- Да. Но ты - цветок. Вселенная. Ты вихрь метелей междузвездных. И вновь цветок. Не человек. Страдание неведомо тебе.
- Ох, ваши истины смешны - и так верны порою! Кто не живет, лишь тот и не страдает. Кто не страдал - тот не изведал жизни.
- Страдала - ты? Ты - женщина… цветка, звезды? Цветунья?
- Цвет… как меня ты называешь?
- Цветунья? Нет. Цветида? Нет… Цветица!
- Ты только что усмехалась над страстью людей всему давать названия. А теперь и у тебя есть имя. Ты не протестуешь?
- Но ведь так хотелось Майе.
- Ты будешь покорна всем ее желаниям?
- Что тебя волнует?
- Не будем забегать вперед.
В саду облаков и звезд цвела планета. Люди ее и растения пели одну общую, ладную песнь до той поры, пока людям не показалось, что голос растений слишком звонок и вообще - они занимают чересчур много места. Люди попросили соседей потесниться. Странна была эта просьба. Ведь украсить землю цветами - все равно, что украсить ее любовью. Но как не ответить добром на добро? Погоревали цветы, посовещались со звездами - цветы и звезды прекрасно понимают друг друга, ведь они вечно глядят друг другу в очи, - и отправили многих детей своих в дальние дали, на попечение знакомых звезд. А на самой планете новых растений, молодых и сильных, оставалось все меньше. Однако они по-прежнему нежно обращали свои взоры к людям.
Но людям этого показалось мало. Они перестали просить - они начали требовать все больше свободного места, чтобы украшать все новые и новые пустоши грудами камней, морями вонючей жидкости и собственными отходами.
Цветы любили людей. Однако нельзя до бесконечности испытывать любовь.
И все же растения не озлобились - они затаились. Перестали приветствовать людей и отвечать им, даже сделали вид, что забыли их язык. Они много знали о планете и ее тайнах, но перестали поверять эти тайны человеку. При всем своем терпеливом могуществе они начинали провидеть разрушительную опасность, исходящую от человека, который, вечное дитя, очаровывается поддельным больше, чем истинным, и дело рук своих тщится сравнить с изделием Природы, заранее готовый присудить победу себе.
Летела, летела в небе, исчерченном созвездиями, планета, словно удивительный живой корабль. Путь ее был прекрасным и бесконечным. Но экипаж в безумной самоуверенности начал постепенно разрушать свой корабль, систему его жизнеобеспечения, рассчитанную на длинный, длительный полет. Планета заболела. А потом началось ее медленное умирание. Однако она была еще жива и, выполняя извечную программу, продолжала оберегать своих обитателей - своих разрушителей. А они не сомневались, что по-прежнему властны над собой и кораблем. Однако странно, странно! Медленное убийство планеты стало их медленным самоубийством. Сначала погибла жалость; потом занедужила память о прошлом; угасла благодарность родной планете, столь долго и верно несшей их во Вселенной; захворало преклонение перед вечной Красотой; тяжко бредила ответственность перед грядущим; уродливо нарывала созидательная сила… Иные здоровые голоса были слишком слабы, бессильны перед общей тупой, надвигающейся, прогрессирующей болезнью. «Мы летим! Мы долетим!»- еще мечтали в своем самодовольстве люди, но куда? Как? Накормит ли их метеоритный рой, напоит ли лед абсолютного холода, согреют косматые солнца, утешит чернота межзвездных провалов? У Вселенной времени сколько угодно, а у человека?
По умирающей планете, населенной умирающими растениями, бродили умирающие люди, уверенные, что идут твердой поступью к счастью. Но только призрак памяти о прежней красоте и гармонии витал над останками растений. Их становилось все меньше и меньше. И наконец последний цветок, умирая на обломках корабля, уничтоженного своим же экипажем, взял погибающую планету под защиту. Он разметал семена свои в небе, потому что уже не было для них места - взойти. Пыль семян смешалась с межзвездной пылью. И в иные ночи она достигала дальних миров, оставляя на них всходы странной, фантастической жизни. Каждое из семян - такое малое - унесло в себе родную планету - такую огромную - прежней: цветущей и живой. В каждом из тех семян - память о счастье дружбы людей и растений, горечь смертельной обиды - и вечное стремление простить эту обиду, возродившись в мирах иных, вновь оживив в себе свою планету - цветов и людей.
Цветица закончила свой рассказ. Закатный розовый туман, висевший за окном, сменился ночной тьмой. И засветила свои недолговечные огни маленькая Вселенная города.
- Ты думаешь, Майя поняла, кто ты?
- Да, я верю.
- Уж слишком все это… непривычно нашему разуму.
- Природа бесконечно изобретательна. Где объять ее разуму человека. Иной раз вера нужнее понимания.
- Хорошо, тогда поясни мне…
- Тебе?! Тебе, которая создала все это!
- Да, да, мне, которая… И сама великая природа не все понимает в созданиях своих. А я всего лишь… Ну, не о том речь. Неизвестно, есть ли на других планетах люди, но цветы есть. Они это заслужили. Но почему же ты носишь людей, тех, кто сгубил твою планету, в себе, как мать носит дитя во чреве своем? Почему не даешь им погибнуть? Разве мало тебе хранить поля, реки, леса и небеса далекой родины? Зачем тебе люди?
