Путеводитель 1849 года предупреждал приезжающих в Лондон, чтобы они «не пили плохую воду, доставляемую в домашние хранилища из Темзы. Хорошую питьевую воду можно найти в каждом квартале, послав кого-нибудь к роднику или колонке». Однако и в воде из колонок могла скрываться опасность.
«Всякий рубеж – это не только конец, но и начало», – несколькими годами позже писала Джордж Элиот в романе «Мидлмарч». Так произошло и с историей о снятии рычага с колонки. С ней закончилась атака «обитателей» колодца с Брод-стрит на жителей Голден-сквер, с нее началась новая эпоха в здравоохранении. Но вот детективная история на этом не закончилась. Оставшиеся в живых жители не пришли к доктору Сноу, чтобы поздравить его с успешной разгадкой тайны Брод-стрит; Бенджамин Холл не избавился от своей одержимости теорией миазмов; даже попечительский совет остался не слишком впечатлен теорией Сноу, пусть и последовал его советам. А Генри Уайтхед оказался настолько недоволен обвинениями, предъявленными колонке, что поклялся опровергнуть их. Так что в настоящем сюжете об эпидемии на Брод-стрит под конец внезапно появился диалектический поворот: убедив некомпетентный в целом попечительский совет последовать его совету, Сноу нажил себе врага, который знал об эпидемии в районе больше, чем он сам. Победив одного противника, Сноу создал еще более трудное препятствие для своей «водной» теории. Список людей, которых еще предстояло убедить в ее правильности, и без того был немалым: Бенджамин Холл и его следователи, верные сторонники теории миазм; Уильям Фарр; редакторы The Lancet. Но в краткосрочной перспективе главным его соперником стал преподобный Генри Уайтхед.
Уайтхед занимался неформальным сбором доказательств с самого начала. В ту пятницу, еще не зная, что с колонки на Брод-стрит сняли рычаг, он поднялся на кафедру церкви Св. Луки, чтобы прочитать утреннюю проповедь. Стоя перед изможденными прихожанами в полупустой церкви, он заметил, как много на скамьях собралось бедных пожилых женщин. Он отметил их «поразительную стойкость перед болезнью». Но уже произнося эти слова, он задумался: как такое может быть? Что это за болезнь такая, что щадит старых и нищих?
В последующие месяцы Уайтхед и Сноу исследовали Брод-стрит раздельными, но параллельными курсами. Сноу использовал данные своих расследований, чтобы дополнить монографию о холере, впервые изданную в 1849 году, а также написал несколько статей об эпидемии для медицинских журналов. Раздел монографии, посвященный Брод-стрит, начался со следующих драматичных слов.
Самая ужасная вспышка холеры из всех, что когда-либо случались в этом королевстве, скорее всего, произошла на Брод-стрит, что в Голден-сквер, и на соседних улицах несколько недель назад. На расстоянии двухсот пятидесяти ярдов от места, где Кембридж-стрит соединяется с Брод-стрит, за десять дней от холеры умерло более пятисот человек. Смертность в этой ограниченной области, пожалуй, можно считать самой высокой за всю историю страны, даже включая времена чумы; к тому же эта эпидемия была более неожиданной, поскольку многие больные умирали буквально за несколько часов. Смертность, бесспорно, была бы даже выше, если бы жители не бежали из района. Первыми ушли жильцы меблированных квартир, за ними последовали и другие квартиросъемщики, оставив мебель, чтобы послать за ней после того, как найдут себе новое жилище. Многие дома были закрыты из-за смерти владельцев, а во многих случаях ремесленники, оставшиеся в районе, отослали прочь свои семьи, так что всего за шесть дней после начала эпидемии самые пострадавшие улицы лишились более чем трех четвертей своих обитателей.
Той осенью Уайтхед быстро написал и опубликовал 17-страничную монографию под названием The Cholera in Berwick Street. To был первый подробный отчет об эпидемии, написанный для широкой публики. По большей части изыскания Уайтхеда в первые недели были посвящены установлению масштабов и длительности эпидемии. Монография началась с краткого перечисления.
Дюфурс-плейс. Домов: 9; население: 170; смертей: 9; домов, где никто не умер: 4. Слухи, к сожалению, сильно преувеличили смертность в этой местности. Кембридж-стрит. Домов: 14; население: 179; смертей: 16; смертей на западной стороне: 10; на восточной стороне: 6, из них 3 в одном доме. В пяти домах никто не умер.
Уайтхед описал замеченное им еще на пике эпидемии странное отсутствие корреляции между санитарными условиями и смертностью в домах. В образцовом доме на Питер-стрит – в том самом, который власти хвалили за чистоту несколько лет назад – умерло двенадцать человек, больше, чем в любом другом жилище во всем квартале. Он рассказал о катастрофе, постигшей семьи района: «Было не меньше 21 случая, когда муж и жена умерли друг за другом в течение нескольких дней. В одном случае, кроме родителей, умерли еще и 4 ребенка. В другом – родители и 3 из 4 детей. В третьем – вдова и 3 детей». Всего в пятнадцати ярдах от крыльца церкви Св. Луки стояли четыре дома, в которых суммарно умерло тридцать три человека.
