Эта добродетель показалась подозрительной одному молодому человеку, с которым я некогда познакомилась через монастырскую решетку. В тот раз он навлек на меня большие неприятности.
На этом месте я попросил мою прихожанку остановиться. Я вспомнил, как когда-то моя Сюзон рассказывала мне о некой сестре Моник, которая ненавидела монастырь и обожала любовные наслаждения, о ее авантюре с юношей Верланом, о том, как мать заставляла ее жить в монастыре. Я вспоминал, как Сюзон описывала сестру Моник и сравнивал этот портрет с личиком очаровательной крошки перед своими глазами. Кроме того, я припомнил, что по словам Сюзон, у ее подруги был необычно большой клитор. Чтобы развеять свои подозрения, я решил выяснить, как с этим обстоят дела у моей красавицы. Я уложил прихожаночку на спину и внимательнейшим образом исследовал ее грот наслаждений, обнаружив в ней последнее доказательство моей правоты — ее алый клитор был несколько длиннее, чем свойственно женщинам. Находившийся в этом очаровательном местечке, он, казалось, был предназначен лишь для того, чтобы увеличивать доставляемое мной наслаждение.
Отбросив последние сомнения, я с новым жаром заключил эту прелестницу в объятия.
— Ох, милая Моник, — сказал я, — неужели ты послана мне на счастье?
Девушка тотчас выскользнула из моих объятий и посмотрела на меня с беспокойством и удивлением. Она спросила, кто назвал мне имя, которое она носила в монастыре.
— Одна девушка, над потерей которой я глубоко скорблю. В свое время она рассказала мне все свои секреты.
— Ах! Это Сюзон! — воскликнула она. — Неужели она меня выдала?!
— Да, это она, — отвечал я, — но не беспокойся, кроме меня она никому больше не рассказывала. И чтобы ты не думала о ней плохо, скажу, что своей назойливостью я вынудил мою дорогую сестру открыть мне этот секрет.
— Как? Ты брат Сюзон? — удивилась Моник. — Тогда я не стану больше сетовать на нее. Ведь если бы я это сделала, ты бы тоже в свою очередь мог начать жаловаться на нее, ибо она не утаила от меня, что надеялась получить от тебя.
Мы вместе погоревали по поводу нашей дорогой Сюзон, чья участь была нам неизвестна, и сестра Моник продолжила свой рассказ.
— Если Сюзон рассказала тебе все вплоть до моего приключения с Верланом, ты уже наверняка догадался, что именно о нем я хочу сейчас поговорить. Мое нынешнее преображение удивило его. Он видел меня через монастырскую решетку только один раз, и запомнил меня как живую, пылкую, кокетливую девушку, образ которой не стерся даже после многолетней разлуки. Когда Верлан вернулся в наши края, слух о моей набожности как раз вошел в полную силу; и он лично захотел поглядеть на эту мнимую перемену. Он увидел меня в церкви и тотчас же последовал туда за мной якобы из простого любопытства.
Хоть я и строила из себя неприступную монашку, это не мешало мне с любопытством разглядывать тех, кто меня окружал. Я заметила Верлана, и его вид сразу же воскресил во мне все пылкие чувства, которые я испытывала к нему. Я покраснела при виде мужчины, некогда оказавшемся свидетелем моей слабости, а затем покраснела еще больше, не в силах скрыть от него, что более чем готова совершить эту ошибку еще раз.
Верлан возмужал. Возраст смягчил присущую ему живость, сделав его красоту еще более хищной. Его присутствие воспламенило меня. Я не могла сдержаться и то и дело поглядывала на него, и каждый раз сталкивалась с его взглядом, пристальным и нежным. С тех пор, как я увидела Верлана, я изо всех сил пыталась держать себя в руках. Но одно его постоянное присутствие очень скоро привело меня в такое исступление, что я не могла больше скрывать чувства, бушевавшие в моей душе. И, конечно же, молодой человек понял, как я недовольна его медлительностью. Он не стал больше ждать, и подкараулив меня на выходе из церкви, последовал за мной в темный и безлюдный переулок, по которому я собиралась идти.
— Прелестная Моник, — сказал он, остановив меня, — может ли мужчина, некогда имевший счастье познакомиться с вами и заслуживший ваш гнев, предстать перед вами, избежав повторения той же сшибки? Если самое искреннее раскаяние в состоянии искупить мой грех, вы не должны гневаться на меня!
Его голос дрожал. Я сжалилась над ним и сказала, что галантному мужчине должно забыть о прегрешениях неопытного юноши.
— Вы не знаете всех моих грехов, но отпускаете их мне? — спросил он с улыбкой. — Я как никогда нуждаюсь в этой доброте, ибо способен на новый грех.
Он замолчал, и, хотя я прекрасно его поняла, заметила, что не представляю, в каком новом грехе он хочет мне сознаться.
— В грехе обожать вас, — отвечал он, припадая губами к моей руке, которую я не в силах была отнять.
Мое молчание ясно дало ему понять, что я легко прощу ему этот новый грех. Однако опасаясь слишком раскрыться перед ним на первом же свидании, я была вынуждена уйти, обрадованная признанием в любви, уже предвосхищенной моей любовью.
