Пизда всегда останется пиздой,
Когда ты ебешь ее со всей душой.
«Давай, иди! — продолжал внутренний голос, — буря позади, бояться больше нечего, возвращайся в постель». Я поддался искушению и забрался туда. Сначала я осторожно улегся с краешка, моя учтивость не смогла бы сдержать крика ужаса, если бы не опасения быть услышанным. Я почувствовал, как Франсуаза забилась в угол кровати, чем ужасно удивила меня. Я решил, что заставлю ее успокоиться, объяснив свои намерения, и начал с того, что просунул руку между ляжек моей старушки. Я уже был возбужден и потому они вновь обрели формы, о которых можно только мечтать в самом глубоком волнении, снова стали такими нежными и упругими, какими еще никогда мне не казались! Я не задержался на них надолго, немного приласкав бедра, моя рука двинулась к щелке, которая уже не казалась мне той огромной пиздищей. Бугорок Венеры, живот, сисечки — все стало нежным, упругим и округлым, как у юной девушки. Мне позволяли трогать их, и, осмелев, я стал целовать и сосать ее прелести со всем пылом, на который могла меня вдохновить мысль о юности и красоте. Никакого сопротивления, напротив, мой огонь разжег в старухе ответное чувство: она перестала хныкать и незаметно придвинулась ко мне, я еще ближе придвинулся к ней и вскоре уже был готов дать ей понять, что знаю, как сменить стоны печали на любовные стоны. Я стал ее ебать.
— Ах, дорогой аббат! — сказала она вдруг. — Как же ты оказался здесь? Скольких слез стоила мне твоя любовь!
Эти нежные слова могли бы остановить меня, если бы я не был полностью погружен в ощущения того, как мой член сжимает пизда моей нимфы, как жарко она отвечает на мои ласки, как сливаются воедино наши стоны, пока наконец мы не расслабились в обоюдном удовлетворении от только что испытанного наслаждения.
Экстаз прошел. Я припомнил сказанные в мой адрес слова и задумался. «С кем я нахожусь, в конце концов?» — спросил я себя. С Франсуазой? Но разве есть отличие между только что полученным наслаждением и тем, что было раньше? Она приняла меня за аббата и сказала, что моя любовь стоила ей слез. Она что, делила с Николь достоинства этого болвана? Вероятно, сия уважаемая дама ревнива и до сих пор считала, что является единоличной владелицей его сердца. Но ведь она — безобразная старуха! Впрочем, несмотря на ее уродливость, у меня еще было довольно смелости, чтобы повторить осмотр, столь небрежно предпринятый во время предыдущих атак. Я нетерпеливо потянулся к ней, намереваясь вернуться к ее высохшему, изможденному телу. Хотя я чувствовал, как неосторожно это с моей стороны и я рискую испытать отвращение. Наверное, если я собирался провести с ней еще один раунд, мне следовало прежде восстановить силы, не тратя их на возбуждение, которое, напротив, лишь отдалит их новый прилив. Но я все же рискнул протянуть руку. Но что за сладостный сюрприз! Повсюду, где бы я не коснулся, я ощущал ту же упругость, округлость, тот же жар, ту же свежесть. «Что же сие означает? — задумался я. — Есть ли все это у Франсуазы? Или нет? Нет, решительно, это может быть только Николь. О Небо! Это Николь».
Я понял это по тому наслаждению, которым она меня уже одарила и продолжение которого ощутил, вновь дотронувшись до нее. Она убежала из своей постели, воспользовавшись обмороком Франсуазы, пробралась в ее комнату, чтобы спрятаться тут, и решила, что ее любовник тоже пришел сюда. Это объясняло все те слова, которые она только что сказала мне. Захваченный этой мыслью, я ощутил, что желание, которое она ранее мне внушала, возродилось с новой силой. Вообразите, как я сейчас сожалел о времени, проведенном с Франсуазой, ибо то удовольствие сейчас сокращало время, отпущенное на наслаждения с Николь. Но вскоре я уже был в состоянии возместить эту потерю.
— Моя дорогая Николь, — сказал я, нежно целуя ее и стараясь подражать голосу аббата, — о чем ты только думаешь? Зачем печалиться, если нам представился такой счастливый случай для любви? Будем ебаться, дорогое мое дитя, утоним наши несчастья в сперме!
— Сколько наслаждения ты мне доставляешь, — ответила она, подаваясь навстречу моим ласкам, — а когда тебе больно, то мне больно вдвойне. Давай же воспользуемся единственным средством, которое может нас утешить. Делай все, что хочешь, мне даже смерть не страшна, когда у меня в руке вот это, — и она сжала мой хуй. — Не бойся, что нам помешают, я заперла дверь на ключ, они не смогут просто так войти.
Я обрадовался ее счастливой предусмотрительности, похоже, предпринятой в моих интересах самой любовью, и вдохновленный, я принялся ласкать девушку с новым пылом. В ее руке мой хуй стал таким твердым, что привел ее в восторг.
— Ну же, моя радость, — воскликнул я. — Не тяни, засунь его к себе в пизденку!
Однако она не торопилась и продолжала сжимать мой член, видимо, потрясенная его величиной, которую приписала действию своих ласк. Тогда я вознамерился засунуть его сам.
— Погоди, дорогой, — отвечала она ласково, — пусть он станет еще больше и длиннее. Ах, я никогда не видела его столь прекрасным. Неужели он вырос этой ночью?
