Тишина гудела у него в ушах. По аллее бежал сержант с разинутым ртом, но крик был немым, и разинутый рот чернел понапрасну. Голова комиссара лежала на пустом паркинге, начисто срезанная стеклом, и сверху казалась косматым корневищем пальмы. Парадная дверь распахнулась, пружина с грохотом возвратила дверь назад, и Садовник понял, что к нему вернулся слух».
Маркус еще раз проглядел страницы, написанные ночью, сначала их было тринадцать, но одна уже отправилась в мусорную корзину. Он сел работать после полудня и опомнился только оттого, что стая ночных комаров искусала его до костей, пробравшись в щель под оконной сеткой. Этих комаров здесь называли тигровыми, и они не боялись ничего: ни лосьонов, ни чадящих свечек, расставленных хозяйкой на лестнице.
Он отхлебнул холодного кофе и потянулся. На часах было около семи утра, но усталости он не чувствовал, только глаза щипало от дыма, и немного затекали пальцы. На тарелке возле компьютера лежал подсохший кусок сыра со следами от зубов, но Маркус так и не вспомнил, откуда он взялся.
«Теперь он ждал, что в дверном проеме покажется Вирга, ее волосы и плечи будут покрыты белой пылью. Она сядет на скутер, поставит босые ступни на педали и помчится сначала прямо, а потом вниз — с такой скоростью, что ветер выдует штукатурку у нее из волос. Тем временем „Картахена“ пойдет в море вдоль песчаной косы — туда, где пролив похож на горлышко античной вазы. Пойдет осторожно, малым ходом, избегая отмелей. Он подумал, что какое-то время Вирга и ее дед будут двигаться параллельно, не зная друг о друге. Потом он оторвал руку от перил, посмотрел вниз и увидел свое отражение в голубом зазубренном стекле».
Маркус захлопнул компьютер, сунул его в сумку и спустился на первый этаж. В столовой было тихо, хозяйка ушла к воскресной мессе, у окна доедал свой завтрак бритый мужичок в кепке, похожий на одного из тех, что принимают футбольные ставки в окраинных барах.
Просидев там около часа, Маркус выпил несколько чашек кофе, сгрыз целую миску миндальных сухарей и понял, что финал никуда не годится. Обрушить галерею — это все равно что признать поражение. То есть угробить мост поцелуев можно и даже нужно, но в финале не должно быть ни одной смерти, смерть кроется не в решениях, а в нерешительности. Ты убиваешь, потому что не знаешь, чем закончить линию персонажа: она болтается, будто конец поливального шланга, вырванного из гнезда.
Предупредив хозяина, что вернется через час, Маркус оставил сумку возле конторки и отправился в участок за правами. Чисто выметенная площадь была пуста, на террасе кафе сидел самоанец в белой куртке, перед ним стояла тарелка с мидиями. Маркус остановился было у фонтана, чтобы набить трубку, когда сзади послышались шаги и на плечо ему легла тяжелая рука.
— Тебя-то мне и надо, — сказал сержант, — меня как раз за тобой в мотель послали.
Без желтой хрустящей куртки сержант казался не таким громоздким, даже глиняное лицо посветлело и разгладилось на ярком солнце.
— Послали? Неужели права вернете?
— Там видно будет. Капо с самого утра в участке, и мне первым делом велели тебя привести.
Они миновали церковь, у ее дверей стоял отец Эулалио, сложив руки на груди, он вглядывался в небо с недоверчивым видом. Длинное тело, длинное белое лицо, сразу видно, что не местный, подумал Маркус. Низкорослые, курчавые, с глазами камышовых котов, траянцы всегда казались мне некрасивыми, я даже находил в их лицах черты вырождения, но стоило мне начать книгу, как я по уши влюбился в эту породу.
У дверей участка их встретил маленький дежурный, вид у него был встревоженный, но благостный. Наверное, комиссар навел в участке шороху после долгого отсутствия, подумал Маркус, толкая дверь безымянного кабинета. Сержант остался в коридоре и принялся обсуждать с дежурным запоздалый гол Ди Марии в матче «Реал Мадрид» — «Барселона». Их пронзительные голоса заставили стоящую у окна девушку обернуться и посмотреть на вошедшего.
— Привет, Петра. — Он закрыл дверь, и в кабинете стало тихо.
— Входите. — Она не подала ему руки и не улыбнулась.
Волосы ее стали светлыми и гладкими, ни одного завитка, щеки стали бледными, а ноги и руки — тонкими, как будто из прежней Петры вылупилась новая, сбросив крепкую румяную скорлупу.
— Мать сказала, что вы приходили к нам домой, когда я была в отъезде. — Девушка села на подоконник и сложила руки на коленях. — Она принимает вас за другого человека, но я знаю, что это были вы.
— Это был я.
Синий жакет был ей великоват, в вырезе виднелась ложбинка между грудями, Маркус вспомнил, что там есть две розовые родинки, и улыбнулся. Ее суровость его забавляла.
— Ты все еще веришь в то, что я преступник?
— Я верю только фактам, а их достаточно. Факт первый: вы приехали сюда, чтобы продать оливковую рощу, принадлежащую поместью. Ту, что с севера граничит с каменоломней. И собираетесь продать апельсиновую, на восточном склоне. Но знаете ли вы, что любые манипуляции с земельными участками регистрируются в полиции?