Я полагала, что, если чувства Верлана искренни, ему будет легко придумать повод для новой встречи. Он же догадался о причине моего отступления и не стал настаивать, чтобы не рассердить меня. Он улыбнулся мне, но глубоко вздохнув, позволил мне уйти. В глубине души я тоже разочарованно вздыхала.
Что дальше? На втором свидании я призналась ему в ответном чувстве, и он принял решение просить у моей матери моей руки. Мать ему отказала. Я была в отчаянии и только влюбилась в него еще сильнее. Верлан также был сильно удручен. Это сватовство оказалось очень неосторожным действием с нашей стороны, и оно навсегда лишило нас надежды быть вместе. Более того, моя мать сама хотела соблазнить Верлана. Я поняла это, когда она при мне стала на все лады расхваливать его. Из-за своей ложной набожности, я не могла напрямик спросить у матери, почему же она отказала мужчине, которого считала настолько совершенным. Итак, я стала печальной жертвой набожности и любви и была вынуждена скрывать свою боль, сохраняя на лице маску безразличия, что делало мои страдания еще более ужасными. Я не могла им сопротивляться. Я злилась на свою мать, на саму себя, и была готова на любые выходки. Никто не подозревал, что мы встречаемся с Верланом каждый день, ибо мы больше не могли жить без друг друга.
Можешь не верить, но какое-то время я даже находила в себе силы не поддаваться его уговорам и не прибегать к единственному средству, способному образумить мою мать. Однако Верлан был моей самой заветной мечтой, поэтому, растроганная слезами возлюбленного, охваченная страстью, я наконец решилась ему отдаться. Мы согласовали день, час и средства.
В предвкушении наслаждения, я полностью отдалась своей страсти и думала лишь о том, какое блаженство буду вкушать вместе со своим возлюбленным. Самый грязный притон показался бы мне райским уголком, если бы я оказалась там с Верланом. Наступил заветный день, я приготовилась бежать из отчего дома и упасть в объятия своего милого. Я уже собиралась уходить, как вдруг меня что-то остановило. Не замечая, сколь гибелен путь, казавшийся мне усыпанным розами, я уже сделала первый шаг, но, оказавшись на самом краю бездны, ужаснулась. Удивленная, я отпрянула, досадуя на свою трусость. Я попыталась победить свои сомнения, заглушить здравый смысл, но он крепко держал меня. Я сдалась и была вынуждена вернуться к себе.
Я рыдала не переставая. Пораженная собственной трусостью, я вновь попыталась набраться храбрости, уговаривая и подбадривая себя. Моя душа пребывала в таком подавленном состоянии, что его можно сравнить лишь с отчаянием, охватившим меня вчера перед встречей с тобой. Однако время шло, и нужно было что-то решать. Что мне делать? Увы, в своем плачевном состоянии я не могла ни о чем думать. И в этот момент меня словно озарил луч света, моментально вернувший мне спокойствие. Я нашла средство быть вместе со своим возлюбленным и отомстить матери, которой всегда были безразличны мои чувства и желания. Увы, все эти предосторожности лишь оттягивали мое погружение в пучину, в которой я так боялась сгинуть. Возможно, будь я более счастлива в своем собственном странном мире, существовавшем лишь ради исполнения велений моего сердца, ради основ моей любви, ради любимого мужа, я не была бы рабыней этих глупых приличий, не знала бы принуждения! А может быть, я заблуждаюсь? Ведь в этом странном мире у меня осталось бы то же горячее сердце, та же страсть к любви, и мой характер все равно погубил бы меня, как это на самом деле и случилось.
Итак, я подала Верлану условный знак, что не смогла осуществить наш план. Я собиралась рассказать ему все, что задумала, на ближайшем свидании, которое должно было состояться на следующий же день. Мы встретились в церкви. Он молча бросился ко мне, но на лице его отражалась вся буря испытанных им чувств. Я была потрясена видом возлюбленного.
— Любите ли вы меня? — спросила я его.
— Как я могу вас не любить! — воскликнул он, задохнувшись от отчаяния.
— Верлан, мой дорогой Верлан, я вижу боль в ваших глазах, мое сердце тоже разрывается на части. Но не сожалейте о малодушии, помешавшем нам раз и навсегда избавиться от нашей страсти, потому что именно отчаяние помогло мне найти средство сохранить нас друг для друга. Я спросила, любите ли вы меня, не потому, что сомневаюсь в вашей любви, просто я боюсь, что у вас не хватит сил предоставить мне единственное, способное уверить меня доказательство. Постойте, — продолжала я, видя, что он хочет что-то сказать, — я вижу, вы хотите упрекнуть меня, вы считаете меня несправедливой. Повторяю, я не сомневаюсь в вашей любви, вы не сомневаетесь в моей, но, увы, сколько мы еще сможем гореть в пламени этого безнадежного чувства, если моя жестокая мать отказывает нам в том, о чем мы ее просим? Ах, Верлан, разве заливающая мое лицо краска стыда не подсказывает вам, что за средство хочу я использовать?
— Дорогая Моник, — произнес Верлан, нежно прижимая мою руку к губам, — неужели ты наконец решилась воспользоваться тем предложением, о котором я столько раз безнадежно тебе твердил?