Знаете, что я обнаружил на тех хорах? Стол, обильно уставленный мясными кушаньями и сладостной для взора пирамидой бутылок! А также трех монахов, трех послушников и девицу восемнадцати лет, показавшуюся мне ангельски прекрасной. Я покорился своему проводнику. Предводителем этого веселого собрания являлся отец Казимир.
— Добро пожаловать, отец Сатюрнен, — весело обратился он ко мне. — Отец Андре поручился мне за вас. Несколько слов о том, как мы здесь живем: ебемся, едим, веселимся и пьем — таковы наши занятия. Чувствуете ли вы расположение к подобному образу жизни?
— О, боже, да! — воскликнул я, — вы увидите, ваше преподобие, что я не бесполезен для общества. И если не требуется ничего иного, кроме того, о чем вы только что сказали, предамся этому столь же ревностно, не отставая от остальных, — я повернулся ко всей честной компании, — не преуменьшая при этом заслуг вашего преподобия.
— Что ж, тогда вы наш человек, — сказал отец Казимир. — Присаживайтесь здесь, между этой очаровательной крошкой и мной. Итак, откупорим бутылки в честь нового святого отца! Ваше здоровье!
И мы начали пить. А пока мы опустошаем наши бутылки, чтобы читателю было чем заняться, почитайте-ка вот что:
Отец Казимир был среднего роста, смуглолиц, с брюшком прелата. Не того прелата, что по словам Жана де Лафонтена, являющегося проклятием Божьим, лицом худощавого, телом тщедушного и страдающего бессонницей, — а настоящего наломана, круглого, с большим животом любителя покушать. А его похотливые дикие глазки, оживлявшиеся исключительно при виде красивых мальчиков, казалось могли выебать вас. Когда сей бугр входил в период спаривания, он бил копытом. Его страсть к противоестественному наслаждению была столь велика, что даже савояры шарахались от него. Однако он с ловкостью заправского птицелова всегда ловил нужных ему птичек. Он был модным, хотя и бездарным писателем, острословом, язвительным критиком и безвкусным льстецом. Его комплименты всегда были слишком тяжеловесны, а иронические замечания слишком грубы. Его имя стало известным благодаря нескольким сочинениям, хотя те, кто поносил потом эти произведения сделали себе славу куда лучше. Тем не менее сомнительный успех его брошюр примирил его с беспорядочными нападками, которые сыпались на него от недовольных авторов, которых он злобно критиковал когда-то сам. Следует, однако, заметить, что эти авторы имели все основания пасть жертвами своего же гнева, поскольку, хотя критические статьи выходили под его именем, несчастному святому отцу часто приходилось прикрывать этим именем находившихся под его опекой молодых людей. Он тщательно взращивал юные таланты, знакомил их с предметом, распределял материал, просматривал готовые произведения, отдавал их в печать и вкушал плоды, каковые, правда, иногда оказывались весьма горькими. Однако это не так уж сильно расстраивало его, ибо подобно скряге, открывающему свои сундуки и упивающемуся при этом порицанием окружающих, он довольствовался насмешками, которые вызывал у публики за счет авторов, издевавшихся над ним в своем кругу.
Литературные занятия отца Казимира грозили стать препятствием для его сладострастной натуры, если бы он не нашел средство удовлетворять себя, не выходя из кабинета. Средство сие заключалось в том, что он удовлетворял свои потребности с помощью тех же юнцов, что создавали для него его произведения. Если мальчик был услужлив и доставлял отцу удовольствие, тот в качестве награды предлагал ему свою племянницу, и сия любезная девица весьма охотно расплачивалась по счетам своего дорогого дядюшки. Среди прочих свои услуги оказывал отцу и монастырский привратник, и так же в свою очередь имел право на вино, мясо и вышеупомянутую племянницу. А хоры предпочли всем другим местам для проведения собраний, потому что, как мне сказал отец Казимир, никому и в голову не придет разыскивать нас в церкви. С другой стороны мы все слишком заняты, чтобы участвовать в регулярных обязательных мессах, и подобная набожность затыкает рты болтунам.
Несмотря на заботу, которой отец Казимир окружил своих учеников, пестуя их таланты, он постоянно терял кого-нибудь из них. Честно говоря, многие из них, вспоминая о своих обязанностях, вместо того чтобы испытывать признательность, платили ему черной неблагодарностью. Эти дезертиры использовали против святого отца оружие, которое он же сам обучил их применять против других. К примеру один из них состряпал на него сей сонет, который следует сохранить для будущего потомства наряду со знаменитым сонетом Дебарро.
СОНЕТ
Дом Апсеон, чей хуй похож на штырь,
Устал однажды понапрасну петушиться.
И он, тайком покинув монастырь,
Пошел в бордель, чтоб пошалить с девицей.
Сей бугр мошенник был первостатейный:
Пять-шесть толчков — и он уже готов.
И вот, под юбку к шлюхе влез без промедлений.
Решив не тратить зря ни сил ни слов.
Но девка возмутилась: «Куда нам торопиться?!
А как же на любовном ложе повозиться?
Давай-ка я возьму твой посох в рот…»
Монах от страху еле-еле
Унес свой зад из этого борделя
И с горя двух послушников уёб.