Очевидно, аббат был не так щедро одарен природой, как я. Я бы с удовольствием посмеялся над Николь, если бы сейчас не был занят другим.
— Ах, как же мне будет хорошо! — вскричала Николь, засовывая в себя мой член. — Давай, дорогой, пошевеливайся!
Меня не надо было просить дважды, я набросился на нее, повалился ей на грудь, покрыл ее пылкими поцелуями и замер, изнемогая от наслаждения.
— Давай же, — умоляла Николь, совершая подо мной движения, повергавшие меня в экстатическое забытье, — давай же!
Я тут же вонзился в нее своим хуем, как она сказала, до самого сердца. А какими ударами она награждала меня! Они разжигали во мне огонь, погружали в пучину наслаждения самые отдаленные уголки моего тела! И вот долгожданный залп! Словно луч божественного света, а вернее сказать — само божество! Почему мы не умираем во время оргазма? Разве не умерла мать Вакха, когда Юпитер, уступив ее просьбам, божественно выеб ее? Господа специалисты-мифоведы ошибаются, вовсе не величие царя всех богов и не его инструмент сократили дни Семелы, а сперма, извергшаяся из его хуя. О Магомет, я готов стать твоим верным последователем, если ты позволишь мне тысячу лет купаться в бесконечных потоках наслаждения, которое ты обещаешь верным своим адептам в объятиях красных, белых, зеленых, желтых и еще не знаю каких цветов гурий[3]. Оргазм для меня — это все!
Николь была в восторге от меня, а я — от нее. Какое разительное отличие между старухой и девицей! Девушка делает это по любви, а старуха — исключительно по привычке. Вот что, старухи, Старухи, оставьте еблю молодым, для них это удовольствие, а для вас — скучная обязанность.
Мой хуй, все еще остававшийся в предназначенных ему природой ножнах, кажется стал даже тверже, чем до оргазма. Николь продолжала сжимать меня с еще большим пылом, и та же страсть заставляла меня обнимать ее. Она не отпустила бы меня даже ради королевского венца, я бы не покинул ее ни за какие блага в мире. Вскоре некое шевеление в известном месте заставило нас вновь обратиться к тому, чем мы только что занимались. Неосмотрительность — это печальное свойство любви. Счастье настолько ослепляет, что вы и не помышляете о том, что оно может развеяться в любую минуту.
Наша любовная борьба выдала нас, поскольку кровать стояла рядом с перегородкой, а мы и думать забыли о том, что в соседней комнате находится Франсуаза, и ее может разбудить шум от толчков, сотрясавших кровать. А тем временем стук в перегородку вскоре дал Франсуазе понять, что происходит в нашей комнате. Быстрее молнии дама метнулась к двери. Та оказалась заперта. Что делать? Позвать Николь? Это она и сделала.
При звуках ее ужасных воплей, мы застыли, замерли, и старуха замолчала. Но вскоре мы успокоились, и поскольку были слишком возбуждены, чтобы долго оставаться в столь затруднительном бездействии, то возобновили прерванное занятие. Но, несмотря на то что мы предавались ему со всеми возможными предосторожностями, старуха оставалась настороже. Она не дала себя провести и по нашим тяжелым вздохам и неосторожным возгласам распознала, что за всем этим кроется.
— Николь! — снова завопила она, стуча в перегородку. — Николь, мерзавка, ты прекратишь или нет?
Мы вновь испуганно замерли, но, придя в себя, я сказал Николь, что, поскольку дверь в комнату заперта, помешать нам никто не сможет. Она молча согласилась с этим отважным заявлением и сама первая подалась навстречу и засунула язык мне в рот, подзадоривая меня. И подобно благородным воинам, под смертельным огнем артиллерии неприятеля спокойно продолжающим свое продвижение, не обращая никакого внимания на пролетающие над головой снаряды, мы трудились, игнорируя удары, которыми Франсуаза осыпала перегородку. Мы кончили, несмотря на то что нас прерывали, несмотря на грохот, при помощи которого старуха все еще пыталась помешать нашим утехам. И оба мы чувствовали, что еще никогда наше наслаждение не было столь сладостным.
Для выздоравливающего, да еще после такой болезни, выдержать пять наступлений было весьма неплохо! Однако, хотя я и чувствовал, что еще могу продолжать битву, но все же понимал, что следует быть благоразумным и не поддаваться этому порыву. Я сделал над собой усилие, чтобы унять желание. Победить его в немалой степени помогли здравые размышления. Дама Франсуаза, в конце концов, могла выйти из себя из-за нашей маленькой проделки. Ее укоры уже сменились криками, которые, как я понимал, привлекали к нам внимание и даже могли привести к нашей двери сторожа, что, в свою очередь, увеличивало для меня риск встретить кого-нибудь на обратном пути.
Это было плохо, ведь уже близился рассвет, и мне пора было выбираться отсюда. Но как? Да к тому же мы были голые, что не делало нам чести. Самым верным решением было смываться отсюда, да поскорее. Именно это я и сделал. Но прежде чем вернуться к себе в комнату, я справедливо рассудил, что буду последним дураком, если позволю Николь приписывать мои заслуги этому ничтожному аббату. Мое самолюбие не позволяло мне отдать этому негодяю всю славу, которую я только что стяжал на его счет. Ну сами посудите, дорогие читатели, пусть это кажется вам смешным, но разве я не прав? Да и что бы вы сделали на моем месте. Представьте себе наслаждение от возможности отомстить своему сопернику. Уверен, вы не упустили бы случая и не преминули бы поинтересоваться, подобно мне.