Положение Пьера как покупателя и продавца знаменитых драгоценностей было весьма щекотливым, ведь они были отняты у законных владельцев. С одной стороны, Cartier стремился укрепить свою репутацию поставщика важных драгоценных камней; с другой, фирма рисковала подвергнуться критике за то, что извлекала выгоду из несчастья других. Корона была особенно спорной вещью из-за недавней истории, поскольку была украдена у Романовых большевиками. Как и во многих случаях с постреволюционными русскими вещами, которые попадались ему на пути, Пьер знал, что он должен олицетворять благоразумие и особую тактичность, если хочет завоевать и сохранить лояльность тех, кому нужно продать свои семейные реликвии. Они должны доверять ему. К счастью, в большинстве случаев так оно и было.
В своих мемуарах князь Феликс Юсупов описывает плавание в Америку со своими драгоценностями в ноябре 1923 года и визит к Пьеру: «Услужливый и верный человек… Я могу рассчитывать, что он будет действовать в наших интересах». Князь Феликс был известен в высшем европейском обществе по многим причинам, включая его склонность к переодеванию, тем, что он был когда-то самым богатым человеком в России, его прекрасной русской княгиней-женой и ролью в убийстве Распутина. Но для Пьера он был просто отличным клиентом, который, как и многие другие русские эмигранты, был вынужден продать великолепные фамильные драгоценности, чтобы финансировать свою новую жизнь в Европе.
Пьер был не первым, к кому обратился князь Юсупов. Его подруга Элси де Вулф, знаменитый дизайнер интерьеров, предложила свой магазин, и Юсупов выставил свои драгоценности и безделушки в ее витрине, «как я всегда видел их в витрине отцовского кабинета в Санкт-Петербурге; воспоминания, которые не были лишены меланхолии». Но когда они не продались, он обратился к Пьеру: «В конце концов я все доверил дому Cartier». Их было огромное количество: часы и табакерки, миниатюры в бриллиантовых оправах, восточные кинжалы с рукоятками, украшенными драгоценными камнями. Там был бриллиант «Полярная звезда», принадлежавший Жозефу Бонапарту, бриллиантовые серьги Марии-Антуанетты и «Султан Марокко» – бриллиант стального цвета в 35,67 карата. Были и драгоценности, принадлежавшие Екатерине Великой, в том числе светло-розовый бриллиант «Голова барана» на изумительном ожерелье из черного жемчуга.
Князь Феликс Юсупов и его жена Ирина, одни из многих изгнанников из России, продавших Cartier свои драгоценности после революции
Старший продавец Cartier New York Поль Розье со знаменитой венчальной короной Романовых
Это были именно те важные исторические вещи, которые Пьер искал для своих американских клиентов. Однако проблема заключалась в том, что обещание держать такие продажи в тайне делало невозможными разговоры об этих вещах. Не имея возможности открыто заявить о том, что у него есть драгоценности Юсупова, он мог обратиться к нескольким избранным клиентам, которые, по его мнению, могли бы заинтересоваться этими вещами, но в остальном он должен был набраться терпения и ждать, когда к нему придут подходящие покупатели. Что касается ожерелья из черного жемчуга, оно было куплено дочерью дамы, которая вдохновила Картье на открытие нью-йоркского филиала – Матильдой Таунсенд. Цена была 400 000 долларов (около $6 миллионов сегодня) – в пять раз больше, чем было выплачено Юсупову в качестве аванса.
К счастью, не все исторические вещи требовали такой секретности. Если они были куплены на аукционе или у дилера – бриллиант «Хоуп» или жемчуг Тьера, – Пьер готов был связать с ними имя Дома. Когда Cartier покупал в Париже историческую драгоценность, достойную освещения в прессе, она упоминалась на встрече по маркетингу и изучалась с точки зрения американской аудитории. Если это было интересно, Бернейс писал статью, которую отправлял в Париж для печати. Затем парижское отделение Cartier передавало эту историю парижским корреспондентам американских газет, после чего она отправлялась в Нью-Йорк и публиковалась в Соединенных Штатах с парижским адресом. Если, как ожидалось, статья вызывала интерес у американцев, пресса обращалась в Cartier New York за комментариями. Таким образом, парижская покупка Cartier попадала в заголовки газет по обе стороны Атлантики.
Часто клиенты Cartier сами попадали в новости местных газет. Фотографии Марджори Мерриуэзер Пост в колье с бриллиантами и сапфирами Cartier в стиле ар-деко можно было увидеть в Palm Beach Daily News, Стотсбери – в опере в Филадельфии. В чикагские заголовки чаще всего попадали МакКормики.
В 1874 году, по случаю своего замужества, великая княгиня Мария Павловна (жена великого князя Владимира) получила от тестя, царя Александра II, набор драгоценностей, в том числе – ожерелье, в котором было десять выдающихся изумрудов, каждый из которых оправлен двойным рядом бриллиантов в традиционном русском стиле. В центре находился самый впечатляющий драгоценный камень – шестиугольный изумруд в 100 карат. Колье состояло из съемных частей, изумруды можно было носить по-разному. В 1903 году они были увековечены на фотографии Марии Павловны в ошеломляющем головном уборе, сделанной на костюмированном балу в Зимнем дворце. Но в 1917 году русская революция положила конец экстравагантной жизни, и изумруды оказались среди множества драгоценностей, тайно вывезенных из страны.
