— Но, Сатюрнен, — пробормотала она, — если… что если мне потом станет плохо?
— О чем это ты? — спросил я, радуясь, что это почти все препятствия, кроме одного нелепого возражения. — Как это тебе может стать плохо? Совсем напротив, моя душенька.
— А вот так… — она покраснела и опустила глаза. — Что если у меня живот вырастет после этого?
Такая причина сбила меня с толку. Я и не догадывался, что Сюзон тоже может кое-что знать о подобных вещах, и я совсем растерялся, потому что, клянусь, просто не знал, что ей на это ответить.
— Что значит живот вырастет? Ты имеешь в виду, когда женщины в тягости?
— Вот именно, — ее голос прозвучал так твердо и уверенно, что я даже испугался.
— Откуда тебе это известно? — спросил я, поняв, что теперь моя очередь получить урок.
Она ответила, что может рассказать мне одну историю, но только при условии, что я никому никогда об этом не проговорюсь.
— Я доверяю тебе, Сатюрнен, но если об этом узнает хоть одна живая душа, я тебя до смерти возненавижу!
Я поклялся ей держать язык за зубами.
— Присядем здесь, — она указала на лужайку, где мы могли спокойно сидеть сколько нам вздумается, не боясь быть услышанными.
Конечно, мне бы хотелось уединиться с ней в более укромном уголке, где нас бы никто не нашел, даже если бы искал, и я даже не преминул предложить ей это, но она отказалась. И к моему великому сожалению, мы остались сидеть на лужайке.
А в довершение всего я увидел, как к дому подходит Амбруаз, что лишало меня последнего средства для выполнения моих планов и на этот раз. Меня утешало лишь взбудораженное любопытство, вызванное во мне желанием услышать историю Сюзон.
Прежде чем начать, она потребовала с меня новых клятв. Я принес их, но она все равно заметно колебалась. Лишь после моих настойчивых просьб и уверений, она наконец решилась.
— Так и быть, Сатюрнен, — сказала она, — я тебе поверю. Хочу предупредить, что тебя может немало удивить моя просвещенность. Я расскажу тебе кое-что интересное, потому что в этих делах я смыслю побольше тебя, и сейчас ты в этом убедишься. Только не думай, что из-за этого твои разговоры мне были не интересны — о том, что волнует, всегда приятно слушать.
— Но как же так, Сюзон! Ты говоришь словно пифия. Но откуда ты можешь об этом знать? Ты же была в монастыре!
— Верно, и знаешь, если бы не монастырь, я может и не узнала бы многих вещей, о которых знаю теперь.
— Так расскажи же мне обо всем! — воскликнул я. — Я умираю от любопытства.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ СЮЗОН
И ИСТОРИЯ МОНИК
— Это случилось не так давно, — начала Сюзон, — однажды глубокой ночью, когда я в монастыре спала крепким сном, меня вдруг разбудило чужое присутствие. Кто-то пробрался ко мне и лег в мою кровать совсем голым. Я чуть было не закричала, но тут мой рот накрыла ладонь и знакомый голос произнес:
— Тише, Сюзон, я не сделаю тебе ничего плохого. Разве ты не узнаешь меня? Это я, сестра Моник.
Она не так давно принесла обет и стала послушницей. Кроме того она была моей лучшей подругой в монастыре.
— Боже мой, — пробормотала я, — душа моя, но зачем же ты забралась ко мне в кровать?
— Потому что я люблю тебя, — ответила она и поцеловала меня.
— Но почему ты совсем голая?
— Но ведь сегодня ужасная жара, я не могу дышать даже в легкой сорочке. И потом на улице ужасная гроза, слышишь? Я услышала раскаты грома и страшно испугалась. Гром так ужасен! Ах! Обними поскорее, мой дружочек, и давай накроемся одеялом с головой, чтобы не видеть эти жуткие молнии… Да, вот так. Ах, дорогая Сюзон, как же мне страшно!
Я никогда не боялась грома и прилагала все силы, чтобы успокоить сестру Моник. А та в это время переплела свои ноги с моими, просунув одну между моих бедер, а вторую положив сверху. А потом она стала тереться об меня, одновременно облизывая мои губы и легонько шлепая меня по заду, поддавая к себе. Вскоре я почувствовала, что мое бедро стало мокрым. Моник тяжело дышала, и я думала, что это она от страха перед грозой. Мне было ужасно ее жалко, но через некоторое время она успокоилась, мне даже показалось, что она задремала. Тогда и я собралась было заснуть, как вдруг она спросила:
— Ты спишь, Сюзон?
Я ответила, что нет, но как раз собираюсь заснуть.
— Как? Ты хочешь оставить меня наедине с моими страхами? Да я просто умру, если ты заснешь. Дай мне руку, моя крошка, дай руку.
Я протянула ей руку, и она потянула ее вниз, положив на свою щелку и попросив пощекотать самый ее венчик. Я сделала как она просила, потому что очень любила сестру Моник. Я все ждала, что она остановит меня, но Моник молчала и только раздвинула пошире бедра и часто-часто задышала, испуская порой стоны и двигая задом. Я подумала, что делаю ей больно и перестала щекотать ее.
— Ах, Сюзон, — застонала тогда сестра Моник срывающимся голосом, — не останавливайся! Умоляю, продолжай!
И я продолжала.
— Ах! Да! Еще! — молила она, двигаясь все быстрее и все крепче сжимая меня в объятиях. — Быстрее, радость моя, быстрее! Ах! Быстрее, ах… я умираю.
