мужей учить надобно!
И не успел Охотник опомниться, сгинул терем его высоконький, растаяли палаты просторные, полы разошлись тесовые да исчезли столы дубовые, ну а гости все похмельные очутились на кочках в мочажине! Чарки тиной зеленой подернуты. Вокруг пьяна-трава колышется. Болотяник из топи таращится, над беднягами насмехается да Болотяницу кличет позабавиться.
Кой-как из трясины выбиралися, кой-как назад ворочалися, но поползло с той поры важдение, ядовитое, как змея-болотяница: Охотникова женка - чародейка, волхва, зелейница *, еретица, лихая кощунница!
А между тем проскакал мимо окон второй всадник: сам красный, одет в красное и на красном коне. Разгорался день, разгоралась работа, а где-то там, в Кабинете Главного, уже, чуяла Настасья, разгорался скандал.
Болтун-телефон забыл о приличиях, машинка дымилась на журнальном столике, стеллаж ретиво поскрипывал, то и дело роняя магнитофонные кассеты - стар стал, бедолага! - а Настасья тасовала заявки на передачи следующего месяца, торопясь составить план-график. Наконец план сошелся, как пасьянс, и Настасья понесла его своднице Наденьке, в обязанности которой входило переписать красивым почерком планы всех редакций на один общий, затейливо расчерченный лист, а потом передать Главному.
Наденька сладко зевала в своем кабинетике. Дверь отворилась. Наденька подавилась зевком, а на ее крупный, почти римский нос всполошенно взлетели очки деловой заинтересованности, но тут же и свалились, едва заметили, что это всего-навсего Настасья, и снова придремнули на девственном столе.
Наденька сразу начала жаловаться на придирки Главного:
- С этими графиками сделал из меня какую-то пугалу. Когда, говорит, вы входите в редакции, в них все должны вздрагивать!
- Зачем? - испугалась Настасья.
- Ощущая обострение ответственности, - ответила Наденька голосом Главного (она была до крайности артистична), и дамочки зашлись, сотрясая стены и заставляя звенеть незамазанные оконные стекла.
Потом Наденька приняла вид глубокой сочувственности и спросила:
- У тебя опять неприятности с нашими классиками?
- Да, - кивнула Настасья, дивясь, как стремительно веревочка-сплетница проползла по радиокомитету. - Отправились жаловаться Главному. Начнут плакаться или пригрозят инстанциями, а ты же знаешь, что для нашего это все, сразу скисает.
- Да, он, конечно, слабоват в коленках. Лев, но… не орел, - вынесла Наденька приговор Главному, и опять задребезжали стекла, а со стены сорвался старый календарь за 199… какой-то год.
Наконец Настасья ушла. Идти ей пришлось как раз мимо кабинета Главного, и тут сквозняком приотворило дверь, и она мельком увидела там Евгения и Глеба. Они дружно плакали, и на пол кабинета уже натекла изрядная лужа.
Настасье почудилось, будто сердце ее кто-то защемил канцелярской скрепкой, но смотреть дальше было неловко, да и противно, и она быстро пошла к себе и там приникла к окну, так же, с защемленным сердцем, торопя черного всадника. Но до вечера было еще ох как далеко!
Стекло охладило ей усталый лоб, и Настасья вдруг увидела, что над улицей, под сплетением троллейбусных проводов, летит большая белая птица. Ома пыталась вырваться из электросетей к небу, но провода сплетались все теснее и теснее, сбивали размах крыл, заставляя лебедя гнуть гордую шею. И несмотря на то, что был он скован, в размахе его крыл Настасье почудилась музыка - песня, призывный клик.
Настасья схватилась за горло, едва не задохнувшись, так вдруг заколотилось сердце, а когда мрак ушел из глаз, лебедя за окном уже не было. Впрочем, не было и сплетения проводов: по этой улице ведь никогда не ходили ни троллейбусы, ни трамваи.
Тем временем сводница графиков Наденька, запершись, чтобы никто не ворвался, вынула из сумки пухлую косметичку, пристроила на столе зеркальце, сняла с плеч голову, лосьоном стерла с лица выражение ироничной удали, помадой нарисовала приветливую улыбку, глазам установила выражение готовности и всепонимания, волосы скромно пригладила - и надела голову на прежнее место. Попыталась натянуть тугое-претугое платье ниже колен - бесполезно; и вышла, не забыв очки.
Вскоре после этого во всех редакциях раздался визг, над всеми телефонами сами собой взлетели трубки, и тоненький голосок Главного приказал Настасье немедленно явиться. Трубки упали на аппараты, а Настасья, поджав губы, отправилась на вызов.
В коридоре она кивнула многоглазому дивану, который с топотом и смехом вывалился из редакции «Последних новостей» да тут и плюхнулся перекурить. Диван ответил Настасье залпом парфюмерии, хором приветствий и частым чирканьем спичек.
Окутанное дымом сиденье горячо похвалило Настасьины новые сапоги, и диван во все глаза уставился ей на ноги. Настасья торопливо рассказала, где и когда такие сапоги продавались, какова была очередь, сколько, у кого и до какого срока она заняла денег, и пошла дальше.