- Никто так, как человек, не умеет радоваться красоте цветка.
Прошло некоторое время, и вот однажды в автобусе, повернувшись передать монетки в кассу, Майя увидела рядом колдунью.
- Ой, здравствуйте, дорогая колдунья! - вскричала она, - Я все хотела зайти к вам.
- Что-то беспокоит? - профессиональным голосом спросила колдунья.
- Нет, разве что невысказанная благодарность беспокоит меня. Я так счастлива благодаря Цветице… Целый мир теперь мое дитя!
Колдунья будто и не удивилась, только дрогнул в улыбке уголок рта.
- Да, я понимаю. Счастье… Давно не слышала я этого слова о настоящем. Вое больше произносят с глаголами «были» или «будем». Ну что же, я рада за тебя. Лови свои счастливые мгновения. Ты увидала ленту золотую в нечесаной косе сероволосых будней. Смотри же на нее и глаз не отводи.
Майя радостно и непонимающе рассмеялась.
- Ну вот и моя остановка. Но я не прощаюсь с тобой надолго, - сказала колдунья. - Имей в виду, завтра у меня прием с восьми утра до двух. - И, спорхнув на асфальт, она понеслась к избушке на курьих ножках с табличкой «Поликлиника Центрального района».
«Зачем мне на прием? Странно…»
Однако вечером она уже знала, зачем ей завтра на прием к врачу.
Возвратившись с работы, Майя зашла в свой подъезд и сразу почувствовала запах… Наверное, где-то жарили лук на растительном масле. Жирные брызги этого запаха усеяли все вокруг и даже пропитали солнечные лучи, бьющие в окно. И все отвращение, которое Майя когда-либо ощущала к жизни, тяжелым мячом подпрыгнуло к горлу. Она перестала видеть, слышать, она еще успела отпереть двери, но обморока уже не помнила.
…По реке плыла лодка. На ее борту было написано: «Катерина-одиночка». Река светилась от солнца. Какие- то люди стояли на берегу, в густой тени, показывали на Майю пальцами и смеялись. Они отличались от нее только тем, что Майя плыла по широкой реке, а люди стояли на берегу, но не было более чуждых существ в мире! И Майя легла на дно лодки, чтобы люди не видели ее.
Это был бред.
Майя оказалась в своей комнате. В незапертую дверь вошли Чужие, стали мучить смехом. Чужие были все разноликие, разноглазые, но все они были на одно лицо, одинаковые, будто покрытые общей оболочкой. А Майя лежала перед ними - одна, особенная, другая - уже не меж деревянных бортов «Катерины-одиночки», а меж ладоней Судьбы. Сначала они показались теплыми, а теперь медленно остывали.
«Если бы встать, закричать! Если бы помогли!»
Если стоял среди Чужих и равнодушно смеялся.
«Помоги! Верни время назад! Избавь меня от этого!»
Великий волшебник по имени Если посещает каждого. Сколько он сулит соблазнов! Но это все обман, туман и морок. А время - самое непреклонное, что есть на свете, оно всегда уходит, несмотря на наши мольбы. «Поземщик! Замети все мои следы и все дороги ко мне в памяти, мыслях и сердце, замети, Поземщик!»
И послушно мело, мело - по оледенелому дворцу тайги, и сквозным коридорам рек, и пустынным залам полей… И над горным озером, которое, промерзнув до дна, лежало в отрогах Сихотэ-Алиня, будто чье-то вынутое и брошенное сердце, мело, мело.
Замело следы Майи, и Чужие заблудились в метели и ушли. Поземщик прощально вздохнул и исчез. Его кто-то позвал издалека, кто-то страстно мечтал задержать вылет самолета. Поземщик опоздал, самолет улетел. Но это тоже был бред.
Когда Майя очнулась, ночь наводила мосты на землю.
- Цветица! Ох, Цветица, что со мною!
Молчала радость, жившая в цветке.
- Мне худо, успокой меня, Цветица!
Вскипели ветры. Звезды заискрились.
- Цветица, это все обман, неправда это! Скажи мне - светом, звуком или цветом, - что я ошиблась, нет беды со мною!
Цветок молчал, но звезды все играли.
- Ох, усыпила ты меня своею сказкой. Как я могла забыть, что Змей меня поганил? Мне лучше петлю было б свить, чем песни твои слушать, сладенькая лгунья! Нет, быть того не может… Избавиться скорей от яда, что набух во мне и мерно созревает! Зеленоцветный, златоглазый яд - с руками и ногами? Или вечно он на брюхе будет ползать, рот сомкнувши, и лишь единожды его разверзнет, чтоб до смерти ужалить мать свою - меня?
Она уткнула в пол лицо и билась лбом о крашеные доски. И тут Цветица голос подала:
- Всегда в душе у вас, людей… у всех живых таятся в душах змеи. Бывает, ползают они, скрипят своею чешуею - так, что достигает этот скрежет пределов мирозданья, которому не найдено пределов. Бывает, человек уже насквозь пропитан ядом. Яд в кончиках ногтей и сбритых волосах. Во взгляде и в походке. Даже платье не скрывает, что из пор не пот, а яд сочится. Вечно Змей над человеком власти ищет, но… не всегда находит. Скрутить в клубок упругий, придавить под гнетом доброты тугую змейку злобы, ей зубы затупить, а яд отдать алхимику великому - душе своей бессмертной, ч