— В тот день ему даже куртку пришлось надеть, — сказал наконец комиссар, продолжая сжимать мое плечо. — Какое тут купание, когда можно яйца отморозить. Яйца-то у него были настоящие. Или нет?
Я сделала оскорбленное лицо, вывернулась из-под его руки и пошла к дверям палаты, стараясь держать спину ровно, а голову высоко.
— Представьте, капрал, эти подробности мне неизвестны, — сказала я, не оборачиваясь, и закрыла за собой дверь.
Убедившись, что комиссар уехал, я спустилась вниз к Пулии, рассказала ей про анонимный звонок, и, странное дело, она совсем не удивилась, только головой покачала. Пулия готовила эвкалиптовую ванну для синьора Аннибалло, он ее каждый вечер заказывает. Сам синьор уже разделся, сидел в предбаннике в махровом халате и листал автомобильный журнал.
— Пистолет, значит? Они просто хотят за его счет свои глухие дела закрыть, — сказала Пулия, тщательно вытирая руки полотенцем. — Ли Сопра и мухи не обидел бы. Он на самом деле был капитаном, у него в комнате висела благодарность от пароходства в серебряной рамке. А что он под чужой фамилией жил, так это его личное дело.
— Почему комиссар решил поговорить об этом именно со мной?
— Может, ты ему нравишься? — Пулия легонько постучала меня по лбу согнутым пальцем. — Иди, пожалуй, у меня вода остывает!
Выходя из процедурной, я мучилась сомнениями: не слишком ли быстро Пулия выставила меня вон? Не сама она ли позвонила карабинерам? Скажем, хотела отвести подозрение от Зеппо. Мало кто в отеле знает, что он ее двоюродный племянник. Если она позвонила, пытаясь выгородить тренера, то что мешает ей сказать мне правду?
С другой стороны, я тоже не говорю ей правды, хотя за два месяца мы стали подругами. Она думает, что я устроилась в гостиницу, чтобы быть поближе к матери, за которой некому присматривать. В этом тоже есть правда, только маленькая. Просто удивительно, сколько разнообразных правд поселилось в моей жизни с тех пор, как я пришла сюда работать. Я уже путаюсь в них, как в птичьих силках из конского волоса.
До обеда я разносила свежие полотенца, размышляя об одной вещи: как вышло, что Ли Сопра погиб после нашей встречи на обрыве именно в тот день? Потом меня осенило, я позвонила соседке Джири, и она подтвердила, что лагерь, где они с мамой подрабатывали, свернул свои палатки первого мая.
Как я могла забыть про английских школьников? Я даже не думала об этом лагере, когда шла на обрыв! Но тот, кто пришел туда после меня, подумал об этом и дождался отъезда детей. Ли Сопра был уже обречен, когда стоял там в своей красной ветровке и разговаривал со мной об арктических льдах. Смерть ждала его в Самарии, сказал бы наш падре Эулалио.
Итак, убийца дожидался дня, когда белые палатки свернут и склон холма опустеет. Тогда почему именно второго мая, а не четвертого, например? Потому, что в тот день была штормовая погода, вот почему! В такую погоду никто не ходит на дикий пляж — слишком высокие волны, узкую песчаную полоску захлестывает пеной от края до края. Никто не ходит, а Ли Сопра пошел. Значит, тот, кто появился там после меня, знал его привычки и был в них уверен?
Ли Сопру столкнули до того, как он успел раздеться, он даже шнурки капюшона не успел распутать. Болтался, наверное, в прибое, будто красный поплавок, предупреждающий о штормовой погоде. Море выбросило капитана на берег без штанов, все видели его маленькую задницу, похожую на ячменный леденец, когда рыбаки привезли его в отель и положили ничком на газоне. Почему загар так странно выглядит на мертвой коже?
Садовник
Писатель должен оставить позади трудную юность, полную недоразумений, скитаний и радостных вспышек горя. В моем случае представлены только скитания. Единственным моим горем была потеря Паолы, и теперь, когда я знаю то, что знаю, это горе покрывается соляной коркой сострадания. Из начинающего писателя я превращаюсь в искушенного читателя и умелого пьяницу. По ночам я читаю и пью, однажды меня поймают за кражей хозяйского вина и вышвырнут за ворота.
В холле у конторки портье стоит витрина с бутылками с табличкой ai vostri ordini; вина там отличные, сардинское белое например, у него пробки с резьбой, их легко открутить незаметно. Несколько раз я открывал витрину ночью и доставал бутылку (я знаю, где Витторио держит ключи), а потом ставил ее на место, заполнив водой из-под крана. Все равно их никто никогда не покупает. Нет ничего лучше, чем в пятом часу утра выйти с початой бутылкой в гостиничный парк и пройти его насквозь.
Сегодня утром я сидел в этрусской беседке и думал о том, что уже никто не увидит часовню Святого Андрея. Даже поляна, где она стояла, полностью преобразилась: теперь она разделена аллеей кипарисов на два острых крыла и сверху, наверное, похожа на ласточку в полете. Хозяйка имения считала часовню центром своего мира и вечно с ней возилась, не жалея денег. Реставраторы, выписанные из столицы, отделали чашу для святой воды фигурами Добродетелей, скопированными, кажется, у Джованни Пизано, — я прочел об этом в альбоме «Часовни Южной Италии».