Я не смог бы придумать лучшей концовки, а посему откладываю перо: любые попытки лишь испортят мое описание.
Племянница отца Казимира, по имени Марианна, была невысокой брюнеткой с игривым нравом. На первый взгляд она не казалась красавицей, но после пристального осмотра вполне удовлетворяла. Пусть ее грудь была не так уж бела и упруга, но она знала, как показать ее в самом выгодном свете, так что даже самые совершенные сиськи какой-нибудь записной красотки не могли бы выглядеть лучше. Ее черные глаза были маленькими, зато в них полыхал любовный огонь. Она бросала на вас взоры, казалось бы, совершенно безразличные, а на самом деле являвшиеся самым изысканным кокетством. Ее слишком большой рот был тем не менее прекрасно очерчен, и она много смеялась, не упуская случая показать красивые зубы. Она охотно демонстрировала свои прелести, тем более что они были исследованы еще не всеми. Марианна очаровывала живостью и остроумием своих проказ, одним словом, у нее было все, чтобы с ней можно было провести день, не замечая, как он переходит в ночь.
Усевшись рядом с этой милашкой, я вскоре ощутил знакомый жар, впервые охвативший мои чресла, когда я подглядывал за Туанеттой и отцом Поликарпом. За время своего долгого воздержания я воспитал в себе, если можно так сказать, вторую натуру, чувствительную, пылкую и остроумную. В предверии наслаждения я вдруг снова ощутил себя живым. Я посмотрел на свою соседку, чей задорный и покладистый вид давал мне надежду, что она удовлетворит все мои желания, стоит мне только сказать ей о них. Я прекрасно понимал, что это было не более чем желание выебать весталку, каковой она выглядела среди этой своры монахов, но мысль о том, что она готова ответить мне взаимностью, буквально заполняла меня счастьем. Я так боялся, что девушка ускользнет от меня, предпочтет другого, что никак не мог сообразить, как же подать ей знак, сказать, чего я хочу. Я положил руку на ее бедро, прижал его к своей ноге и погладил, забираясь к ней под юбку. Поняв, что девица не имеет ничего против, я дотронулся до заветного местечка и затрепетал. Я так долго был лишен этой радости, что прикосновение заставило меня затрепетать от желания, что не ускользнуло от внимания всей компании.
— Смелее, отец Сатюрнен, — закричали мне. — Вы у цели!
Я почти смутился от этих возгласов, и наверняка показал бы себя полным дураком, если бы Марианна не одарила бы меня вдруг поцелуем и не принялась расстегивать мои штаны, обняв другой рукой за шею. Когда она извлекла мой член, он уже стоял.
— Ах, святые отцы! — восторженно воскликнула она, обращаясь к остальным монахам и демонстрируя им мой хуй, гордо вздымавшийся над столом на полфута. — Видали вы когда-нибудь этакую красоту? Да у вас у всех по сравнению с ним просто стручки!
За столом восхищенно загоготали, и каждый поздравил Марианну с ожидавшим ее наслаждением. Она выглядела весьма довольной. Тогда отец Казимир сделал знак, призывавший к молчанию, и в свою очередь поздравив свою племянницу с только что сделанным ею открытием, обратился ко мне:
— Отец Сатюрнен, вы можете располагать Марианной по своему усмотрению. Я может и порадовался бы, если бы вы ее не захотели, но ваши желания столь очевидны, что я ничего не могу с этим поделать. Вы скоро в полной мере насладитесь ее нежной кожей, упругими грудками и очаровательной пизденкой. Она подарит вам все мыслимые наслаждения. Но я предоставлю вам ее, если вы заплатите мне за нее ту же цену, что и остальные святые отцы.
— О, я готов! — отвечал я, пьяный от любви. — Я отдам что угодно! Что вам надо? Моя кровь? Нет? Что же тогда?
— Ваша задница.
— Задница?! Но что, черт возьми, вы собираетесь с ней делать?
— А вот это уж мое дело, — отвечал отец Казимир.
Желание поскорее вставить Марианне затмило мой разум, и я без особых колебаний принят условия святого отца. Я считал себя обязанным выебать эту красотку, а мой бугр — выебать меня. Девица улеглась на широкую скамью, служившую ложем, я взобрался на нее, а позади меня пристроился ее дядя. Когда он вставил мне, я почувствовал боль, но утешился мыслью, что хоть он и порвал меня, я сделал то же самое с пиздой его племянницы, не выдержавшей толщины моего хуя. Пожалуй, мой анус пострадал даже меньше от хуя ее дядюшки, что сильно смягчило мою потерю.
Как только трудности вхождения с обеих сторон были преодолены, мы обнаружили, что наши пути усыпаны розами. Несколько раз я кончал, но отец Казимир не давал мне остановиться, его член в моем заду вновь возвращал меня к жизни, повышая тем самым мою ценность. Так я толкался сам и ощущал толчки, которые эхом отдавались в пизде племянницы. То неподвижная, то яростная, Марианна умирала, воскресала, подавалась мне навстречу, кусала и сжимала меня в конвульсиях, передавая их мне и поражая все собрание.