Они миновали церковь, у ее дверей стоял отец Эулалио, сложив руки на груди, он вглядывался в небо с недоверчивым видом. Стоит там такой важный и не знает, что он адресат целой груды комиссарских записок, подумал Маркус. Когда я начал сочинять их в ноттингемской гостинице, я даже не помнил его лица. Теперь вижу: такая же гончарная глина с окисью железа, как у всех траянцев.
Низкорослые, курчавые, с глазами камышовых котов, они всегда казались мне некрасивыми, я даже находил в их лицах черты вырождения, но стоило мне начать книгу, как я по уши влюбился в эту породу. Кстати, я арестован или мы просто гуляем? Я ведь могу отказаться и пойти по своим делам. Итальянцы законопослушны до такой же степени, до какой ненавидят закон и правительство. Но я-то не итальянец.
У дверей участка их встретил маленький дежурный, вид у него был встревоженный, но благостный. Наверное, комиссар навел в участке шороху после долгого отсутствия, подумал Маркус, толкая дверь безымянного кабинета. Сержант остался в коридоре и принялся обсуждать с дежурным запоздалый гол Ди Марии в матче Реал Мадрид – Барселона. Их пронзительные голоса заставили стоящую у окна девушку обернуться и посмотреть на вошедшего.
– Привет, Петра. – Он закрыл дверь, и в кабинете стало тихо.
– Входите. – Она не подала ему руки и не улыбнулась.
Волосы ее стали гладкими, ни одного завитка, щеки бледными, а ноги и руки тонкими, как будто из прежней Петры вылупилась новая, сбросив крепкую румяную скорлупу.
– Мать сказала, что вы приходили к нам домой, когда я была в отъезде. – Девушка села на подоконник и сложила руки на коленях. – Она принимает вас за другого человека, но я-то знаю, что это были вы. И как у вас только наглости хватило? Довольно странное поведение для человека, подозреваемого в убийстве.
Синий жакет был ей великоват, в вырезе виднелась ложбинка между грудями, Маркус вспомнил, что там есть несколько родинок, и улыбнулся. Ее суровость его забавляла.
– Ты все еще в это веришь? И с каких пор мы на «вы»?
– Я верю только фактам, а их достаточно. Факт первый: вы приехали сюда, чтобы продать оливковую рощу, принадлежащую поместью. Ту, что с севера граничит с каменоломней. И собираетесь продать еще одну, апельсиновую, на восточном склоне. Но знаете ли вы, что любые манипуляции с земельными участками регистрируются в полиции? Я была единственной, кто мог связать эту продажу с вашим приездом, потому что мне известно, кто вы такой.
– А кто я такой? – рассеянно спросил Маркус, поглощенный своими мыслями. Что-то знакомое прозвучало в последних словах Петры, но, мелькнув, тут же ускользнуло из памяти. Каменоломня? Оливковая роща? Мотор обошелся мне в сто сорок шесть оливковых стволов, но он того стоил. Фирма «Меркруйзер», зверское железо, с таким мотором и новым парусом я доберусь до цели меньше чем за месяц.
Кто-то продал оливковую рощу и собирается продать еще одну, апельсиновую. Пеникелла продал оливковую рощу и купил мотор. И раз двадцать сообщил мне об этом. Таких совпадений не бывает. На скалистом побережье не так уж много оливковых рощ. Получается, что клошар и есть тот, кто продал западный склон «Бриатико»?
– Кто вы такой? Вы внук синьоры Диакопи, живущий по чужим документам. Вы получили наследство от Стефании, но сумели это скрыть. Вам нужно было завладеть поместьем и заработать на распродаже участков, арендатор путался бы у вас под ногами. А поскольку аренда была пожизненной, вы с отцом решили сократить ее срок и пристрелили хозяина отеля.
– Ты же знаешь, что это не так, верно?
– Осталось понять, – Петра как будто не слышала вопроса, – как старуха умудрилась оставить вам землю. Нотариус Витти клятвенно меня заверил, что после ее смерти все было отписано греческому монастырю. Надо еще взглянуть на это завещание, не будет ли оно таким же фантиком, как документы мертвого англичанина.
Каким же я был идиотом, думал Маркус, сто сорок шесть стволов и миндальное дерево! Он продал часть своего холма скрепя сердце только ради того, чтобы убраться отсюда поскорее. Обменял прошлое на возможность движения.
– О чем вы задумались? – Петра начинала нервничать, на лбу у нее набухла толстая голубая жила. – Вас удивляет, что сержант еще не стоит здесь с наручниками, чтобы отправить вас в камеру?
– Меня удивляет другое. Если ты пришла рассказать все это комиссару, то зачем рассказываешь мне? Ладно, кусок холма продан на прошлой неделе, и ты считаешь, что я приехал сюда, чтобы подписать акт о продаже. Но если я преступник, зачем мне рисковать свободой и приезжать сюда, когда все можно сделать через адвоката?
– Этого я пока не знаю, – сказала она тихо. – Но вы мне расскажете.
– И почему ты думаешь, что комиссар тебе поверит, если не поверил шесть лет назад?
– Комиссар – это я. – Ты?
– Меня пока не утвердили окончательно, но я уже полгода заменяю прежнего шефа. Он был отстранен по подозрению в подделке свидетельских показаний.
