- Нет, - сказал Шаров, чувствуя неожиданную нежность к тощей бездомной собаке. - Эта кража в оперативке не значится. И фонарь тоже.
Она переводила мечтательный взор с заснеженной улочки на музейную витрину, где желтоглазый обимурский тигр словно задумался о чем-то.
Шарову стало понятно многое.
- И крыльцо? - тихо спросил он.
Незнакомка кивнула.
- Ну а лес? И тот уголок на Воронеже? - Ему было стыдно, но он не мог удержаться от вопросов.
- Да, собственно, это не имеет прямого отношения, - виновато улыбнулась она. - И, конечно, если бы он приехал, я бы все вернула на свои места. Он не приедет, он даже адреса моего не знает теперешнего, но ведь нет ничего чудеснее ожидания счастья, нет ничего ознобнее. Я так ждала его! Изо всех сил! Вот силы и кончились. Боже ты мои! Он мне и на улицах чудился. Хотя нет никого в мире подобного ему! Он воистину явление природы, как ночь, луна, снег. Тысячу раз я в мечтах пережила его возвращение и нашу встречу. И мечтала показать ему все, что мне мило и дорого. Тысячу раз описывала эти места в своих пламенных посланиях. И вечерние тени, и этот тихий свет, и Обимур меж сопок. Знаете, как в стихах: закат, и облака, и воды…
Она смотрела вдаль, и Шаров посмотрел туда же. Там цвел предзакатный Обимур под ясным, уже чуть- чуть зеленоватым небом, и облака, пока бело-розовые, были слегка тронуты мглою.
Он вспомнил, как составлял опись. Нет, и очевидцы, и он ошибались. Вовсе не до самого горизонта распростерся Обимур, но изрезал левый берег десятками проток, которые сейчас сверкали, одна другой ярче, а сопки на горизонте были неразличимы, завешены дымкой дальнего дождя. Такое уж стояло дождливое лето…
- Ох! - сдавленно сказал Шаров. - Да как же вы это делаете? - Он в очередной раз изобразил в воздухе прямоугольник.
Она не то улыбалась, не то подавляла слезы, повторяя его жест:
- Именно вот так. А почему получается - не знаю. Когда дойдешь до такого состояния, до предела… когда умираешь от любви, а ожиданию нет конца, тогда получается все. Все! Кроме самого главного.
- Да как же так?! - повторил Шаров, но уже о другом. - Что же, вам ничего не дорого в жизни, чтобы умирать? Вы же где-то работаете, верно? Зачем вы хороните себя среди воспоминаний?
- Да вы садитесь, - предложила она, и Шаров послушно плюхнулся на низкий диван в просторной ком- нате. У невключенного телевизора был выпуклый злой лик, настороженно смотрели книжные шкафы. Откуда-то пахло жареной картошкой.
- Ну, похороню себя здесь - какая разница? - окинув комнату небрежным взглядом, сказала она. В голосе ее появилась жесткость, и Шаров подумал, что, наверное, эта женщина не любит, когда ей противоречат. - Кстати, увидеть это удалось вам первому. Вы были настроены встретить нечто необычное, да?
Шаров кивнул, вспомнив таксиста с рыжими кудрями.
- Не буду домогаться ваших профессиональных секретов. Да, я сказала, что вернула бы похищенное, если бы он появился. Но когда я умру, оно вернется на место само собой, вы не волнуйтесь.
Почему-то это уже очень мало волновало Шарова.
- Но нельзя же, нельзя же быть фигурой в картине ожидания! - страстно выкрикнул он и умолк на миг: вот сказанул! Даже Александре, пожалуй, не додуматься до такого. - Нельзя жить только мечтой! Можно подумать, это первая любовь.
Она пожала плечами:
- Любовь всегда первая. Ну а мечта… Все живут мечтой. Вы, к примеру, - раскрыть невероятное преступление, да? Ваша жена - мечтой, что вы не то чтобы продвинетесь по службе, но вдруг станете похожи на героев-сыщиков всех тех детективов, которые она читает, поджидая вас.
Шаров похолодел.
- Вы не обиделись, надеюсь? - спросила незнакомка. - Не удивляйтесь, что я это знаю. Как-то так получается. Я теперь все знаю, кроме одного: почему он забыл меня.
Она достала что-то из шкафа.
- Посмотрите, - на колени Шарову упал ворох материи, - вот моя работа.
Шаров смотрел. Это были вышивки - необычайно модные теперь вышивки «крестом», как вышивали в старину. Бум на них не проходил уже много лет и даже нарастал. По ним, знал Шаров, некоторые просто-таки с ума сходили. Вышивки, которые он видел сейчас, были очень хороши. Портреты каких-то людей в старинных одеждах, фантастические сценки, былинные богатыри, пейзажи… Он раскладывал вышивки на диване, как вдруг заметил, что на всех изображен один и тот же человек. Упорно повторялись черты этого худого замкнутого лица. Правда, глаза были то серыми, то голубыми, то зеленоватыми, а волосы светло-желтыми, светло-серыми, словно седыми, совсем уж белыми, - но все был он, он… Кажется, Шаров видел где-то этого человека. Нет, просто лицо окружило со всех сторон и почудилось уже знакомым.
- Память о нем живет даже в кончиках моих пальцев, и что бы я ни делала, она проникает в дело рук моих, - тихо сказала незнакомка.
- Как-то все это… слишком красиво, - с досадой сказал Шаров: обида еще не покинула его.
Она промолчала.
- Красиво? Ох, но меня учили любви строки прекрасных стихов, а не поцелуи после танцев. Я не верю в любовь, если о ней нельзя сказать красиво, если слова о ней линялые, как привычка, или неразборчивые, как знакомство на танцплощадке.
