Сириск был знаком с ним давно, еще с университета. Руф был на несколько лет старше, учился на том же факультете, что и Сириск, но больше увлекался спортом, чем искусством. Незадолго до получения диплома он по каким-то неясным, впрочем, и не интересовавшим Сириска причинам вынужден был покинуть университет, и Сириск на многие годы потерял его из виду.
Сам Сириск, окончив университет, некоторое время не мог решить, чем заняться.
Многие сокурсники его были детьми богатых родителей, разбирающихся в искусстве, заядлых коллекционеров, владеющих целыми частными музеями, куда посторонним доступ был закрыт.
Сириск догадывался, откуда приходят к ним отдельные картины. Так, будучи в гостях у одного своего приятеля по университету, который пригласил его на три дня поиграть в гольф, Сириск заметил в одной из многочисленных комнат старинного особняка картину, о которой не раз читал как о похищенной. Хорошенько разглядев ее и убедившись, что приметы совпадают, Сириск намекнул о своей догадке приятелю, а тот, смутившись, начал утверждать, что это лишь тщательно выполненная копия. На следующий день на ее месте висела другая картина. Сириск промолчал.
Но вот, оказавшись после университета без дела и без денег, – отец его к тому времени успел разориться, и Сириск, покинув родительский обветшалый кров, начал самостоятельную жизнь, – он решил временно зарабатывать деньги кражами из музеев некоторых ценных, но не очень известных картин, – Сириск никогда но был щепетилен в способах добывания денег.
Как он выяснил, музеи столицы охраняются гораздо лучше музеев провинции, и Сириск отправился в турне по провинциальным музеям. Несколько первых, весьма хитроумных, похищений, оставшихся безо всяких последствий, воодушевили его, и Сириск начал работать проще, смелей, но с прежней осторожностью. Он выбирал картину, тщательно продумывал план действий, похищал ее, отвозил домой и, спрятав в надежный им самим придуманный тайник, начинал подыскивать подходящего богатого покупателя. Долго искать не приходилось, поскольку тогда уже считалось, что наиболее надежный вклад капитала – в старинные произведения искусства, а Сириск чрезмерных цен не запрашивал. Вечерами он, извлекая картину из тайника, любовался ею, напоминая при этом Скупого рыцаря в заветных кладовых.
Найдя покупателя, он сторговывался в цене и обменивал картину на деньги.
Неожиданно от какого-то дальнего родственника, – уже после смерти родителей Сириска, – к нему по наследству перешла одна из маленьких столичных контор по перепродаже недвижимого имущества. Она стала прекрасным прикрытием подпольного бизнеса и придала Сириску определенный вес в обществе.
В сейфе родственника Сириск обнаружил документы, свидетельствующие о крупных земельных махинациях прежнего владельца, и досье на высших чинов столичной полиции с тщательно подобранным компрометирующим материалом. Первую папку он сжег, остальные спрятал понадежнее.
Вскоре к Сириску наведался один из числящихся в досье комиссаров полиции, представился старым другом покойного, едва не плакал от горя из-за "постигшей утраты", а затем очень осторожно попытался выведать судьбу компрометирующего материала. В ответ Сириск дал довольно ясно ему понять, что досье им сохранены, надежно защищены, и что, если понадобится, он, Сириск, не замедлит воспользоваться ими…
Постепенно высшие полицейские чины стали, а вернее, прикинулись его лучшими друзьями. Сириск почувствовал себя спокойнее, хотя, естественно, был постоянно начеку, поскольку не верил ни одному льстивому слову этих коварных крыс…
Тогда Сириск был моложе и посещал различные заведения – развлекался… В одном из питейных заведений он встретил Руфа, опустившегося, растолстевшего, пьяного. Тот не сразу признал Сириска, а признав, стал рыдать на плече о загубленной жизни. Сириск заказал еще выпивки и довел Руфа до той стадии, когда начинают исповедоваться первому встречному, потом сочувственным тоном осторожно выяснил, как Руф живет и чем занимается.
Оказалось, что Руф уже давно не живет, а бедствует. Из университета поперли, спортсмен из него не получился, постоянной работы нет, да и не особенно требуется, любимая женщина вышла замуж за обеспеченного и устроенного, а сам Руф от таких напастей окончательно сник, растерялся и, сломленный неудачами, запил, потом втянулся и теперь не может бросить.
Пьяно дергая головой, сипел он тогда в баре Сириску в ухо:
– Совсем опустился. Не поверишь – ворую. Понемногу, правда, но опыт уже есть… Пропала жизнь. Мой папаша, – чтоб ему на том свете так же говенно приходилось, как мне сейчас, – похоронив мать, совсем спятил под старость: женился на молодой сучке и завещание на нее переписал. А меня, значит, под жопу коленом… Как там в геральдике? Рыцарь, лишенный наследства? Ни за что ни про что… Маразматик паскудный… Теперь она сама там управляет. А на меня ей, конечно, сморкаться и размазывать… – Руф замысловато выругался. – Все прахом. И не изменишь. Да и руки не поднимаются изменять что-то. Осталось у меня только два выхода: или совсем на дно, или застрелиться к чертям собачьим. А я и на дно не хочу, и стреляться страшно. Жизнь, – она хоть какая паршивая, а все-таки жизнь. Ведь верно, а? – При этом он держал Сириска за лацкан пиджака, заглядывал ему в глаза и плакал, морща сизый, с красными прожилками нос, и слезы стекали по складкам в жирных щеках, как по водостокам. – Я с виду крепкий, а внутри… только тссс, никому… внутри – слаб. Слаб. По воле волн мотаюсь. От одного дела к другому, от одного человека к другому, от одного порока к другому. – Он вытер нос рукавом и по-детски всхлипнул. – И никакого спасения нет. Ни от себя самого, ни от напастей хреновых. Не жизнь, а сплошной проигрыш.
