдательный талант Сноу распространялся и за пределы человеческого тела. Печальная ирония его аргументации в пользу теории водного распространения холеры состоит в том, что все главные медицинские обоснования он собрал еще зимой 1848–1849 годов, но практически все оставались к ним глухи еще целое десятилетие. Поворотный момент наступил не благодаря его навыкам врача или ученого. Власти удалось убедить не с помощью лабораторных исследований или прямого наблюдения за холерным вибрионом. Сноу сделал это благодаря тщательнейшим наблюдениям за городской жизнью и ее повседневных закономерностей: любителей солодового ликера в пивоварне «Лев», ночных походов за холодной водой жаркими летними ночами, хитросплетениями водопроводных труб в Южном Лондоне. Сноу удалось добиться прорывов в анестезии благодаря разносторонним талантам врача, ученого и изобретателя. Но вот теория холеры в первую очередь опиралась на его навыки социолога.
Считалось, что заболевшей викторианской женщине достойнее умереть, чем позволить врачу-мужчине произвести над ней «постыдные» медицинские манипуляции. Врачебные кабинеты были оборудованы глухими ширмами с отверстием для одной руки, чтобы медик мог пощупать пульс или коснуться лба пациентки для определения температуры.
Не менее важной оказалась и социальная связь Сноу с больными, за которыми он наблюдал. Вовсе не случайность, что из десятков вспышек холеры, которые ему довелось анализировать за свою жизнь, наибольшую славу принесла ему та, которая случилась всего в шести кварталах от его дома. Как и Генри Уайтхед, Джон Сноу в деле об эпидемии на Брод-стрит воспользовался своими реальными знаниями местности. Когда Бенджамин Холл и его комитет здравоохранения с триумфом прошлись по улицам Сохо, они были простыми туристами; оглядев царившее вокруг отчаяние и смерть, они ретировались обратно в Вестминстер и Кенсингтон. Но вот Сноу был местным. Он знал, как живет район, и ему доверяли другие местные обитатели, на чью информацию об эпидемии Сноу очень рассчитывал в своем расследовании.