Cartier London работал как обычно в годы войны (пара выбирает кольцо), но директор Беллендже был также вовлечен в движение Сопротивления
Генерал де Голль получил предложение использовать зал заседаний Cartier перед тем, как переехать в Carlton Gardens
Приехав в Лондон, Хейси позвонил Беллендже, с которым познакомился летом, когда они вместе продавали драгоценности на Ривьере. Он слышал о связях Беллендже с де Голлем и попросил встречи с генералом, чтобы предложить свои услуги. Старший продавец рекомендовал Хейси отдохнуть и настоял на том, чтобы он выписался из отеля и поселился с ним и его женой в Патни. Молодой человек с благодарностью согласился. Через несколько дней, удобно устроившись в доме Беллендже, он спустился к обеду и, к своему великому удивлению, застал генерала с женой и дочерью в гостиной.
Позже Хейси вспоминал, что де Голль был очень высоким человеком, исключительно высоким; хотя он носил форму генерала французской армии, «на его груди не было медалей и орденов, которыми его наградили». После представления друг другу теплая компания наслаждалась домашней французской едой и говорила о Франции, о том, понравился ли Хейси Биарриц и о надеждах де Голля на движение «Свободная Франция». Генерал произвел на Хейси сильнейшее впечатление: «Он был честен и прямолинеен, его вера во французского солдата все еще не поколебалась. Он не пытался «навязать» мне движение «Свободная Франция»… Он был приятным собеседником, но ни на минуту не забывал о тяжелом бремени проблем, легшим на его плечи».
К концу вечера Хейси был убежден, что хочет сражаться за де Голля. Беллендже посоветовал ему тщательно обдумать последствия своего решения: если он поступит на военную службу, то скорее всего потеряет американское гражданство. Но уже через несколько дней решительный Хейси стал первым американским солдатом Свободной французской армии. К сентябрю он вместе с генералом отправился в Западную Африку, в Дакар.
К несчастью для де Голля, не все разделяли энтузиазм Беллендже и Хейси. К концу июля 1940 года только около 7 000 солдат присоединились к Свободной французской армии. Один французский адмирал, лояльный к Петену и правительству Виши, объяснил, почему он не отдаст приказ своим кораблям присоединиться к де Голлю: «Для нас, французов, факт заключается в том, что правительство все еще существует и поддерживается парламентом, созданным на неоккупированной территории… Создание в ином месте другого правительства, а также его поддержка, несомненно, было бы мятежом». Его мнение разделяли многие, включая президента Рузвельта, который изначально рассматривал де Голля как «простого авантюриста, который не мог претендовать на то, чтобы представлять Францию, не имея собственной легитимности». По словам Эллиота Рузвельта, его отца также беспокоило, что де Голль был необонапартистом: «Де Голль стремится добиться единоличного правления во Франции. Не могу представить себе человека, которому бы доверял меньше».
По мере того как Беллендже вовлекался в движение «Свободная Франция», он все теснее сталкивался с оппозицией. Знал, что у него есть поддержка Жака, но беспокоился, что в Нью-Йорке Пьер может не одобрить этого. Пытаясь объясниться, он послал Пьеру письмо в июле 1940 года: «С тех пор как де Голль приехал в Лондон, я знал: меньшее, что я могу сделать для него и для Англии – оказать возможную поддержку». Он с нетерпением спрашивал, «одобряете ли вы мои усилия в этом направлении», и счел необходимым отметить, что среди французов все еще есть те, кто стремится поддержать Англию. И добавил, как «действительно чудесно» было бы, если англичане, в свою очередь, выразят поддержку французскому делу: «Я получал письма об этом от разных людей: от слуг до представителей английской аристократии».
Пьер, как никто, хотел, чтобы Франция была свободной от немецкой оккупации, но, как и многие, не верил де Голлю. Он не считал Петена марионеткой немцев, скорее – человеком с характером, который принес себя в жертву, чтобы сохранить во Франции все, что мог. Многие из друзей Картье оставались сторонниками Виши, некоторые даже работали в администрации. Прагматичный бизнесмен Пьер был, конечно, «за Францию», пока не уловил, куда дует политический ветер.
В Нью-Йорке, где Картье старались «высоко держать флаг Дома», дела шли трудно. «Несмотря на тяжелую работу, бизнес не приносит больших доходов, – сообщал Пьер. – Клиенты очень обеспокоены ситуацией в Европе». Он верил, что Америка под руководством Рузвельта, которым восхищался, поможет Сопротивлению, но не был уверен в сроках военной поддержки. «Мы можем рассчитывать на моральную и материальную помощь Соединенных Штатов, но не на их немедленное вмешательство. Может быть, позже? Будем надеяться, что не слишком поздно».
Летом 1940 года, примерно в то же время, когда Беллендже писал о де Голле, от Марион поступили тревожные вести. Она приехала во французский загородный дом родственников в свободной зоне в Бранге, но уже несколько недель ничего не слышала о муже. Опасались, что он в плену. Она надеялась, что отец или дяди смогут узнать, где он находится, используя многочисленные контакты во Франции. Жак пытался помочь через свои связи с Красным Крестом, но это было нелегко, дело продвигалось медленно.