Сириск отвез его домой, в грязную комнату на окраине, навестил пару раз, прощупал обстановку и, окончательно убедившись, что Руф в безвыходном положении, занял ему немного денег и предложил дело: надо было похитить античный бюст. Руф после непродолжительного раздумья согласился.
В похищении они участвовали вместе, и все прошло гладко. Затем Сириск сбыл скульптуру за приличную сумму и выделил Руфу четвертую часть. Тот приободрился, снял квартиру получше и даже пить стал меньше. Несколько следующих дел они тоже провернули вместе. Сириск посмотрел, как Руф держится, как работает, остался доволен, и с тех пор только выбирал скульптуру или картину и находил покупателя, а похищением занимался Руф.
Денег Руф удерживать не умел и вскоре снова оказывался на мели. А у Сириска счет в банке рос, и он все реже организовав вал новые дела. Во-первых, он теперь жил в достатке, мог оплатить любое свое желание, а желания его были не беспредельны, и рисковать ему хотелось все меньше; к тому же время шло, и полицейское начальство постепенно менялось, а компромат на новых шефов полиции Сириск собирать не рисковал. Во-вторых, кражей произведений искусства занимались уже целые преступные синдикаты, куда одиночке Сириску было с ними тягаться! В-третьих, слишком много расплодилось подделок, причем подделок искусных, талантливых, – даже наметанный глаз Сириска однажды ошибся.
С Руфом теперь они виделись нечасто. Правда, временами Руф, оставшись без гроша, заходил просить в долг. Сириск никогда не отказывал и выдавал ему небольшие суммы, заранее зная, что возврата не будет. Сириску он напоминал бесшабашную студенческую молодость, да и вообще, было временами жаль его, а Сириск достаточно разбогател, чтобы позволить себе жалеть друзей. Тем более что "деловые" связи между ними на всякий случай сохранялись. И вот опять пригодились…
Руф давно скрылся из виду, а Сириск задумчиво смотрел за окно – на полосы дождя, пустынную, мокрую вечернюю улицу и грязные потоки воды, струящиеся по обочинам вдоль тротуаров.
3
В условленное время через три дня Руф не позвонил. Сириск обеспокоился, но решил сразу ничего не предпринимать, подождать еще. Четвертый день отсутствия Руфа превратился для Сириска в медленную пытку. В офис он спустился только затем, чтобы сообщить секретарше, что он заболел и поэтому все деловые встречи, назначенные на ближайшие несколько дней, откладываются.
Сириск не привык к поражениям, и молчание Руфа сразу поколебало его неизменное равновесие, он сделался угрюмым и раздражительным. Теперь он беспрестанно курил, хотя давно уже не позволял себе выкуривать больше пяти сигарет в день. Когда-то он прочитал в статье одного американца, что пять сигарет в день на здоровье отрицательно не влияют. И стал придерживаться этого правила…
Загулять Руф не мог. Сириск достаточно хорошо изучил его, чтобы исключить это – "работая", Руф никогда не прикладывается к бутылке. Значит, случилось что-то чрезвычайное.
Странно было, что молчали газеты. Зная пронырливых репортеров, Сириск не мог поверить, что они упустили бы такую сенсацию. Ведь кража ценной картины по-прежнему остается сенсацией, а уж поимка преступника с поличным, что бывает весьма редкой вещью, – сенсация вдвойне.
К концу четвертого дня Сириск решил, что надо действовать самому. Он созвонился со знакомым полицейским чиновником, опекавшим в Главном управлении Гедеон с окрестностями. Тот заявил, что весьма рад звонку, – чему Сириск склонен был не поверить, – говорил, как всегда, любезно. Они побеседовали о погоде, о телепрограммах, посетовали на распустившуюся молодежь, покритиковали новые моды, потом Сириск невзначай поинтересовался, есть ли новости из подопечного полицейскому Гедеона, тем самым исподволь подводя чиновника к грабежу музея. Но чиновник утверждал, что в Гедеоне все спокойно, крупных преступлений, к счастью, нет, только хулиганство и ночные грабежи прохожих. Сириска это не успокоило. Раз музей не входит в число пострадавших, значит, что-то стряслось с Руфом.
Сириск обзвонил морги столицы и Гедеона, но Руф туда не попадал. В больницах он тоже не числился. Сириск был в полной растерянности. Что делать дальше, он не знал.
За эти несколько дней Сириск впервые прочувствовал, что за мерзопакостнейшая вещь – неведение.