И в этот момент она вся напряглась, и я снова почувствовала влагу, на сей раз на своих пальцах. Наконец сестра Моник глубоко вздохнула и замерла без движения. Ты даже не представляешь, Сатюрнен, как поразило меня все то, что она заставила меня проделать.
— И тебя взволновало это? — спросил я.
— О! Несомненно. Я ведь не могла не заметить, что все мои действия доставили сестре Моник огромное наслаждение, и я задумалась, а будет ли мне так же хорошо, если она проделает то же самое со мной. Но попросить ее, чтобы проверить, мне было неловко. По милости Моник я оказалась в весьма затруднительном положении — я сгорала от непонятного желания, но сказать о нем не могла. По собственному желанию я вновь положила руку ей между ног, а потом взяла ее ладонь и стала водить ею по всему своему телу, избегая лишь того заветного местечка, где мне больше всего хотелось бы ее чувствовать. Сестра Моник, конечно же, все понимала, она гораздо лучше меня знала, что мне требуется, и предоставила мне свободу действий только лишь ради забавы. Наконец она сжалилась надо мной.
— Вижу, вижу, плутовка, чего тебе хочется, — сказала она, целуя меня.
Она села на меня верхом, а я раскрыла ей свои объятия.
— Раздвинь немного ноги, — велела она мне.
Я выполнила ее просьбу, и она засунула мне палец туда же, куда я засовывала свой палец ей, доставляя Моник блаженство. Она делала все точь-в-точь, как до этого просила делать меня, и я чувствовала, как каждое новое движение ее пальца разжигает во мне желание. Я начала отвечать ей теми же ласками. Моник положила руку мне на ягодицы и стала немного подталкивать мой зад навстречу движениям своего пальца. Ах! Как же я наслаждалась этой прелестной игрой! Но все это удовольствие оказалось лишь предвестником того огромного наслаждения, которое последовало вскоре и почти лишило меня чувств. Я еле дыша покоилась в объятиях моей дорогой Моник, которая чувствовала себя совершенно так же, и мы обе были не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Наконец я спустилась с небес на землю и обнаружила, что теперь и я стала мокрой, как и сестра Моник. Я не знала, что бы это могло быть, поэтому предположила, что из меня вытекло немного крови, что впрочем совсем меня не испугало. Какое там — изведанное блаженство привело меня в такое исступление, что мне хотелось только одного — испытывать его снова и снова. Я объявила об этом Моник, но она ответила, что устала, и нам нужно сделать передышку. Но мне совсем не хотелось отдыхать, поэтому я улеглась на Моник так же, как до этого она лежала на мне, переплелась с ней ногами и стала двигаться, как до этого она, чувствуя, как экстаз снова охватывает меня.
Сестру Моник неимоверно обрадовали подобные доказательства полученного мной наслаждения.
— Ну, Сюзон, — сказала она, — теперь ты не жалеешь, что я пришла к тебе в постель? Я ведь страшно переживала, что ты рассердишься на меня за то, что я разбудила тебя.
— Ах! — воскликнула я. — Ты знаешь, что это не так, Моник! Чем мне отплатить тебе за столь прекрасную ночь?
— Маленькая плутовка, — засмеялась Моник, целуя меня, — я не требую никакой платы. Ведь я испытала такое же блаженство, как и ты! Ах! Ты заставила меня вкусить его в полной мере! А теперь признайся без утайки, дорогая Сюзон, ты никогда не думала о том, чем мы только что занимались?
Я ответила, что нет.
— Как?! — удивилась она, — ты никогда не баловалась со своей пизденкой?
Я не поняла, что она имеет в виду, и попросила объяснить.
— Да это же та щелка, которую мы только что щекотали друг другу, — пояснила она. — Как же ты до сих пор этого не знаешь? Ах, Сюзон, в твоем возрасте я уже знала гораздо больше!
— Но это так, — отвечала я, — я даже не представляла, что бывает такое наслаждение. Ты же знаешь отца Жерома, нашего исповедника, он даже думать об этом не позволяет. Я вся трясусь от страха перед исповедью, потому что он всегда так строго спрашивает, не занималась ли я чем-нибудь непристойным со своими подругами, а особенно запрещает мне делать всякое с самой собой.
— И что же такое плохое ты не должна делать с собой?
— Ну… Например, он говорит, что нельзя совать палец… ну, туда… ты знаешь, а еще нельзя рассматривать свои бедра и груди. Он всегда спрашивает, не рассматриваю ли я в зеркало что-нибудь кроме лица и задает еще тысячу подобных вопросов.
— Вот же, старый греховодник! — воскликнула Моник. — Готова поспорить, что он только об этом с тобой и говорит!
— Благодаря тебе, — сказала я Моник, — мне теперь стало понятно кое-что из того, что он делает со мной, когда я нахожусь у него в исповедальне. Я всегда находила это несколько странным для знаков дружеского расположения. Мерзавец! Теперь мне понятны его намерения!
— И что же он делает? — живо поинтересовалась сестра Моник.
— Иногда он говорит, что плохо слышит меня и просит приблизиться, а потом целует меня в губы. А порой он кладет мне руку на грудь и запрещает снимать ее, заявляя, что это признак кокетства. И, несмотря на все свои проповеди, он не только не убирает руку, но и продвигает ее все дальше и дальше и даже по нескольку раз сжимает мои сисечки. А если он убирает руку с моей груди, то только дл