Гленцер сел на ночной пароход и отправился в Фолл-Ривер, штат Массачусетс. Не зная точно, где живет клиентка, он отправился в дом ее дочери, но обнаружил, что она в гольф-клубе. Когда добрался до гольф-клуба, ему сообщили, что она уехала домой. Когда он, наконец, нашел дом матери, ему сказали, что она в Бостоне; позже он рассказывал: «Я сел в кресло с книгой на прохладном океанском ветру и проспал два часа до обеда». Наконец пожилая дама вернулась домой и, к своему удивлению, обнаружила на веранде продавца Cartier. Включив все свое обаяние, Гленцер непринужденно беседовал с ней на разные темы, полностью расположив к себе. Только после этого он вынул кольцо, предположив, как сильно оно понравилось бы ее покойному мужу.
Когда он уже собирался заключить сделку, зазвонил телефон. Вдова несколько минут слушала голос на другом конце провода, а потом вскричала: «О боже!» Встревоженный и сбитый с толку, Гленцер взял трубку. Это был смотритель кладбища. Судя по всему, медный гроб, в котором покойный муж его клиентки был похоронен в мавзолее, только что взорвался. «Знаете, Пьер, – писал Гленцер, – довольно трудно продать кольцо за 95 000 долларов без того, чтобы тело покойного мужа взрывалось на каждом шагу». Гленцер сказал ей, что слышал о многих подобных случаях: из-за жары образовался газ, который нашел выход. «Влил в нее хорошую порцию бренди и продолжил», – писал он. Это, как он надеялся, даст Пьеру представление об «испытаниях и невзгодах продавца ювелирных изделий… P. S. Я продал ей кольцо с бриллиантом!»
Вместе с бриллиантовым ожерельем для Дорис Дьюк, продажа кольца позволила доходам Cartier Inc. значительно опередить прошлогодние; комиссия Гленцера также выглядела неплохо. К сожалению, новости из Парижа были не столь оптимистичными. Как и опасался Луи, в мае 1936 года народный фронт (состоящий из левых движений, включая французскую коммунистическую партию) победил на выборах. Рабочие встретили эту новость серией забастовок, многие предприятия, включая Cartier, были обеспокоены политикой нового правительства.
Кроме всего прочего, Луи был болен. В феврале, после ужасного приступа плеврита, ему было велено лечь в постель на несколько недель. Доктор неоднократно повторял, как важно оставаться расслабленным и спокойным, чтобы не усугублять сердечные проблемы. Луи согласился делегировать большинство полномочий сотрудникам, к примеру – Дево, но через несколько месяцев на Рю де ла Пэ произойдет нечто, что не даст сохранять спокойствие.
В августе 1936 года из магазина Cartier Paris было украдено ценное бриллиантовое колье. Вызвали полицию, но ничего не нашли. Похоже, вор был внутри компании. Ожерелье показывал клиентке, мадам Корриган, в шоуруме старший продавец. Когда мадам ушла, ожерелье, все еще лежавшее в футляре, было возвращено в сейф двумя ассистентами. В следующий вторник Жюль Гленцер, приехавший на несколько недель из Нью-Йорка, завершил проверку всех предметов, находившихся в сейфе. Открыв красную коробочку, в которой должно было лежать бриллиантовое ожерелье, он обнаружил, что она пуста.
Из разговоров с Жан-Жаком Картье
Грабежи были очень редки, особенно на рабочих местах. Я думаю, что люди гордились тем, что работают в Cartier. Я никогда не сомневался в преданности тех, кто работал на меня.
После того как ассистенты были допрошены и признаны невиновными, подозрения пали на Жюля Гленцера, которого попросили дать показания. Как только он был признан невиновным, полиция заподозрила человека, который был в комнате, когда Гленцер принес вещи из сейфа: Рене Ревийона. В течение многих лет Луи возлагал на своего зятя больше ответственности, чем того позволяли его возраст и опыт – потому, что он был членом семьи. Жак считал это ошибкой, беспокоился, что это вызывало чувство ревности и негодования среди других сотрудников. Но Луи было не переубедить. Его сын Клод был еще слишком молод, чтобы присоединиться к фирме, а он мечтал, чтобы Cartier оставался семейным бизнесом. Однако в последнее время отношения между Луи и Рене начали портиться.
Когда до Луи дошли слухи о том, что Рене встречается с другими женщинами, он был взбешен. Его дочь Анна-Мария, чувствительная и хрупкая, тежело переживала эту ситуацию. Тетя даже советовала ей, чтобы она не показывала на людях, что расстроена, но Анна-Мария была известна непосредственностью и неумением держать эмоции под контролем. «Конечно, она неуравновешенна», – признавались друг другу ее родственники, но единственный способ изменить ее, по их мнению, были «любовь и привязанность».
Дело об ограблении держалось в секрете, проинформированы были только полиция и горстка сотрудников. Оказалось, что Рене не только был рядом с Гленцером, когда тот открыл пустую коробку, но и задал неожиданный вопрос: «Что там должно быть? Жемчуг?» Как старший член команды, он должен был знать, что в шкатулке лежит бриллиантовое ожерелье. Кроме того, был момент, когда Гленцер повернулся к нему спиной, и это вызвало предположение, что Рене мог вынуть ожерелье из футляра и спрятать в карман. Но веских доказательств не было.