После смерти великой княгини Марии Павловны в 1920 году драгоценности были поделены между ее детьми. Именно великий князь Борис, второй по старшинству сын, унаследовал изумруды и, нуждаясь в финансировании своего изгнанничества во Франции, быстро продал их Cartier. Именно здесь географический охват братьев вступил в свои права. В то время как парижскому филиалу, ослабленному войной, не хватало богатых покупателей ювелирных изделий, которых он когда-то знал, в Америке у Пьера было много стильных и богатых клиентов эпохи джаза, жаждущих настоящего кусочка европейской истории. Cartier объединил то, что пресса назвала «лучшей коллекцией изумрудов», с 1657 бриллиантами, и получившийся в результате сотуар был куплен чикагской наследницей Эдит Маккормик за 550 000 долларов (около $8 миллионов сегодня).
Десять лет спустя все опять изменилось. После смерти Эдит в 1932 году исполнители ее завещания вернули изумруды Cartier, чтобы найти покупателя. К этому времени «ревущие двадцатые» уступили место Великой депрессии, и продать их было не так-то просто. Только в 1936 году пресса объявила, что исполнители завещания наконец согласились на цену в 480 000 долларов. Покупателем была Барбара Хаттон, наследница универмагов Woolworth. (Позже пресса ошибочно сообщила, что она купила их за миллион долларов.) Игнорируя критику за экстравагантные траты во время депрессии, Хаттон отправила изумруды в свой неопалладианский лондонский особняк. Пришла очередь лондонского филиала Cartier переделать их в ожерелье, серьги и кольцо.
Барбара Хаттон в тиаре с романовскими изумрудами в ее танжерском дворце Сиди Хосни в 1961 году
Вторая мировая война перевернула моду с ног на голову, и большие ожерелья 1930-х годов вышли из моды. После войны, когда Хаттон жила в Париже, она обратилась к своему любимому продавцу на Рю де ла Пэ, 13 Андре Дене и попросила переделать изумруды еще раз. На этот раз французский дизайнер Cartier Люсьен Лашассань придумал ожерелье в восточном стиле, которое можно было носить на голове. Барбара Хаттон, одетая в сари, будет носить его как тиару, встречая гостей на своих легендарных вечеринках в танжерском дворце.
В середине 1960-х годов, когда Барбара Хаттон рассталась со своим седьмым мужем, она продала пресловутые драгоценные камни. На этот раз покупателем стала компания Van Cleef & Arpels, которая решила, возможно из-за сложной обстановки для предметов роскоши в то время, разобрать тиару и продать изумруды по отдельности. И эти великолепные драгоценные камни, которые вместе занимали столь важное положение в некоторых из самых гламурных мест и моментов XX века, начали следующую главу своего замечательного существования порознь.
Гарольд Фаулер Маккормик был сыном Сайруса Холла Маккормика, чикагского «короля жнецов», который произвел революцию в сельском хозяйстве, изобретя первый коммерчески успешный механический серп. Эдит была младшей дочерью Джона Дэвисона Рокфеллера, соучредителя Standard Oil и, вероятно, самого богатого человека в современной истории. Они были членами семьи чикагских королей. Возможно, по этой причине их брак был обречен на неудачу: «Легендарное соединение двух великих американских состояний случалось не так уж часто в американской истории, но это произошло в случае Маккормиков, и в результате не было никакого способа, чтобы один партнер в союзе мог соответствовать другому».
Дом Маккормиков на Лейк-Шор-драйв, 1000, был полон всевозможных музейных экспонатов – от ковра, принадлежавшего персидскому шаху, до библиотеки редких книг объемом в 15 000 томов. Мебель была собрана из предметов, напоминающих о временах французского королевского двора, и званые обеды напоминали государственные приемы. За каждым из двухсот гостей стоял лакей, а на столах были разложены французские меню, гравированные золотом. Еду подавали на сервизе из тысячи золотых предметов, которые Наполеон подарил сестре. Каждая деталь была задумана, чтобы произвести впечатление, и все же, как заметила Эдит мужу, ее приемы казались «вынужденными и формальными». Харольд мягко объяснил, почему им не хватает элемента веселья и непосредственности: «Дорогая моя, неужели ты не понимаешь, что эти полнокровные молодые чикагцы привыкли к спиртному? Они просто обязаны иметь свое вино, свои коктейли и крепкие напитки». Но Эдит обещала своему покойному отцу-трезвеннику, что никогда не притронется к спиртному и не будет подавать его дома. Она не отступит от своего слова и не позволит ничему нарушить ее представление о надлежащем поведении. На самом деле она была так строга, что, когда во время обеда ее маленький сын умер от скарлатины, слуги не были уверены, стоит ли говорить ей об этом. В конце концов они решили потихоньку дать ей знать. Эдит, «казалось, больше раздраженная вмешательством, чем новостями, просто кивнула, и званый обед продолжился».