Уже открывая дверь кабинета Главного, она случайно опустила взгляд и увидела, что ее новые серые замшевые сапоги покрылись множеством дырочек, прожженных завистью.
Поуспокоившийся было маховик враз набрал предельное число оборотов.
Главный, недокормленный пожилой петушок с тщательно подстриженным гребешком, Настасью встретил невозмутимо, как и подобало царю зверей, имя которого он носил. Перед ним стояла Наденька и держала стопку приказов Сверху, а Главный по одному, аккуратно, складывал их в верхний ящик своего письменного стола. Все знали: что попадает в этот ящик, исчезает бесследно. Напрасно было и разыскивать потом документы, пусть и жизненно важные. Главный поджимал узкий клювик и кукарекал:
- У себя поищите! У меня никакого беспорядка быть не может!
И стоило взглянуть на его безукоризненно чистую столешницу, очередную передачу на пюпитре - тексты Главный читал беспрерывно и неустанно, - стоило увидеть острый, словно жало, карандашик, который вылавливал в текстах опечатки и пропущенные запятые, - становилось стыдно за свой неуместный вопрос. Так-то оно так, но приказы и документы в верхнем ящике продолжали исчезать. Наконец общее мнение сотрудников сошлось на том, что этот петушок был внедрен на должность Главного какой-то инопланетной, а скорее - иногалактической разведкой, изучающей бюрократический механизм планеты Земля. Таких агентов, видимо, было множество в разных офисах, но разведданными этого были приказы по радиокомитету и прочая документация, канал связи - в верхнем ящике. Может быть, именно там начиналась какая-нибудь черная дыра, выход в гиперпространство или что-нибудь в этом роде.
Настасья, однако, полагала, что Главный вовсе не заслал, а завербован тут же, на Земле, очень уж самодоволен, мстителен, злобен и одновременно трудолюбив был он, а это - чисто земной вариант.
Итак, ворвавшись в кабинет, Настасья сразу увидела, что здесь приготовились к расправе. Из кладовых были принесены и установлены по углам колья с насаженными на них головами строптивых сотрудников. Все головы уже давно подавленно помалкивали, и только одна, срубленная, как знала Настасья, лишь неделю назад, еще плакала тихонько и между всхлипываниями грозилась, что будет жаловаться. Возле самого стола находился еще один кол - пустой, и, хотя Настасья была уверена, что пока еще Главный не осмелится насадить туда ее голову, она все же зажмурилась от внезапно подступившего страха, но тут же самолюбие взыграло, резьба сорвалась, и маховик пошел вразнос.
- Настасья! До каких пор вы будете наступать на горло нашим соловьям! Разрушаете стройное здание местной литературы.
- Нельзя разрушить то, чего нет! Они графоманы, а вы графоманов лелеете!
- Вы разогнали всех местных авторов, Настасья! У меня лежит коллективная жалоба на вас, подписанная ведущими баснозиждцами, стихотворцами, сказкоскладцами, романосозидателями и поэмоваятелями нашего Города!
- Не жалоба, а донос! Эти ваши «пимовалятели» сделали из Литературы поилку и кормушку, превратили ее в какое-то блудилище, а вам лестно слыть меценатом, потому что вы ничего, кроме их барахла, не читаете и не слушаете, вы уже забыли, что такое воистину Литература!
- А… так, значит, мне правильно доложили, что вы распространяете обо мне порочащие слухи: что я лев, но не орел!
- А что, разве вы орел? Но я, кстати, этого не говорила, вот и Наденька может подтвердить!
- Что?! Не ты?! Настасья! Посмотри мне в глаза! Как ты можешь так лгать!
- Наденька, что ты городишь?
- Что?! Я не позволю себя оскорблять! Ты это говорила, Настасья, я свидетельствую!
- Господи, Наденька, ну ты и…
Бац! Наденькина лилейная ладонь оставила на Настасьиной щеке алый пятипалый след. Лев выпорхнул из-за стола и выкатил из угла тачку, на которой была укреплена соломенная клетка. Наденька с неженской силой подхватила Настасью и впихнула в клетку, Главный чиркнул спичкой, и солома вспыхнула.
Главный, Наденька и присоединившийся к ним Председатель комитета по проверке соответствия требованиям Главного впряглись в тачку и несколько раз рысью пронеслись по всем студиям, кабинетам и коридорам, причем Наденька трагически вздымала грудь, не утирая мутно-зеленых, крупных, словно бы у крокодила, слез, Председатель, тощий, лет под пятьдесят юноша, застенчиво пожимал плечами, делая вид, что он тут - сторона, а Главный пронзительно кукарекал:
- За создание конфликтных ситуаций, повлекших за собой нарушения дисциплины, Настасье объявляется выговор со снижением квартальной премии на 60 процентов! Она приговаривается к изгнанию из литературной редакции и ссылке на подхват. При повторении подобных проступков Настасья будет обезглавлена!
Солома трещала, сея искры, но Настасья не пыталась вырваться из кибитки, а изо всех сил старалась держаться прямо, так закидывая голову, что у нее заныла шея.
Наконец пламя скандала угасло, Главный с Наденькой удалились, свалив обожженную Настасью в редакцию «Пойди туда - не знаю куда».