Однако даже без веселья приглашения на приемы Маккормиков были не из тех, что можно было отклонить. Супруги были самыми главными знаменитостями Чикаго. Когда любящая оперу Эдит решала посетить Чикагскую оперу в тот или иной вечер, это гарантировало, что все билеты будут проданы. Поклонники желали увидеть, как она приедет в своем сливового цвета Rolls-Royce, управляемом шофером в сливового цвета униформе. Выйдя из машины в знаменитой накидке из горностая, она старалась мельком показать лодыжку, часто обвитую золотым браслетом. Однако больше всего внимания привлекало то, что висело у нее на шее. Одно из колье Cartier содержало десять крупных изумрудов, расположенных вдоль ряда из 1657 бриллиантов, жемчуг стоил 2 миллиона долларов.
И все же, хотя пара блистала на вечеринках, в опере или в городе, они не были счастливы. Гарольд, щеголеватый, в ярких рубашках с контрастными воротничками, расшитых жилетах, запонках Cartier, славился своей неверностью. К 1913 году, после восемнадцати лет брака, Эдит была близка к кризису и решила записаться на лечение депрессии к психиатру – доктору Карлу Юнгу. Лечение затянется на восемь лет, дав «богатому плейбою» время, чтобы развлекаться с польской оперной певицей.
Ганна Вальска была известна не столько певческими способностями, сколько умением выбирать богатых мужей: выходила замуж шесть раз, собрав около 125 миллионов долларов. Однако ей хотелось петь на сцене, и, услышав, что Гарольд Маккормик в отсутствие жены занял место руководителя чикагской оперной труппы, она решилась. Гарольду не потребовалось много времени, чтобы поддаться ее чарам. Он даже сделал диве предложение. Но пока он просил Эдит подписать бумаги о разводе, его невеста вышла замуж за другого. Александр Смит Кокран, «самый богатый холостяк в мире», осыпал новую невесту подарками: «Пойди в Cartier и выбери все, что пожелаешь». Но семейная жизнь не сложилась, и через год Ганна вернулась к Гарольду.
Брак Ганны с Гарольдом Маккормиком продлится девять лет, до 1931 года; за это время она станет одной из лучших клиенток Cartier. Будучи поклонницей стиля восточного ар-деко Луи, она купила таинственные часы Sinto и браслет с изображением химеры. Со временем Ганна познакомилась с семьей Картье лично, бывала на обедах у Пьера и Эльмы в Нью-Йорке, встречалась с Жаком и Нелли в горах Санкт-Морица.
Из разговоров с Жан-Жаком Картье
Париж был безусловной жемчужиной в короне Cartier. У Франции была великая традиция ювелирного производства, там находились лучшие ателье в мире. Это невозможно повторить на протяжении жизни одного поколения. Нью-Йорк прекрасно справлялся с мелкими предметами, но дядя Пьер всегда заказывал произведения высокого ювелирного искусства из Парижа.
К концу 1920-х список клиентов-мультимиллионеров Пьера из США вызывал зависть у домов роскоши по всему миру; он пережил Дрейсера, своего самого крупного конкурента, и с помощью хитроумных маркетинговых приемов превратил Cartier из непроизносимого французского слова в общеизвестное имя по всей Америке. Не то чтобы все было гладко. В то время Cartier Inc. вела дорогостоящую, непрекращающуюся судебную тяжбу в Апелляционном суде против таможенной службы США по поводу пошлины, применяемой к незавершенным платиновым украшениям. И все же зимой 1927 года Пьер с волнением и вполне понятной гордостью пригласил своего старшего брата Луи в Нью-Йорк. Хотя Жак и Нелли провели много времени в Америке вместе с ним и Эльмой, это была первая поездка Луи в Штаты, и Пьеру не терпелось показать ему все, чего он достиг.
Луи и Жаки поднялись на борт океанского лайнера «Аквитания» во французском порту Шербур морозным январским утром 1927 года. Они оставили двухлетнего Клода дома, в Будапеште, с няней, и предстоящее шестидневное путешествие обещало быть спокойным. Более длинная и широкая, чем многие другие лайнеры, «Аквитания» предлагала пассажирам первого класса роскошные салоны, курительные комнаты и частные апартаменты. Кроме того, как часть британской судоходной компании Cunard она имела явное преимущество: ей разрешалось подавать алкоголь (в отличие от американских лайнеров, обремененных «сухим законом»). Каждый вечер Луи в смокинге и Жаки в длинном платье и бриллиантах спускались по парадной лестнице на коктейль. Обед подавали в безупречно обставленной дизайнерами Mewes & Davis столовой, затем следовали танцы. «Аквитания» славилась своим оркестром, и Жаки, обожавшая танцевать, чувствовала себя в своей стихии. Однако Луи не терпелось прибыть на место. Ему 51 год, он официально «на пенсии» – и стремится увидеть землю, о которой так много и с таким восторгом говорили братья.
Луи с Жаки остановились у Пьера и Эльмы на Восточной 96-й улице, 15, и были почетными гостями на обедах и коктейлях. Луи был потрясен увиденным: возвышение Соединенных Штатов, огромное богатство и художественные возможности страны. Он много путешествовал, посещая галереи и музеи. В Париже его обширная библиотека включала книги по истории Египта, Китая и Персии; теперь он жаждал узнать о жизни и искусстве американских индейцев.