Дались ей танцы!
- А вы с ним где познакомились? - не скрыл Шаров своего любопытства.
Она покраснела:
- Да можно сказать, что на улице. Но важно другое - чем оборачивается встреча! Вы видите, чем. А впрочем, может быть, вы и правы, все это слишком красиво. И, главное, все уже было, было у других. Вот, пожалуйста:
Кто мне откликнулся в чаще лесной?
Утром и вечером, в холод и зной,
Вечно мне слышится отзвук невнятный,
Словно дыханье любви непонятной,
Ради которой мой трепетный стих
Рвется к тебе из ладоней моих…
- Но это же стихи! - возразил Шаров.
- Для меня нет и не было никакой разницы между жизнью и литературой. Никакой!
Почему-то Шаров почувствовал себя увереннее. Не потому ли, что лицо на вышивках не таило в себе, на его взгляд, ничего особенного?
- Вот-вот! - наставительно изрек он. - Вы живете в выдуманном мире, оттого вам и не хватает воздуха. - Еще одна фразочка что надо! - А если бы вы вернулись на землю, то поняли бы, что здесь много таких радостей, которые излечили бы вашу печаль.
Она взглянула на него с изумлением, но тут же улыбнулась печальными губами:
- На землю? Господи! Да вы что, не видите ничего?!
И Шаров увидел кухню. Вот откуда так сладостно пахло жареной картошкой!
Его собеседница теперь стояла у плиты. Над сковородкой плавало облако пара, а хозяйка словно бы не замечала брызг шкворчащего жира. Она была в простеньком платье и фартуке, волосы подобраны. Повернулась к зашипевшей кастрюльке - и Шаров увидел ее лицо. Да нет, это вовсе не та, что умирает от любви! Эта старше лет на десять!
Шаров растерянно оглянулся. Да, незнакомка в синем сидит рядом с ним на диване, заваленном вышивками, а хозяйка кухни понуро застыла у плиты.
- Я уж думал, это вы там. Но она по возрасту чуть ли не в матери вам годится, - решил Шаров польстить своей собеседнице. Однако та смотрела с грустью.
- Вы знаете, в ваших словах что-то есть. Я не родилась бы, не будь ее. И вот ее, и ее тоже, и ее…
И увидел Шаров свою незнакомку: в незастегнутом халатике поверх ночной рубашки, взлохмаченная, стояла она перед зеркалом в ванной комнате и торопливо похлопывала кончиками пальцев по лицу, густо покрытому желтоватым, пряно пахнущим кремом, а глаза у нее были не то сонные, не то…
А вот она уже стоит в платье вызывающего вида, что-то такое черно-белое, и волосы подобны пепельному облаку, и надменны яркие губы, и холодно-неподвижны глаза за решеткой ресниц.
И увидел он ее опять, по-домашнему одетой, с вязаньем, в кресле, и спицы постукивали, а глаза смотрели мимо, мимо, никуда.
- Да что они все как мертвые?! - раздраженно воскликнул Шаров.
- Почему они? - пожала плечами женщина в синем платье. - Это же все я, как вы не понимаете?
- Какая же из них настоящая? - почти с испугом спросил Шаров. Он был почти уверен, что она скажет: «Конечно, я», но ответ был другим:
- Они настоящие все. Но скоро одна из них - я - умрет. А жизнь других будет продолжаться. Глаза их опустели, потому что они знают: их скоро станет меньше… И это не последняя смерть. Следом, наверное, умрет вон та злая красавица. Потом та, что тщится скрыть под кремом морщинки. А может, наоборот. Дольше других продержится хозяйка у плиты, но и ее пересидит та, что в кресле. Нет, она будет двигаться, одеваться, готовить еду и даже улыбаться, но останется одинока в себе. Вот тогда в женщине совсем умрет Женщина. Она будет ласкова и добра, и окружающие будут благословлять ее за то, что она отдала им всю себя, но…
«Маша! - вспомнил Шаров. - Неужели и тебя тоже - несколько? И твоей Александры? И любой другой женщины? А ты, Маша, умерла ли ты от любви? Или это еще предстоит тебе? А что тогда делать мне? Или я тоже теряю то одного, то другого себя?»
Ах, как мы умеем даже беды других, даже смерти других примерять на себя!… И Шаров, устыдившись, воскликнул:
- Но как, скажите, как вернуть им цельность? Как сделать их единым существом, чтобы не разбивала их смерть на осколки? Могут ли они быть счастливы все, разом?
- Могут, - мягко улыбнулась та, что носила синее платье. - Вернее, могли бы, если бы вернулся он. Но что толку мечтать о несбыточном?
Она взяла Шарова за руку и повела к двери. Пальцы ее были как лед.
- Прощайте. Какое красивое слово, верно? Безвозвратное.
Шаров смотрел, смотрел на ее усталые губы, на уже почти безжизненные глаза.
- Зачем я сюда пришел! - вдруг прошептал он. - Зачем я вас увидел!
Губы испуганно дрогнули.
- Теперь я буду во всех искать признаки смерти, понимаете? Буду думать: а вдруг завтра погибнет часть души этого человека?
- Мой дорогой, - ласково сказала она, снимая с его рукава серую шелковую ниточку, - я виновата перед вами, наверное. Зачем растревожила? Но послушайте меня. Может быть, это и хорошая тревога? Может быть, в том и есть смысл, чтобы сердце успело выгореть все, дотла? Да, да, красиво, я знаю! - улыбнулась она, и Шаров улыбнулся в ответ. - И еще. Никогда не спасайте человека, который умирает от любви. Выжить можно, только озлобясь. А уж лучше гибель.