Ярдена усадила меня в старое фиолетовое кресло и спросила, что я буду пить.
— Не беспокойся, — сказал я ей, — не хочу мешать. Посижу две минутки, отдохну и пойду себе. Загляну в другой раз, когда твои мама и бабушка будут дома.
Ярдена настаивала на том, чтобы я попил:
— День был такой жаркий, а ты пришел пешком…
Пока она выходила из комнаты, я смотрел на ее длинные ноги в девичьих босоножках и белых носочках. Голубое платье обвивалось вокруг ее колен. Глубокая тишина царила во всем доме. Будто он уже продан и опустел навеки. Старинные стенные часы тикали над кушеткой, а снаружи лаяла вдалеке собака. Но даже легкое дуновение ветерка не пробегало по верхушкам черных кипарисов, окружавших двор со всех сторон. В окне, выходившем на восток, видна была полная луна. Сумрачные пятна на поверхности ее выглядели сегодня темнее, чем обычно.
Ярдена вернулась, и я заметил, что она сняла свои босоножки, носочки и теперь ходила босиком. В руках она держала черный стеклянный поднос со стаканом, бутылкой охлажденной воды и тарелкой, наполненной финиками, сливами и черешнями. Бутылка запотела, а кромку высокого стакана украшал тонкий голубой ободок. Она поставила поднос на стол передо мною, склонившись, наполнила водою стакан под самый голубой ободок. Когда она наклонялась, я на секунду увидел холмики грудей и ложбинку между ними. Груди ее были маленькими и твердыми; на миг мне показалось, будто похожи они на те сливы, что она принесла. Я сделал пять или шесть глотков, прикоснулся пальцами к фруктам, но не взял ничего, хотя сливы, то ли запотевшие, то ли покрытые капельками воды после мытья, выглядели соблазнительно вкусными. Я сказал Ярдене, что помню ее отца, помню эту комнату с детства и здесь почти ничего не изменилось с тех пор. Она ответила, что папа любил этот дом, где он родился, вырос и написал все свои книги, но мама хочет уехать отсюда и жить в городе. Тишина ей в тягость. Бабушку, по всей видимости, поместят в подходящий пансион для пожилых людей, а дом будет продан. Она лично ни за, ни против. Это дело мамы. Если бы ее, Ярдену, спросили, то она, возможно, сказала бы, что продажу следует отложить, пока жива бабушка. Но, с другой стороны, и маму понять можно: что ей делать тут сейчас, когда она наконец вышла на пенсию и больше не преподает биологию в средней школе? Дни и ночи напролет мама здесь одна с бабушкой, которая уже почти ничего не слышит.
— Ты хочешь посмотреть дом? Чтобы мы прошлись по комнатам? Тут у нас немало комнат, комнатушек, закоулков. Дом этот, — продолжала Ярдена, — построен вне всякой логики… Будто архитектор, одержимый какой-то фантазией, нагромоздил комнаты, коридоры, переходы, закутки как Бог на душу положит. На самом деле никакого архитектора не было: прадед возвел центральную часть дома и каждые несколько лет расширял дом, добавляя новое крыло, новое помещение. А потом появился дедушка и тоже пристраивал, добавлял комнату, потом еще одну.
Я встал и последовал за ней. Оставив залу, мы вышли через одну из открывшихся дверей в полутьму и оказались в выложенном каменными плитками коридоре, вдоль стен которого висели выцветшие фотографии холмов и речек. Глаза мои были прикованы к ее босым ногам, ступавшим проворно и легко по каменным плиткам, словно она плясала передо мною. Из коридора открывалось несколько дверей, и Ярдена сказала, что, хотя она и выросла в этом доме, ей до сих пор чудится, будто она находится в лабиринте, и есть такие уголки, где ни разу не ступала нога ее во все дни детства. Она открыла одну из дверей и увлекла меня за собой в дугообразный переход, к которому спускались пять узких ступенек. Сгущающаяся полутьма царила там, полутьма, которой в полную тьму не позволяла превратиться только одна желтая хилая лампочка, укрепленная на потолке. И здесь, в этом переходе, стояли шкафы с застекленными дверцами, до отказа набитые старыми книгами. Среди книг находилась коллекция окаменелостей и раковин.