Всю жизнь Луи считал Париж центром художественного мира, но теперь уверился, что Америка догоняет его. «Америке суждено стать великим международным художественным центром в течение следующих 25 лет, – заявил он прессе в марте. – Почти все великие произведения искусства процветали на золотом поле. Вот что такое Соединенные Штаты сегодня». Он отметил, что Испания в XVI, Франция в XVII и Англия в XVIII веках были свидетелями расцвета искусства, совпадающего с периодами национального процветания. «Сейчас у Америки есть прекрасная возможность производства через ее художников, скульпторов, поэтов, золотых дел мастеров и ювелиров». Он также говорил о том, что Америка приобретает известность в ювелирном мире, отмечая, что страна «уже владеет монополией на самые дорогие камни и драгоценности в мире» и предсказывая рост их стоимости.
Чтобы избежать суровой нью-йоркской зимы, в марте Пьер и Эльма увезли Луи и Жаки на юг, в Палм-Бич. Они зашли в «Эверглейдс», поиграли в гольф, глядя на море, прогулялись по Ворт-авеню, чтобы посмотреть, как устроен новый магазин, и отправились в круиз по южным морям. Если Луи и нуждался в дальнейших доказательствах растущего процветания Америки, то он их получил. Палм-Бич изначально задумывался как альтернативная Ривьера, но он быстро оставил свое европейское вдохновение в тени. Когда Пьер заговорил о расширении бизнеса в Нью-Йорке, Луи понял его логику. Позже Пьер купит здание рядом с магазином на Пятой авеню, увеличив площадь нью-йоркского офиса Cartier на 3 000 квадратных футов.
Когда Луи и Жаки вернулись в Европу, они послали Пьеру и Эльме благодарственное письмо на фирменной открытке, но это не была обычная открытка – на золотой дощечке черной эмалью красовалась надпись: «Благодарим вас от всего сердца за ваш очаровательный прием. Наше пребывание было чудесным. Со всей нашей любовью – Луи и Жаки». Открытка была вложена в золотой конверт, адресованный «мсье и мадам Картье» в Нью-Йорке, с почтовым штемпелем и печатью. Хотя Пьер был впечатлен, но в глубине души надеялся на более сильную реакцию брата после первой поездки в Америку. Теперь, когда отца не было рядом, он жаждал одобрения Луи; благодарственная записка, хоть и стильная, была не тем признанием, которого он ждал.
Желая получить больше информации, Пьер спросил шурина Жака Ворта, не встречался ли тот с Луи после его возвращения в Париж. В ответном письме Ворт признался, что слышал не так уж много, но был уверен, что «Луи мог сказать только самые лестные слова о вас и вашей организации». Брат Пьера Жак тоже успокоил его, напомнив, что Луи никогда не был большим любителем писать письма. В то время как остальные члены семьи регулярно переписывались, Луи имел обыкновение ограничиваться случайными открытками, телеграммами или короткими письмами.
Совсем недавно Нелли писала Эльме длинные письма, в которых беспокоилась о здоровье Марион, узнав, что та заболела скарлатиной. Эльма с радостью сообщила, что Марион полностью выздоровела, хотя некоторое время это вызывало беспокойство и даже привело к закрытию школы для девочек «Спенс». Теперь темой дня была ее дебютная вечеринка – в следующем году ей исполнялось восемнадцать. Они собирались устроить большой ужин с танцами, чтобы представить Марион и ее лучшую подругу Рейн, дочь Поля Клоделя, писателя и нового французского посла в Соединенных Штатах.
Как оказалось, вечеринка с ее списком престижных гостей станет определяющим моментом для Пьера в Америке. «Успех дебютной вечеринки Марион еще более свидетельствует о положении, которое вы завоевали в Нью-Йорке, – писал Жак, прочитав об этом в газетах, – и о дружбе, которую Эльма и Марион приобрели благодаря своим душевным и духовным качествам». Пьер, как он сказал своему младшему брату, был в восторге от того, что Марион решила разделить свой дебютантский вечер с Рейн Клодель. Восхищаясь ее отцом, Пьер всем сердцем поддерживал их дружбу. Но даже он не имел ни малейшего представления о том, насколько тесно эти две семьи будут связаны в ближайшие годы.
7Драгоценности – Лондон: конец 1920-х
В британской столице кипела бурная деятельность. «Все общество, казалось, было en fête (в состоянии праздника), – вспоминал впоследствии герцог Виндзорский о послевоенных годах, – как и большинство больших домов в Лондоне… они открыли свои двери для такого расцвета гостеприимства, какого больше никогда не увидят». Экстравагантные официальные обеды, подаваемые на золотых или серебряных блюдах лакеями в фамильных ливреях с бриджами до колен, белыми чулками, башмаками с пряжками и напудренными волосами, и танцы при свете тысяч свечей потрясали британскую столицу. Не было ничего необычного в том, чтобы получать до четырех приглашений за вечер и вполне приемлемо переходить от одного дома к другому. А когда частные вечеринки закончились, появились ночные клубы Вест-Энда, «почти непрерывный бал с полуночи до рассвета», где американские танцы, подобные чарльстону, были подхвачены толпой, движимой жаждой развлечений.