А вообще - что слава! Яркая заплата! Все наши герои тоже небось думали: мы тут за потомков кровь льем, жилы рвем, так они нам памятники нерукотворные воздвигнут, дороги цветами усеют… Ну, памятников у нас хватает, и речей тоже, но в остальном на потомках где сядешь, там и слезешь. Во всех магазинах висят таблички: «Ветераны войны обслуживаются вне очереди», а я раз сама видела: какой-то одуванчик с орденскими колодками попробовал внедриться, так бабы в очереди визг подняли. А сами все в злате-серебре. Этот дед, может, из-за войны все потерял, а им для него колбасы жалко. Но я не связывалась - облают, только и всего.
А вообще-то, Пришельцы, если хотите знать, я из тех дур, которые втихаря хотели бы верить в идеалы. Только об этом никто и никогда не узнает. Строго между нами! А то затрут все мои идеалы словами. Девальвация называется. Даже мамане не скажу. Она уж, извините, давно в возрасте элегантности, а все душу наизнанку при народе выворачивает. Если уж писать, то прозу: автор за нее спрятаться может. А поэт - вот он весь. Хорошо Пушкину - он уже лет сто пятьдесят, как помер. А моя поэтесса по улицам среди своих читателей ходит. Они из ее стихов и про ее детство знают, и про первую любовь, и про все остальные любви, и про меня, какая я у нее неподдающаяся. А мне, может, и не надо, чтобы про меня все знали. Все равно мысль изреченная есть ложь, так что лучше молчать. Дело в том, что я еще не знаю, как идеалы сочетать со всякими материальными потребностями. Увы. Они у меня есть. Только не знаю, чего больше - потребностей или идеалов. Может ли все это мирно уживаться? Вы не знаете, Пришельцы?
Интересно вообще-то, долго это безобразие будет продолжаться? Стоп, опять этот длинный откуда-то взялся. Спрошу-ка я его…
«Интоллалала» не издал ни одного сигнала за все время этого Контакта. Он только непрерывно гудел и перемигивался всеми индикаторами. Похоже было, что он старательно перерабатывает Информацию, как вдруг раздался короткий резкий треск, и все погасло. Антловарварвар понял, что «Интоллалала» вышел из строя. Это была катастрофа, которая означала немедленное прекращение всех Контактов и возвращение на Цфаллию, потому что без компьютерной системы «Интоллалала» корабль был практически беспомощен при возможной агрессии со стороны аборигенов, лишался четко наведенного защитного поля и в космосе. Увидев, что «Интоллалала» прекратил работу, Антловарварвар почувствовал себя так, словно одновременно находился в плазменном и газообразном состоянии. Он резко прервал Контакт и принял облик аборигена Планеты Третьего Круга.
Реку снова затянуло. Громоздился торосами развалившийся было лед. Пошел снег.
Дед Салов сандалил нос и ошеломленно водил глазами по сторонам. «До телефона не успеть, - терзался он. - Надо было сразу, дураку старому. А сейчас что? Поймают, снова в ванну сунут. По-хорошему, их бы на станцию сейчас, в отделение…»
Нина Петровна чуть не плакала: «Ну почему, почему они должны были сесть именно здесь?! Хотя бы в краевом центре приземлились бы! Там наверняка нашлись бы подготовленные товарищи. А то какой прок от такой встречи нам - и им? Я тоже хороша - о чем думала, о чем?! Какое впечатление произвела на них Земля!…»
Алена старалась ни о чем не думать. Плакать хотелось, а почему, спрашивается?
Галя Филимонова, которая как раз дошла до поселка, посмотрела на этих троих с обрыва и страшно обрадовалась: сейчас она им расскажет, что случилось в дороге! Бросилась было вниз, но в этот миг сработало защитное поле и начисто стерло память о происшедшем и у нее, и у трех «экспонатов». В сущности, Контакт занял считанные минуты по земному времени, а о том, что длилось считанные минуты, забыть не так уж сложно. Галя Филимонова поскользнулась, остановилась, недоумевающе пожала плечами: «Что это я?» - и пошла дальше в поселок.
Мирмирмирлалала притихла в своей колбе. Дигдигдиглололо выжидательно собрался в крошечную лужицу на пульте управления. Антловарварвар один из всех еще остался в облике аборигена. Надо было готовить корабль к старту, а он медлил.
Контакт, конечно, сорван. Информация есть, а Контакта нет. Впрочем, может быть, другие корабли Экспедиции вернутся на Цфаллию с удачей. А им… ну что же делать, не разлагаться же на элементы от огорчения! Тем более что еще неизвестно, о чем он, Антловарварвар, больше сожалеет: что сорван Большой Контакт или что он сам не довершил своего Контакта. Может быть, если бы можно было его продолжить, оставаясь в облике аборигена, и не на корабле, не под защитным колпаком, а там, где постоянно обитает Экспонат-2… Но Экипаж этого не одобрил бы. Где им понять!…
Нет, такие размышления не подобают истинному цфаллийцу. Антловарварвар рывком принял свое обычное состояние. Неудачи надо встречать спокойно. К тому же время пребывания на Планете Третьего Круга - Земле - все равно истекло. А жаль.
Дигдигдиглололо со свойственной ему неторопливостью вытекал из рубки. Бледно-розовый вид Антловарварвара вызвал у него сильнейшее раздражение всех составных частиц. Он посоветовал:
- Верните себе бодрость, Командир!