Три недели тщательного полицейского расследования не дали никаких улик. Луи Картье и Дево попробовали запугать Рене, чтобы тот признался. Дево сказал Рене, и только Рене, что полиция решила, если ожерелье не будет возвращено в течение двух дней, дело будет передано в суд. Каким-то чудом ожерелье оказалось под ковриком в коридоре. Теперь, убедившись, что это дело рук Рене, Дево решил еще раз испытать Рене: он сказал ему, что ожерелье было найдено и что, к счастью, полиция смогла снять с него отпечатки пальцев (это было неправдой). Реакция Рене, как позже сказал Дево Жаку, отличалась от той, которую можно ожидать от невиновного человека, обрадованного находкой: она была очень нервной.
И все же твердых доказательств не было. Рене продолжал настаивать на своей невиновности. Высшее руководство, включая Луи, было убеждено в обратном. Только Гленцер, человек из руководства, присутствовавший при ограблении, поддерживал его. Рене пригрозил обнародовать свое увольнение, и, как позже писал Пьеру Жак, у него были высокопоставленные друзья, поэтому они не хотели рисковать. И все же те немногие члены руководства, которые знали об ограблении и подозревали Рене, угрожали объявить забастовку, если он будет приходить в офис. Жак предложил Рене взять длительный отпуск и подождать, пока ситуация успокоится.
В случае Луи надежды на спокойствие не было. Разъяренный, он отправился к дочери и потребовал, чтобы она быстро и тихо развелась с Рене. «Он был таким свирепым, – вспоминала потом Анна-Мария, – что меня вряд ли это могло убедить. Его жестокость так мучительна для меня». Несмотря на гнев Луи и прошлые шалости мужа, Анна-Мария стояла за Рене, убежденная в его невиновности. В конце концов Жак выступил посредником, заявив, что они должны найти доказательства до вынесения обвинения. «Даже если бы он был способен на такой идиотский поступок, его нельзя было заставить потерять и работу, и жену из-за предположений».
Жак посетил парижский офис и выслушал все показания против Рене. Были подозрения по поводу двух предыдущих ограблений, в том числе – сапфира, украденного три года назад. Копнув глубже, Жак обнаружил, что те ограбления расследовал один из директоров фирмы, Коллен. Он попросил дать ему право поговорить с Колленом, но Луи отказался, сказав, что ситуацию нужно держать в секрете. Здесь, как ни странно, Жак действовал за спиной Луи. Убежденный, что его старший брат ведет себя неразумно, он написал Пьеру, предлагая ему поговорить с Колленом о предыдущих кражах, не упоминая нынешней. Пьер немедленно ответил: «Одобряю твою идею расспросить Коллена».
Пьер и Жак часто приходили в отчаяние из-за вспыльчивости Луи, но редко шли против его воли. Однако сейчас они сделали это – на благо семьи и фирмы. Не хотели, чтобы об этом писали в прессе («мы должны заботиться о репутации нашего Дома»), и не видели другого выхода, кроме как взять расследование в свои руки, учитывая «инфантильное поведение» старшего брата. Разговор с Колленом не дал новых доказательств, но постепенно все больше и больше людей в Cartier узнавали о скандале. Все было чрезвычайно противоречиво. Те, кто подозревал Рене, были вне себя от ярости, другие возмущались беспочвенными обвинениями. «В Доме больше нет семейной атмосферы», – жаловалась Анна-Мария.
Со своей стороны, Рене продолжал настаивать на своей невиновности, рассказывая об «ужасном кошмаре», в котором он оказался, и обвиняя в этом «ревность, зависть и злобу тех, кто находился в офисе» и хотел видеть, как исчезнет «прилежный трудолюбивый» молодой человек. Жак подумывал пригласить Рене в Лондон, но это было слишком близко к Парижу, и слухи могли последовать за ним. Полагая, что Рене либо невиновен, либо глуп, Жак предложил Пьеру взять его с собой в Нью-Йорк – по крайней мере, на испытательный срок.
Зная Рене много лет, Пьер согласился, как и Луи полагая, что его зять может остаться членом Совета директоров до следующего весеннего заседания Совета. Незадолго до Рождества 1936 года Рене отплыл из Гавра на пароходе «Нормандия», направлявшемся в Нью-Йорк. Пятнадцать лет назад он проделал то же самое путешествие со своей невестой – с оптимизмом глядя в будущее. Тогда Луи помахал ему и Анне-Марии рукой, предложив работу в Париже в любое время, когда тот захочет. Теперь единственным человеком, махавшим ему вслед, была заплаканная Анна-Мария. Он стал изгнанником с Рю де ла Пэ.
Рене обещал послать за Анной-Марией, когда подыщет себе жилье и у него будут деньги. Пьер и Эльма нашли ему гостиницу на первое время, и Анна-Мария поблагодарила их в письме: «Я была убита горем, когда он уехал, но ему нужно изменить жизнь и атмосферу». Несмотря на то что он сделал ее несчастной в Париже, она глубоко любила Рене и просила их заботиться о нем, особенно по выходным, когда у него не было чем занять себя. «Смотрите, чтобы [он] не был одинок ночью… Скажите ему, чтобы не смотрел слишком много на мои фотографии, потому что его письма печальны».