Она слезла с подоконника, подошла к столу и принялась перебирать какие-то бумаги. Только теперь Маркус заметил знакомые нашивки на кармане синего жакета.
– Он был оправдан за недостатком улик, – хмуро добавила Петра. – Но занимать прежнюю должность уже не мог и вышел в отставку. К тому времени я закончила практику в квестуре и получила эту работу.
– Слушай, я страшно рад за тебя. – Маркус сделал шаг к столу, но она быстро вытянула руку ладонью вперед:
– То, что вы до сих пор свободны, не означает, что вы не преступник. Дело «Бриатико» закрыто, это верно. Но это дело находится между вами и законом, а то, о чем мы говорим, находится между вами и мной.
– Если бы ты прочла мою книгу, то знала бы все ответы!
– У меня нет к вам вопросов. Мы с вами в расчете. Я потеряла брата. Вы убили того, кому я должна была отомстить. Забирайте свои документы и уходите.
– Петра, ты ошибаешься. Я скажу тебе, кто продал оливковую рощу. Но он не убийца. То, что я оказался здесь в эти дни, чистой воды совпадение. Капитан вовсе не был моим отцом. Английская горничная не была моей матерью. Марка с сицилийской королевой никогда меня не интересовала. Дай мне лист бумаги, я все напишу.
Маркус старался говорить тихо и убедительно, но она вертела в пальцах карандаш и смотрела в окно со скучающим видом. В какой-то момент он услышал себя со стороны, как бывает, когда слушаешь собственный голос в записи, и поразился: его речи звучали как речи лжеца.
– О да, вы напишете, – она холодно посмотрела ему в лицо, – вы все что угодно напишете, это ведь ваше ремесло. И все что угодно сделаете. Про человека иногда узнаешь две вещи сразу, это как в незнакомом городе услышать бой часов: сразу понимаешь, где ратуша и который час.
– Какая, к черту, ратуша! Я мог бы многое тебе объяснить, если мы выйдем отсюда и выпьем хотя бы кофе. Почему в этой деревне никто никого не слушает?
– Машину получите в понедельник утром на паркинге, – сказала Петра, снова уставившись в окно. – Сегодня патрульного нет в участке, а ключи у него.
– Ладно, я понял. Сними свой казенный пиджак, повесь его на спинку стула, и пойдем в «Колонну». Там я расскажу тебе, как обстоят дела.
– Ваши права на конторке дежурного. Больше сюда не приходите.
– Я куплю тебе вишневого мороженого. Как раньше.
– Уходите, пока я не передумала.
– Петра.
– Да убирайся же.
Выйдя из участка, он остановился, едва спустившись с крыльца: площадь была заполнена народом так плотно, что пройти через нее можно было только по канату над головами. Даже в пустом фонтане стояли какие-то дети с лавровыми ветками. Утро было на удивление жарким, лагуна сияла в солнечной дымке, словно аквамариновые четки, и тишина, висевшая над площадью, казалась особенно непроницаемой. Ни музыки, ни разговоров, слышны были только шелест бумажных гирлянд и слабые жестяные звуки, доносимые ветром из гавани.
Но какова Петра? Он потянулся за трубкой, и тут же вспомнил, что оставил ее в кармане куртки вместе с табаком. Преображение маленькой медсестры в комиссара будет покруче превращения титаниды Лето в волчицу. Нет, здесь будет уместнее превращение красавицы Но в корову: судя по всему, нового комиссара до сих пор гонит и жалит божественный овод.
Из дверей церкви выходили люди в белых накидках и медленно струились в расступающейся, будто воды, толпе. За ними выступали члены братства в полосатых капюшонах, накинутых на опущенные головы. Впереди всех шли четыре босых священника, в одном из них Маркус узнал местного падре, несущего в вытянутых руках что-то вроде железной шкатулки. Он долго стоял на крыльце, провожая процессию глазами, и очнулся, только когда онемевшая деревня снова обрела голос.
Как можно поверить в то, что «Бриатико» принадлежит старику в драных сандалиях, похожему на сбежавшего из плена легионера? И никто об этом не знает. И как поверить в то, что убийца двоих людей работает на траянской почте, ездит на красном скутере и флиртует с сержантом полиции?
Маркусу нужно было выпить. Головоломка «Бриатико» лежала перед ним, светлея всего лишь парой недостающих фрагментов, но он не чувствовал радости, скорее что-то похожее на досаду. Больше того, он был обескуражен тем, что расследование так быстро привело его к разгадке. Говорить ли клошару правду? И сколько правды сказать? Стоит потянуть за нитку, как размотается вся грязная кудель, многолетнее безнадежное вязание норн.
Клошар узнает, что его нежная веснушчатая внучка убила своего отца, подстроив ему западню. Еще он узнает, что тринадцать лет назад два игрока в покер убили старуху ради сомнительной сделки с холмом, ту самую Стефанию, с которой клошар обнимался на сене, покуда его младший брат сторожил у конюшни, сидя на повозке с ящиками, пропахшими рыбой. И кто эти два игрока в покер? Два заговорщика, два поганых куска пряжи, они и были той самой настоящей семьей, о которой клошар так убивается, что готов плыть на край света. И как ему жить с такой новостью? Не лучше ли отправиться в Картахену?