лечения закупорки артерии в Соединенных Штатах. В Англии врач рекомендовал ликвидировать ее с помощью парафина, но это был совершенно новый метод, и он хотел получить второе мнение. «Можешь ли ты спросить совета у американского врача? Мне кажется, что парафин может рассеяться в организме и вызвать проблемы в других местах». Прошло меньше двух лет со времени его последней операции в Индии, и он был обеспокоен. К операциям нельзя относиться легкомысленно, особенно – к таким серьезным.
Прочитав письмо брата, Пьер забеспокоился. Он знал, как Жак держится и сопротивляется отдыху, который советовали врачи. Радуясь, что сможет увидеть его следующим летом на торжествах по случаю коронации, он решил забронировать номер в отеле Carlton в Лондоне. И прислал Жаку ответ с семейными новостями: Марион с мужем переехали в Америку.
К сожалению, Клодель не смог успешно сдать дипломатические экзамены. Учитывая спад экономики, количество предлагаемых мест было ограничено тремя в 1935 году и всего двумя годом позже. Политический фон тоже не помог. Пьер Картье имел хорошие связи с власть имущими во Франции, но в нестабильной ситуации с бесконечными сменами руководства этот рычаг уже не работал. Клодель прилежно учился в течение трех лет, Марион устраивала бесконечные чаепития и обеды тем дамам, которые могли иметь некоторое влияние на принятие решений, Пьер Картье поддерживал их обоих изо всех сил, но этого оказалось недостаточно.
Пьер предложил Клоделю начать работать в отделении на Пятой авеню, и молодой человек согласился, отправившись в Нью-Йорк с семьей летом 1936 года. Это было хорошее время, чтобы уехать из Франции. «Бизнес в Великобритании, США и почти везде идет вверх, – писал Жак брату, – за исключением Франции, где новые законы скоро станут заметны массам и ожидаются забастовки и рабочие волнения, которые могут затронуть Англию и Америку». Вскоре Клодель был назначен вице-президентом Cartier New York и, как его тесть, стал сотрудником французской торговой палаты.
Тем временем настроение в Нью-Йорке улучшалось. Ослабевали последствия депрессии, и воображение масс захватила группа стильных личностей из элиты. Cafe Society, как ее называли, состояла из «красивых людей», которые собирались в фешенебельных ресторанах и кафе. Конец сухого закона в 1933 году и подъем фотожурналистики означали, что эта элегантная группа могла не только развлекать публику, но и появляться на фотографиях. Одновременно 1930-е годы ознаменовали начало золотого века Голливуда: на смену немым фильмам пришли «говорящие». Для тех, кто боролся за выживание под тяжестью депрессии, поход в кино был побегом от реальности и легким развлечением; малоизвестные в прошлом актеры на большом экране внезапно стали международными знаменитостями. Даже «избранные» американцы, от Асторов до Вандербильтов, хотели общаться с такими актрисами, как Глория Свенсон и Марлен Дитрих; Cafe Society олицетворяло это сообщество гламурных личностей в дорогих украшениях.
Очарование Голливуда вдохновило женщин на ношение большого количества украшений. В черно-белых фильмах цветные драгоценные камни выглядели не очень хорошо, но бриллианты сверкали всегда. Вскоре в дело вступили мастера бижутерии, создавая дешевые сверкающие альтернативы из стразов и никеля. К счастью для Cartier, были клиенты, которые могли позволить себе настоящую вещь.
Дорис Дьюк была в центре внимания американцев с самого рождения: газеты окрестили ее «самой богатой маленькой девочкой в мире». Тринадцать лет спустя пророчество сбылось буквально: после безвременной кончины отца, табачного магната, она унаследовала более 100 миллионов долларов (более $1,4 миллиарда сегодня). Высокая белокурая красавица, Дьюк не испытывала недостатка в уверенности в себе и поклонниках и всегда добивалась того, чего хотела. Хотя она владела несколькими особняками, путешествовала по миру и делала покупки в лучших магазинах, Дорис стала великим филантропом и страстным садовником – она создала один из крупнейших закрытых ботанических садов в Америке. Дьюк была одной из первых женщин-серфингисток. В 1935 году, в возрасте двадцати трех лет, она вышла замуж за Джеймса Кромвеля и продолжила финансировать его политическую карьеру. И Кромвель, и Дьюк были сторонниками нового курса, – к большому неудовольствию свекрови Евы Стотсбери.
К счастью для Cartier, наряду со многими другими интересами Дорис имела страсть к драгоценностям. Ее мать, Наналин, похоже, была более прагматичной, чем заботливой, но она научила маленькую дочь ценить красивые украшения. Поэтому в Cartier Дорис была известна своей требовательностью к ювелирным изделиям: «Я провел прошлые выходные у Дорис, а затем пообедал с ней в Нью-Йорке и уговорил ее прийти в офис, – сообщал Гленцер в мае 1937 года после летних выходных, проведенных с его клиенткой в Раф-Пойнте, ее особняке в Ньюпорте. – Она принесла с собой серьги с бриллиантовыми бриолетами, сказав, что бриллианты слишком желтые». В этот раз Гленцер сумел убедить Дорис, что ее серьги на самом деле особенные. Бриллианты, объяснил он, были старинной индийской огранки, которую невозможно найти в США, и предназначались для «вечернего ношения», поскольку прекрасно смотрелись при свечах. «В конце концов, Дорис сказала ОК».