— И что с того? — рассеянно спросил Маркус, поглощенный своими мыслями. Что-то знакомое прозвучало в последних словах Петры, но, мелькнув, тут же ускользнуло из памяти. Мотор обошелся мне в сто сорок шесть оливковых стволов, но он того стоил. Фирма «Меркруйзер», зверское железо, с таким мотором и новым парусом я доберусь до цели меньше чем за месяц.
Кто-то продал оливковую рощу и собирается продать еще одну, апельсиновую? На той неделе Пеникелла продал оливковую рощу и купил мотор. И раз двадцать сообщил мне об этом. Таких совпадений не бывает. На скалистом побережье не так уж много оливковых рощ.
— Что с того? — Петра слезла с подоконника и подошла поближе. — Вы внук синьоры Диакопи, живущий по чужим документам. Вы получили наследство, но сумели это скрыть. Вам нужно было заработать на распродаже участков, арендатор путался бы у вас под ногами. А поскольку аренда была пожизненной, вы с отцом решили сократить ее срок и пристрелили хозяина.
— Ты же знаешь, что это не так, верно?
— Осталось понять, — она как будто не слышала вопроса, — как старуха умудрилась оставить вам землю. Нотариус клятвенно меня заверил, что все было отписано греческому монастырю. Надо еще взглянуть на завещание, может, оно такой же фантик, как документы мертвого англичанина.
Каким же я был идиотом, думал Маркус, сто сорок шесть стволов и миндальное дерево! «Бриатико» принадлежит Пеникелле. Он продал часть своего холма ради того, чтобы убраться отсюда поскорее. Обменял прошлое на возможность движения!
— Бедная моя девочка. Если ты пришла сюда, чтобы рассказать все это комиссару, то зачем рассказываешь мне? И почему ты думаешь, что комиссар поверит тебе теперь, если не поверил шесть лет назад?
— Комиссар — это я.
— Ты?
— Меня еще не утвердили, но я уже полгода заменяю шефа. Он был отстранен по подозрению в подделке показаний. — Она слезла с подоконника, подошла к столу и принялась перебирать какие-то бумаги. — Потом он был оправдан, но занимать прежнюю должность не мог и вышел в отставку. К тому времени я закончила практику в квестуре и получила эту работу.
— Слушай, я страшно рад за тебя! — Маркус сделал шаг к столу, но она быстро вытянула руку ладонью вперед:
— Дело «Бриатико» закрыто. Но это дело находится между вами и законом, а то, о чем мы теперь говорим, находится между вами и мной.
— Если бы ты прочла мою книгу, то знала бы все ответы!
— У меня нет к вам вопросов. Мы в расчете. Я потеряла брата. Вы убили того, кому я должна была отомстить. Забирайте свои документы и уходите.
— Петра, я скажу тебе, кто продал оливковую рощу. Но он не убийца. То, что я оказался здесь в эти дни, чистой воды совпадение. Капитан не был моим отцом. Английская горничная не была моей матерью. Марка с сицилийской королевой никогда меня не интересовала. Дай мне лист бумаги, я все напишу.
Маркус старался говорить тихо и убедительно, но она вертела в пальцах карандаш и смотрела в окно со скучающим видом. В какой-то момент он услышал себя со стороны, как бывает, когда слушаешь собственный голос в записи, и поразился: его речи звучали как речи лжеца.
— О да, вы напишете. — Она холодно посмотрела ему в лицо. — Вы все что угодно напишете, это ведь ваше ремесло. Машину получите в понедельник утром на паркинге. Сегодня патрульного нет в участке, а ключи у него.
— Ладно, я понял. Сними свой казенный пиджак, и пойдем в «Колонну». Там я расскажу тебе, как все обстоит на самом деле. И куплю тебе вишневого мороженого. Ты ведь даже имени моего не знаешь!
— Ваше имя указано в ваших правах.
— Петра!
— Ваши права на конторке дежурного.
Выйдя из участка, он остановился на крыльце: площадь была заполнена народом, даже в пустом фонтане стояли дети с лавровыми ветками. Утро было жарким, и тишина, висевшая над площадью, казалась особенно непроницаемой. Ни музыки, ни разговоров, слышны были только шелест бумажных гирлянд и слабые жестяные звуки, доносимые ветром из гавани.
Но какова Петра? Он потянулся за трубкой и тут же вспомнил, что оставил ее в кармане куртки вместе с табаком. Преображение маленькой медсестры в комиссара будет покруче превращения титаниды в волчицу. Нет, здесь будет уместнее превращение красавицы Ио в корову: судя по всему, нового капо до сих пор гонит и жалит божественный овод.
Из дверей церкви выходили люди в белых накидках и медленно струились в расступающейся, будто воды, толпе. За ними выступали члены братства в полосатых капюшонах, накинутых на опущенные головы. Впереди всех шли четыре босых священника, в одном из них Маркус узнал местного падре, несущего в вытянутых руках что-то вроде железной шкатулки. Он долго стоял на крыльце, провожая процессию глазами, и очнулся, только когда онемевшая деревня снова обрела голос.
Как можно поверить в то, что «Бриатико» принадлежит старику в драных сандалиях, похожему на сбежавшего из плена легионера? И никто об этом не знает. И как поверить в то, что хладнокровный убийца работает на траянской почте, ездит на красном скутере и флиртует с сержантом полиции?