— Ничего, пойдешь босиком, — сказал брат, опускаясь возле меня на колени.
Он расстегнул пряжки, стянул сандалии с моих ног и сунул их себе в задние карманы джинсов: левую в левый, а правую в правый. Я засмеялась и спросила его, правда ли, что девушка с косичками ушла в сторону гавани. Может, нам тоже пойти в порт и найти ее? Скажем, что они разминулись, что ее парень купил целую корзину еды и бегает по парку, расспрашивая прохожих. За это нам перепадет еще пара монет.
Брат поднялся на ноги и покачал головой:
— Никогда не лезь в чужие дела, Петручча. Я видел, как художница шла в сторону порта, размахивая блокнотом. Может, они поссорились, и она не хочет его видеть.
Как можно не хотеть видеть такого красавца, думала я, плетясь босиком по острой гальке, когда я вырасту, у меня будет такой парень, как мой брат, и такой парень, как дружок художницы.
Итак, в тот день, на пожарище, я встретила его, Садовника. Он соврал мне, когда сказал, что не бывал раньше в наших местах. Он шел из деревни в усадьбу с продуктами в бумажном пакете, и ему явно не пришлось пробираться через дыру в стене. Значит, он был гостем Стефании. Приехал к ней со своей подругой. Зачем же ему было это скрывать?
Человек, достойно гостивший в поместье еще при жизни старой хозяйки, приезжает снова и устраивается на сезонную работу как бродячий музыкант. Кому придет в голову вести себя так, если не лазутчику с вражеской стороны?
Каким могло быть имя ребенка, если мать у него была англичанка, а отец и вовсе знать его не хотел? Раз уж Стефания оплатила крестины и даже наняла фотографа, значит, она хотела участвовать в судьбе ребенка, хотя бы поначалу. И пожелала крестить его по греческому обычаю. Так что имя тоже могло быть греческим. В то утро, когда я проснулась в его жилище, я посмотрела время на его ручных часах: на обратной стороне корпуса есть гравировка, инициалы КР.
Англичанка увезла младенца домой, он вырос в Ноттингеме и вернулся через много лет, может быть, в тот самый день, когда мы встретились в усадебном парке, или раньше. Мне было девять, а ему лет двадцать, наверное. Значит, его крестины состоялись во времена расцвета «Бриатико». Мои родители даже не были друг с другом знакомы, так давно это было. Отец привез маму в эти края после неапольского землетрясения, они познакомились в палаточном лагере в Авеллино, где жили люди, чьи дома были разрушены.
Зачем внуку Стефании скрывать свое имя? Затем, что он намерен получить часть своего наследства и не хочет, чтобы ему помешали. Садовник слишком хорош, чтобы работать пианистом в богадельне. Значит, у него есть причина, чтобы жить здесь. Из любви к этому дому, где он родился? Нет, это романтично, а он не романтик, вся его меланхолия происходит от неприкаянности. Когда нужно, он мгновенно собирается в жесткую конструкцию и возводит вокруг себя неприступные железные леса.
Что до Ли Сопры, то он наверняка считал себя законным владельцем, лишенным наследства по недоразумению. Не думаю, что присутствие в доме вещи, в которую мать вложила деньги во времена Anni di Piombo, как другие вкладывали в золото или картины, могло быть для него секретом. С тех пор синяя марка наверняка поднялась в цене раза в полтора, а цена на землю упала, так что марка могла оказаться самой желанной частью наследства.
Гневный оклик инженера заставил меня открыть глаза и обернуться. Солнце выбралось из-за скалы и светило теперь прямо в лицо. На пляже почти никого не было, зато неподалеку от воды расположилось немецкое семейство с детьми. Похоже, я отсутствовала слишком долго, и, оставшись без присмотра, инженер заснул на полуденном зное. А теперь его разбудили визгливые голые дети, которым давно пора надевать на пляже трусы. Я вытащила из сумки бутылку со сладкой водой, дала пациенту напиться и предложила ему лосьон для загара. Потом расстелила свое полотенце и легла рядом, чтобы он успокоился.
Остается вопрос: как Садовник встретился здесь со своим отцом? У меня могли бы быть сомнения по этому поводу, не наблюдай я за ними с таким напряженным вниманием. Эти двое никогда не разговаривали на людях. Как два враждующих клана каморры, заключившие временный союз. Трудно поверить, что они могут быть родней. У них нет ни одной общей черты, кроме темной прохладной сухости, которая напоминает мне известковую пещеру на окраине деревни. В детстве нас с братом заставляли ходить в эту пещеру, чтобы перевернуть круги зревшего там овечьего сыра, разложенные на белой холщовой подстилке. Дорога была длинной, и мы брали с собой хлеб, чтобы поджарить его над золой, и фляжку с маслом, чтобы полить его, посолив крупной солью.
Надо будет разглядеть дырявую фотографию получше, когда вернусь в гостиницу. Вероятно, одна из двух девиц, скромно стоящих в часовне, и есть бывшая служанка Стефании. Хороша ли она была? Капитан всегда казался мне некрасивым, задолго до того, как я начала его подозревать. Бледное большеротое лицо лицедея, наглая повадка, близко посаженные глаза — во что, ради всего святого, влюбилась бестолковая англичанка?