С подъемом Голливуда в 1930-е годы новые актрисы стали идеальными моделями Cartier. Марлен Дитрих на фото для Vogue в серебряных серьгах и браслете Cartier
Глория Свенсон в ее знаменитых эластичных браслетах из горного хрусталя с бриллиантами – на рекламном снимке к фильму «Бульвар Сансет» (с Уильямом Холденом)
В преддверии коронации 1937 года, на которую ее пригласили, Дорис поинтересовалась, есть ли еще драгоценности. Учитывая моду на бриллианты, она была заинтересована в ожерелье с бриллиантовой бахромой, но прежде, чем купить, хотела надеть его на бал в Вашингтоне – на пробу. Однако за неделю до бала призналась Гленцеру, что скорее всего не сможет туда пойти, так как ее рука покрыта сыпью и похожа на кусок «сырого мяса». Зная, что его роль выходит далеко за рамки простого продавца, Гленцер немедленно вызвал собственного врача, отыскал лекарство, которое убрало сыпь, «и, короче говоря, она надела ожерелье на бал». Счет на 74 000 долларов (около $1,3 миллиона сегодня) был отправлен ей на следующей неделе.
И все же, хотя было несколько чрезвычайно богатых клиентов, готовых тратиться на украшения, таких как Дорис Дьюк, Америка все еще находилась в глубинах депрессии. «Экономическая ситуация в Соединенных Штатах, кажется, улучшается, но не забывайте, что бизнес роскоши все еще переживает глубокий кризис, который длится уже почти семь лет», – писал Пьер Жан-Шарлю Ворту. На этом фоне сотрудникам Cartier пришлось работать усерднее, чем когда-либо, выслеживая богатых дам и соблазняя их расстаться со своими или мужниными деньгами.
Из Палм-Бич продавец Cartier Поль Розье получил задание выяснить любые детали, которые могли бы помочь нью-йоркскому отделению связаться с клиентами, когда они вернутся домой после праздников. Палм-Бич пострадал во время депрессии, и многие были вынуждены отказаться от дорогого отдыха. К 1936 году ситуация начала улучшаться, и нашлось несколько хороших клиентов, среди которых была самая хорошо одетая женщина в мире Мона Уильямс, позже фон Бисмарк. «Она ищет что-то ультрасовременное и экзотическое, что поразит общество, – объяснил Розье своему боссу в типичном сообщении, которыми обменивались филиалы. – У меня такое впечатление… что она сама точно не знает, чего хочет, и, кажется, это хорошая возможность сделать выгодную продажу». Любой намек на новые возможности для заказа заслуживал внимания; к примеру, муж Моны Уильямс был одним из богатейших людей Америки. Идея состояла в том, что когда Мона приедет в Нью-Йорк, у Cartier уже будет несколько необычных эскизов для показа, перед которыми дама вряд ли сможет устоять.
Продавцы Cartier всегда должны быть на посту. С парохода, плывущего в Европу, Гленцер писал, что познакомился с семьей Доррансов, владельцев Campbell Soup, вполне достойных того, чтобы заняться ими по возвращении в Америку. До него также доходили слухи, что Барбара Хаттон скоро снова выйдет замуж, и они должны быть готовы показать ей новые драгоценности. В конце концов она купила фантастические романовские изумруды в результате этой наводки в 1935 году.
Недостатком того, что продавцы Cartier продолжали отношения с клиентами вне офиса, было то, что общение становилось все более личностным. Будучи коммерческой по природе и прекрасно осознавая, какую ценность представляют такие клиенты, фирма рисковала потерей лучших продавцов, которых нередко сманивали конкуренты. Несмотря на свою долгую историю и связь с Пьером (он подписывал все письма своему боссу ton ami, Jules – ваш друг Жюль), Гленцер был непостоянен. Летом 1936 года директор шоурума Cartier в Палм-Бич написал Пьеру, чтобы сообщить ему, что существует очень специфический слух, «что группа людей из Cartier либо ушла, либо собирается уйти; возглавляют ее Гленцер и Линч». Говорили, что группа планирует начать собственное дело при поддержке Эдсела Форда, единственного сына Генри Форда и близкого друга Гленцера. «Естественно, я не придал этому значения, но считаю своим долгом обратить на это ваше внимание».
В конце концов, Гленцер, которому уже исполнилось 54 года и который время от времени болел, решил остаться с дьяволом, которого знал. Как все старшие продавцы в Cartier, он получал приличные комиссионные с каждой проведенной продажи, так что, когда рынок стал подавать признаки возрождения, он все же решил остаться. Ибо понимал: у Cartier есть долгая заслуженная репутация, которую невозможно приобрести в одночасье. «Когда человек становится богатым, – говаривал он, – рано или поздно он приходит в Cartier».
Так что вместо того, чтобы уйти, Гленцер еще больше углубился в «вынюхивание» возможностей крупных ювелирных продаж. Однажды он проехал 6000 миль, чтобы встретиться с клиенткой в Париже, но ему сказали, что она уехала во Фрайбург. Он полетел во Фрайбург, но ему сказали, что она в больнице и не может принять его. Он был вынужден вернуться в Нью-Йорк на океанском лайнере – с пустыми руками и в расстройстве. Но самым незабываемым было путешествие в 1936 году, когда Гленцер проехал всю Америку, чтобы попытаться продать кольцо с бриллиантом в 22 карата за 95 000 долларов (около $1,7 миллиона сегодня) недавно овдовевшей клиентке. Позже он написал письмо, в котором объяснил, как «препятствия… выскакивают в последний момент на пути честного ювелира, чтобы свести на нет его усилия».