К концу августа 1940 года Картье узнали, что Пьер Клодель был заключен в крепость Элиза на Марне (северо-восток Франции) и вскоре его переведут в лагерь военнопленных в Германии. Члены семьи делали все возможное, чтобы помочь ему освободиться: разговаривали с адвокатами, изучали возможность репатриации в Соединенные Штаты, писали письма тем, кого знали в посольстве США в Берлине. Ожидание было мучительным. Жак и Нелли, зная, как сильно Пьер и Эльма беспокоятся за дочь, предложили ей поехать с ними в Америку, но она мужественно отказалась. «Без Пьера [Клоделя] ответ – нет».
Пьер и Эльма были не единственными, кто беспокоился за своих детей. Жак и Нелли, недавно приехавшие в дом Сюзанн, волновались за старшего сына. Жан-Жак недавно получил звание сержанта в кавалерийском полку и был призван в армию Виши в свободной зоне. По большей части его пребывание в кавалерии пока не было опасным. Письма подвергались цензуре, поэтому он был осторожен и рисовал лошадей в виде секретного кода. Сейчас лошади на рисунках отдыхали, чтобы родители знали: его полку ничто не угрожает, но спокойствие не будет вечным.
Через несколько месяцев, в начале августа 1940 года, Cartier Paris открылся вновь. Команда Cartier в Биаррице, в том числе исполняющий обязанности руководителя Коллен, продавцы Маршан и Муффа, Жанна Туссен и дизайнер Шарль Жако, возвращались в столицу с товарами «средней важности». Хотя немцы все еще оккупировали столицу, многие магазины открылись. «Не было никаких трений с оккупационными властями в Париже, они не имеют прямой связи с французами».
Но главная причина, по которой Cartier Paris распахнул двери (хотя об этом и нельзя было писать из-за опасений, что письма будут вскрыты), заключалась в следующем: если магазин останется пустым, дом 13 по Рю де ла Пэ будет захвачен нацистами. Это стало реальной угрозой с тех пор, как Луи, главный акционер, покинул страну (факт, который сотрудникам было велено держать в тайне).
Опасения Cartier по этому поводу не были беспочвенными. В июне 1940 года, когда Гитлер посетил Париж во время оккупации, он позаботился о том, чтобы его сфотографировали в Лувре – чтобы озвучить планы экспроприации французской культуры. Его амбиции распространялись также на моду и ювелирные изделия. Тем же летом нацистские солдаты ворвались в Chambre Syndicale – французскую ассоциацию высокой моды – и реквизировали архив. Идея состояла в том, чтобы переместить лучших французских портных в Берлин – таким образом, высокая мода через поколение стала бы немецкой.
К счастью, этой попытке помешал Люсьен Лелонг, известный французский кутюрье, учитель Кристиана Диора. Он объяснил, почему этот план неосуществим.
Французская высокая мода зависела от тысяч мелких ателье, каждое из которых специализировалось в узкой области: от вышивки до плетения кружев. Он утверждал, что эти навыки нельзя просто передать, для достижения высокого уровня мастерства требуются десятилетия. Нацисты в конце концов отступили и вернули архив. Лелонг выиграл первую схватку, но за время войны их будет еще много. Поскольку оккупанты неоднократно пытались переселить в Германию опытных модельеров и ювелиров, руководители компаний должны были быть начеку. (В ходе войны были предприняты десятки попыток перевести сотрудников Cartier в Германию.)
Снаружи все выглядело так, будто шоурум Cartier работал в обычном режиме. Однако продавцы Cartier, не желая продавать лучшие вещи оккупантам, приняли меры предосторожности и спрятали самые важные драгоценности. Продавец Леон Фаринс, проработавший в Cartier не один десяток лет, хранил многие ценные вещи в загородном доме в свободной зоне – подальше от подозрений. «Бизнес выглядел как обычно, но на самом деле от него осталось мало, – рассказывал один из сотрудников. – Мы делали вид, что работаем, выставляя простые предметы: портсигары, безделушки, зажигалки, мелкие драгоценности. Важные украшения: большие камни, ожерелья и прочие были в безопасности в свободной зоне, благодаря друзьям и верному персоналу». Позже Дево вспоминал, что Cartier повторил действия, предпринятые Луи-Франсуа Картье во время войны 1870 года, когда Парижем правила Коммуна. Тогда весь товар ушел в подполье.
Парижская мастерская снова открылась и наняла около двадцати человек, которые работали над мелкими предметами и простыми заказами. «Они должны хорошо выглядеть, не имея большого значения», – объяснил команде старший продавец Поль Маршан. Реальность заключалась в том, что рынок был сложным, найти драгоценные камни и металл – трудно. Цены на драгоценные камни, особенно рубины, были завышены, оптовая торговля золотом запрещена Банком Франции. «Золото и платина заблокированы переработчиками, – сообщил Маршан, – только покупка старых оправ обеспечит компанию металлом для новых изделий». В Париже они смогли купить лишь несколько браслетов, колье и брошей у частных торговцев по разумным ценам.