Садовник
В шесть утра повар по прозвищу Секондо появлялся в кухне, холодной и просторной, стены в ней выложены голубым кафелем, вдоль стен поставлены плиты, а посреди комнаты стоит длинный железный стол. У повара есть два помощника, один овощной, другой рыбный, они тоже приходят в шесть, а рыбный еще и тележку с рыбой привозит — ее оставляют возле будки привратника.
Рыба всегда переложена льдом, по одну сторону тележки лежат кальмары, креветки и вонголе, по другую — мерлуза и скумбрия, шипастая скорпена или лавраки. Однажды рыбный мальчик заболел — или загулял, — и повар позвал меня на помощь, вручив желтые перчатки и фартук, первые полчаса я только смотрел, а потом попробовал сам — и чуть не отрубил себе палец зубастым ножом для нарезки филе.
Как теперь вижу — повар танцует возле стола, вода быстро струится по железному руслу, потроха и серебряная чешуя облепляют столы, овощной мальчик тоже танцует в своем углу с ножом, искоса поглядывая на шефа. Глаза у рыбы должны быть ясные, говорит повар, а жабры розовые, иначе это не рыба, а дохлая морская свинья.
К вечеру я так намахался ножом, что пальцы свело, как будто я играл бесконечные этюды Черни. Беглость пальцев мне тем не менее пригодилась. Филе мне так и не доверили, но отнимать головы и хвосты я к вечеру научился, даже хребет из белуги вытаскивал, будто иголку из игольной подушки.
Это было всего две недели назад, тогда никто и подумать не мог, что рыбную тележку перестанут оставлять у привратника, голубая звонкая кухня опустеет, а повара отправят назад, в деревенскую тратторию, которой владел еще его дед Сальваторе. Теперь все в «Бриатико» знают, что так и будет: отель закроется первого сентября, и сорок человек обслуги будут уволены, несмотря на возражения профсоюза. Что касается меня, нелегала, получавшего плату в конверте, то все будет гораздо проще — я соберу свою сумку, возьму пса и отправлюсь в Салерно на машине адвоката, вестника, которому в прежние времена за такие вести следовало бы отрубить голову.
Пишу это на обороте расписания процедур, прихваченного с подоконника в хамаме. Я ходил туда, чтобы получить подпись Петры на стенограмме собрания, но так и не сказал ей, что уезжаю. Как не сказал, что видел ее на обрыве в день смерти капитана. Полагаю, что не я один. То, что полиция не приставала к ней с вопросами, это чистое везение. Но чистое везение похоже на чистый кислород — долго на нем не протянешь, а если вспыхнет пламя, то всему конец. Полиции я ничего не сказал, разумеется. Amicus certus in re incerta cernitur. Надежный друг познается в ненадежном деле.
Моя жизнь в «Бриатико» закончилась, я провел здесь самый странный год своей жизни: театральный, жалкий, обворожительный, выспренний и чем-то похожий на спектакль для меня одного. В нем не было ничего от комедии, я бы ее учуял, от комедии всегда пахнет прогорклым маслом, а вот ненависть не имеет запаха и, даже высохнув в пыль, еще годится в употребление. Здесь была ненависть. Или алчность. Алчность вообще никогда не высыхает.
Что ж, «Паола» переписана на флешку, уложена в карман рюкзака и покинет богадельню вместе со мной. Мы возвращаемся домой, Зампа. Осталось убедить себя в том, что дом именно там, куда мы возвращаемся.
Маркус. Четверг
Его мучил голод, но после шествия все лавки и траттории захлопнулись до сумерек, так что надеяться было не на что. Все утро он потратил на поиски сицилийской ошибки в сети и выпил столько кофе, что сердце, казалось, стучит у самого горла. Для этого пришлось прогуляться пешком в Аннунциату, где в одном из портовых кафе можно было поймать сеть, если, конечно, ничего не сломалось и хозяин в хорошем расположении духа.
Уложив компьютер в рюкзак, Маркус пошел было вдоль моря, чтобы срезать путь, но запутался в мелких тропинках, заросших молочаем, и, досадуя на себя, вернулся на шоссе. В деревне было пусто, народ отправился в церковь, чтобы послушать мессу, но кафе, украшенное самшитовыми листьями, оказалось открытым, и в нем приятно пахло ванилью и свежей выпечкой.
— Все пошли в Траяно, а ты явился сюда? — удивился хозяин, подавая ему кофе в крошечной чашке. — Первая процессия скоро пойдет от Святой Екатерины в сторону холма. Это стоит посмотреть! Моя жена убежала с самого утра, детей прихватила и все пироги забрала с собой, чтобы угощать народ.
— Мне нужно поработать, — сказал Маркус, изучая листочек с паролем. — И потом, я уже бывал в этих краях на Святой неделе.
— Да брось, я видел это сорок с лишним раз, такого зрелища пропускать нельзя. Они понесут деревянный стул, украшенный оливковыми ветвями, он изображает Гефсиманский сад. Вижу, что ты хочешь курить, так кури! Мы же в Италии, отсюда до тех, кто пишет законы, далеко.
Дождавшись, пока хозяин закончит свои речи, Маркус углубился в поиски и вскоре с удивлением заметил, что на краю стола громоздятся четыре пустые чашки, а жестянка с табаком показала дно. Ему казалось, что прошло не больше часа, но в окне уже плавилось полуденное солнце, а со стороны гавани доносились грохот железных поддонов и крики вернувшихся с лова рыбаков. Они тоже пропустили шествие.