Антловарварвар мрачно просигналил в ответ что- то длинное и неразборчивое и послал команду пульту. Он даже не позаботился, привел ли себя Экипаж в предстартовое состояние!
Мирмирмирлалала поспешно всплеснулась, хотя и была обижена пренебрежением Командира к себе. «Они, эти газы, все такие!» И вдруг вспомнила почему-то, как смотрела на нее аборигенка, Контакт с которой она осуществляла. Будто чего-то от нее ждала, на что-то надеялась! Вот странно… Значит, они тоже чего-то хотят, чего-то ждут от жизни, эти аборигены? Пусть они выглядят абсурдно и не переходят в парообразное состояние от волнения, но, может быть, и Контакт - это что-то совсем другое? Вовсе не сигналы «Интоллалала», а просто взаимные сигналы? Ты сигналишь аборигену, а он тебе отвечает. Потом он сигналит, отвечаешь ты… Вместе!
Она с трудом умерила брызги. С кем тут поделиться своей тревогой, своим открытием? С грубияном Антловарварваром? С закосневшим Дигдигдиглололо? Они не поймут, никогда не поймут!
Дигдигдиглололо задумчиво застыл у выхода из рубки. Такие эмоциональные взрывы, бурные реакции уже не для него… Конечно, в Начальном Периоде Существования он был иным - более быстротекучим. Как где научный спор или затевается новое путешествие - туда сразу же со всей возможной стремительностью вливался Дигдигдиглололо. И разжижиться от неумеренных скоростей не боялся. Что и говорить, хороший был Период. Но все истекает, все сгущается. Иной раз так хочется обменяться по этому поводу сигналами. А с кем? С этим недоконденсированным Антловарварваром? Или с изменчивой, непостоянной в эмоциях Мирмирмирлалала? Смешно и грустно! Они еще не знают, сколь тягостна и в то же время радостна Память о прошедшем Существовании. Понять состояние Дигдигдиглололо мог бы только такой же сгустившийся, много испытавший коллоид. Вот Экспонат №3 - из таких. Правда, он не коллоид, но, в сущности, какое это имеет значение для общения?
БЕРЕЗА, БЕЛАЯ ЛИСИЦА
Светлой памяти
Ивана Антоновича Ефремова
Гуров брел по лиловому песку, который с сухим, еле уловимым скрежетом сдавливался под ногами, а потом вновь становился гладким, только кое-где бугрились заложенные вековыми ветрами складки. На этом песке следов человека не оставалось. Словно Гуров - некое бестелесное существо. Может быть, и он уже умер, как остальные? А вдруг Аверьянов и Лапушкин, вернее, их призраки, невесомо и неслышно бредут поодаль? Но никого не было, и Гуров унял дрожь, отнял руку ото рта… Потом, постепенно, он привык к необычайной упругости песка, уже не искал вокруг призраков и только иногда с мрачным презрением думал: «Было бы куда лучше, парень, если бы ты не так крепко зажимал себе рот!»
Они, можно сказать, сами себе вырыли могилу. Разве нельзя было сесть на другом спутнике этого блеклого солнца, которое сейчас как ни в чем не бывало смотрит на Гурова, поливая его жарким, но в то же время словно бы холодным, равнодушным светом? Будто чья-то злая воля направила корабль именно сюда - злая воля, а не авария. Как же они, недотепы, радовались, когда оказалось, что на этой «благословенной» планетке воздух почти такой же, как на Земле!…
Посиневшие, задыхающиеся, они выползли из покореженного, чудом севшего корабля, и долго лежали на твердом фиолетовом песке, не в силах не то что подняться, но и слова молвить. Это отсрочило смерть двоим из них…
Первым пришел в себя Аверьянов. Он вообще был покрепче других, этот кряжистый шутник. Глубоко, расправляя грудь, вздохнул - и направился к «Волопасу» (так назывался их корабль), а через несколько минут появился, неся обшивку от кресла, наспех споротую и приспособленную под некий импровизированный мешок, в котором угадывались очертания консервных упаковок. Глотнув воздуха, особенного чудесного после прогорклой атмосферы «Волопаса», позвал - совсем негромко, но этого было достаточно, чтобы друзья его услышали, и еще кое для чего хватило этой коротенькой шутливой фразы, сказанной хриплым, измученным голосом:
- Подзакусим, братва!…
Воздух будто подожгли. Сгустилось дрожащее марево. Почва дрогнула. Очертания фигуры Аверьянова мутнели, плавились. Он будто проваливался в преисподнюю, будто всасывался воронкою. И еще какое-то время после того, как в зыбкой мути растворился Денис, перед Гуровым маячило его растерянное лицо. А потом разомлевший воздух вновь стал прозрачен и холоден, а вершины дальних гор обрели прежние чеканные очертания.
Кто угодно закричал бы тут в ужасе и отчаянии. Кто угодно - только не Гуров и не Лапушкин. В косморазведке нервных не держали. Анализировать неожиданности они могли не хуже компьютера. И теперь возник мгновенный ответ: все было нормально до того, как раздался голос Дениса. Едва ли смысл слов оказался роковым «сезамом», открывающим двери катастрофы. Значит, дело в самом звуке. В голосе.
Да, нервных в косморазведке не держали. И все-таки они не могли заставить себя переступить то место, где исчез Денис, пройти по его невидимому пеплу. «Волопас», почти дом родной, смотрел отчужденно. И они поняли, что сейчас лучше уйти отсюда.