Читая монографию Уайтхеда, вы увидите, что молодой викарий пытался осмыслить эпидемию и с теологической точки зрения. Визит болезни – это в каком-то смысле проявление божественной воли, и в данном случае божество, похоже, решило подвергнуть приход Св. Луки самому тяжелому наказанию из всех, что можно представить. Должно быть, реальность казалась священнику весьма мучительной: в Лондоне столько приходов, холера терзает страну уже много лет, а Бог решил подвергнуть именно маленькую общину Уайтхеда самой убийственной эпидемической атаке за всю историю города. В монографии Уайтхед сначала сознается в неспособности объяснить подобные события с точки зрения божественной воли, но затем все же выдвигает полуготовую теорию, которая следует на удивление диалектической логике.
Пути Господни одинаковы, а вот пути человеческие не одинаковы; и еще один факт, который менее труден для учета, обращает на себя наше внимание, например неравное распределение грязи и отбросов, жизнь в невероятной тесноте, невыносимое страдание плохо построенных улиц и плохо проветриваемых домов, безразличие к основополагающим принципам канализации и дренажа; все это усугубляет болезни в отдельных местностях, но не привлекает особенного внимания и не вызывает тревоги, пока там и тут не взрываются мины, показывающие потрясенному населению плохо управляемого города всю опасность положения, при котором любая улица или приход, причем даже не самые бедные и грязные, вдруг за день или даже за час превращаются в склеп.
Пока там и тут не взрываются мины. Эпидемия, при всей своей жестокости, пролила свет на нищету и отчаяние жизни в городе, ярко выделив повседневные страдания сиянием невероятного отчаяния. Уайтхед был наполовину прав: именно то, что вспышка заболевания оказалась настолько ужасающе заметной, заставило наконец начать поиски лекарства. Но процессом управляло вовсе не божественное провидение, а плотность населения. Запихните тысячу человек в пределы трех городских кварталов, и вы создадите среду, в которой эпидемическая болезнь сможет процветать; но, процветая, болезнь выставляет напоказ все характерные особенности своей природы, показывая, как можно ее победить. Колонка на Брод-стрит была своеобразной городской антенной, посылающей сигнал в окружающие районы – сигнал с хорошо заметной закономерностью, которая помогла людям «увидеть» холерный вибрион, не прибегая к помощи микроскопов. Но без этой тысячи тел, сгрудившейся вокруг колонки, сигнал бы пропал, словно звуковая волна, рассеивающаяся в космическом вакууме.
В середине XIX века около 50 процентов детей умирали, не дожив до 15 лет. Особенно высокий уровень смертности приходился на бедные районы, где малыши оказывались предоставлены сами себе, питаясь отбросами, а иногда в их рацион входили даже крысы и кошки.
В недели, последовавшие за эпидемией, Уайтхед заметил достаточно закономерностей, чтобы опровергнуть в своей монографии ряд популярных теорий. Его рассказ о катастрофе на Питер-стрит раскрыл ошибочность санитарной гипотезы, и он рассказал о многих смелых прихожанах, подхвативших холеру, чтобы опровергнуть банальности о том, что «страх убивает». Он составил таблицу смертности на верхних и нижних этажах, чтобы продемонстрировать, что холера с одинаковой свирепостью убивает и зажиточных, и бедных. Но, несмотря на презрительное отношение к снятию рычага колонки, он не упомянул в монографии колодец на Брод-стрит. Возможно, Уайтхед просто считал, что не смог собрать достаточно доказательств против аргументов Сноу, и поэтому не стал включать в текст водную теорию. Но, возможно, его собственное расследование заставило его передумать.
Так или иначе, монография была только началом. Уайтхед в следующие несколько месяцев зашел в своей охоте за подробностями эпидемии на Брод-стрит намного дальше, чем когда-либо представлял – даже дальше, чем сам Джон Сноу. В конце ноября управление прихода Св. Иакова сформировало комиссию по расследованию эпидемии на Брод-стрит, изначально намереваясь опубликовать доклад на основе анкет, распространяемых по району, и подкрепить его данными, собранными Комитетом здравоохранения. Но когда священники обратились к Бенджамину Холлу, президент комитета отказался поделиться данными – «в основном по той причине, что расследования подобного рода представляют большую ценность, когда являются независимыми». Этот отказ стал неожиданной удачей. Анкетирование дало довольно мало информации, Комитет здравоохранения вообще не стал сотрудничать, так что священники из приходского управления поняли, что им придется формировать собственную команду для расследования. Преподобного Уайтхеда, который недавно опубликовал монографию и хорошо знал округу, пригласили войти в состав этой комиссии. А еще в нее позвали того самого местного врача, которого так волновало состояние колонки на Брод-стрит. Сноу и Уайтхед, возможно, и не были согласны по поводу причин эпидемии, но теперь они работали в одной команде.