Еще там говорилось, что кусочек веревки мученика хранился в алтаре, а его статуя с голубыми эмалевыми глазами стояла у самых дверей, так что посетитель сразу встречался с ней лицом к лицу. Мученик воспламенился вместе с моей девушкой, и теперь они оба на небесах.
Гостиничный повар — самый старый здешний работник — рассказал мне, что, когда часовня сгорела, хозяйка сочла это божественным знаком и тем же летом избавилась от имения, хотя раньше и говорить об этом не желала. Многие пытались прибрать эти земли к рукам, сказал повар, но старуха давно отписала их монастырю и продавать не собиралась, так и было сказано в завещании: холм со всеми постройками оставляю киприотам. Потом она отошла от дел и отдала дом и земли в аренду человеку из Траяно, владельцу рыбного заводика в порту, говорили, он разбогател, играя в рулетку в приграничных областях, где казино еще разрешены.
Этого парня, Аверичи, я видел вблизи только однажды, с обслугой он держался холодно. Зато жена его улыбалась мне так широко, что я видел ее жаркую прелестную пасть почти до миндалин. Знала бы она, что все, что я могу попросить у женщины ее типа, — это зашить мне дырку на плаще, желательно светлыми нитками. Два дня назад я порвал свой единственный плащ, вернее, не свой, а одолженный еще осенью у инженера с третьего этажа. Инженер давно умер, как и многие постояльцы верхних комнат, а плащ остался.
Карман я разодрал, пробираясь в темноте к своему убежищу, сбился с тропинки и забрел в кусты. Ходить совершенно не в чем. Одна надежда, что весна наконец войдет в силу и побережье просохнет — мгновенно, как простыня на соленом морском ветру.
Маркус. Среда
Утро среды не предполагало процессий, так что он довольно быстро прошел через площадь и миновал главную улицу, засыпанную пожухшей пальмовой листвой. Новые ветки уже продавали возле церкви, вместе с аккуратными пакетиками розовых лепестков. В субботу эти лепестки нужно будет рассыпать в пыли, чтобы дорога к храму показалась Мадонне более приятной.
Все утро Маркус думал о пароле, который может открывать блог флейтиста. Он ждал какого-то знака, озарения, но ничего, ровным счетом ничего не приходило ему в голову. Признаю себя ослом и жду ваших распоряжений, как говорил сквайр Трелони капитану Смоллетту.
Набережная уперлась в ворота портового склада. Маркус прошел под навесом из балок, выгнутым, будто брюхо баркаса, и направился в портовый бар, где хозяином был деловитый позитанец, бочками привозивший со своей родины Lacryma Christi.
У дверей траттории красовалось иудино дерево в россыпи запоздалых бутонов. Маркус сел за стол и достал свой блокнот. На скатерти перед ним лежала горстка розовой соли, которой присыпали пятно от пролитого вина, с кухни доносились голоса поваров, в печи шевелилась струйка золы, и ему вдруг стало весело. Позитанец принес графин молодого вина, отдающего бочкой, и Маркус стал пить его большими глотками. Перечитав вчерашние записи, он достал карандаш, поставил число и продолжил на новой странице.
Этот блог нужно взломать, кровь из носу. Без него я не смогу закончить книгу, моими черновиками только полицейскую буржуйку топить. Почему девчонка так уверена в том, что флейтист — это я?
Я выдавал себя за англичанина, у блогера мать англичанка. По возрасту мы не слишком отличаемся, хотя я думаю, что флейтист моложе. У нас обоих матери давно умерли. Я побежал к тайнику во дворе дома Понте, как только узнал про него, но я надеялся найти там железный ключ, а девчонка решила, что я искал марку. Я был последним, кого Петра видела в тот день в библиотеке, и она решила, что, уезжая второпях, flautista оставил свой блог открытым.
Зайди я тогда в процедурную попрощаться с ней, хотя бы на пару минут, она могла бы задать мне прямой вопрос и получить ответ. Но я не зашел, и шестеренки закрутились, а рычаги с хрустом заходили взад и вперед. Стоит почувствовать привкус чужой вины, соленый, освобождающий, кружащий голову, как остановиться уже не захочешь.
Вот он я, Маркус Фиддл, собиратель ртутных шариков. Персонажи выдуманные и настоящие раскатились по столу, и я подгоняю их пальцем, как в детстве, когда разбивал градусник, чтобы они слиплись в блестящий шар и перестали быть самими собой. Удивительное дело, сколько всего ты хочешь видеть, когда ты не один, подумал он, поднимая над головой палец, что означало еще графин. Нет, не так: сколько всего ты видишь, когда ты не один. И сколько всего ты хочешь.
Так рано он давно не оказывался на улице пьяным. После полудня дождь кончился, жара уже набирала свою плотность и вес, лавки закрывались, а их хозяева стояли в дверях, разглядывая небо. Судя по антрацитовой туче, нависшей над вершинами холмов, дождь шел на другой стороне лагуны и скоро должен был вернуться в Аннунциату. Расплатившись с позитанцем, Маркус отправился было в участок, но на полдороге почувствовал, что вино разъедает ему желудок, и завернул на виколо Тонно.