Ярдена сказала:
— Здесь мой отец любил сидеть под вечер. Он питал странную привязанность к местам закрытым, где нет окон.
Я заметил, что и меня тянет к закрытым местам, таким, где даже в разгар лета сохраняется некая тень зимы.
Ярдена произнесла:
— Если так, то я привела тебя куда нужно.
Из этого полутемного перехода через скрипучую дверь прошли мы в маленькую комнату, обставленную довольно скупо: только старая выцветшая кушетка, коричневое кресло, круглый столик, тоже коричневый, с гнутыми ножками. На стене в этой комнате висела большая серая фотография Тель-Илана, сделанная, по-видимому, много лет назад с водонапорной башни, расположенной в центре деревни. Рядом с фотографией я увидел почетную грамоту в рамочке под стеклом, но свет был слишком слабый, чтобы прочесть написанное там.
Ярдена предложила, чтобы мы немного посидели здесь, и я не отказался. Я опустился на истрепанную кушетку, а Ярдена устроилась напротив, в кресле, скрестив босые ноги и пытаясь натянуть платье на колени, но подол был слишком коротким, чтобы их прикрыть. Она сказала, что мы еще не увидели и малой части дома. И добавила, что из этой комнаты можно через левую дверь выйти в гостиную, расположенную у входа в дом, ту самую залу, из которой мы начали свое путешествие. А вот правая дверь открывается в кухню, откуда можно попасть или в кладовку, или в коридор, ведущий в несколько спален. Есть еще спальни, они находятся в другом крыле. В некоторых никто не ночевал уже более пятидесяти лет. В первые годы прадед пускал туда на ночлег гостей, прибывших из дальних поселений поглядеть на выращенные им фруктовые сады и плантации. А дедушка оставлял ночевать лекторов и артистов, выступавших перед жителями деревни.
Я взглянул на круглые, гладкие колени Ярдены, выглядывавшие из-под платья. И Ярдена посмотрела на свои колени. Я поспешил перевести взгляд на ее лицо, на нем появилась легкая, несколько рассеянная улыбка, видимо вызванная приятной, хотя и туманной мыслью.
Я спросил Ярдену, почему она решила устроить для меня экскурсию по дому. Она удивилась: «Ведь ты хочешь купить его, не так ли?» И я едва не признался, что намереваюсь купить «развалину» под снос, а потому не было никакого смысла водить меня по всем комнатам. Но, подумав, решил промолчать. Я сказал:
— Такой большой дом, а сейчас в нем живут только две женщины.
Ярдена пояснила, что мама и бабушка обосновались в том крыле, что выходит на задний двор, и ей, когда она приезжает погостить, отводится комната там же.
— Хочешь продолжить? Не устал? Есть еще много закрытых комнат, и теперь, когда ты пришел, я не прочь воспользоваться случаем и заглянуть в них. Одна я бы не решилась из страха, но вдвоем мы не испугаемся. Верно?
Нечто жесткое, почти вызывающее на миг прорезалось в ее голосе, когда она спросила меня, не устал ли я и не будет ли нам страшно вдвоем.
Мы двинулись дальше, миновали правую дверь и вошли в кухню, большую, старинного образца. На одной из стен висели сковородки самых разных размеров. Старинная печь с трубой, сложенной из красного кирпича, занимала угол. Косы из чеснока и ни́зки сухих овощей свисали с потолка. На темном, сработанном из толстых деревянных плит столе разместились в беспорядке предметы кухонного обихода, записные книжки и тетрадки, банки с сыпучими продуктами, коробки сардин и запыленная бутылка оливкового масла, большой кухонный нож, старые грецкие орехи, приправы и специи. Настенный календарь с картинками, как я заметил, был выпущен много лет тому назад.
— Здесь, — пояснила Ярдена, — в зимние дни отец любил сидеть рядом с горячей печкой и писать в своих тетрадках. А теперь мама и бабушка пользуются маленькой кухонькой в том крыле, где они живут. И эта кухня оказалась по сути заброшенной.
Она спросила меня, не голоден ли я, предложив приготовить для меня в считанные минуты легкий ужин. Я действительно слегка проголодался и был не прочь, к примеру, перекусить ломтем хлеба с авокадо, луком и солью. Но кухня показалась мне слишком заброшенной, а любопытство толкало меня все дальше и дальше, в глубины дома, в самое сердце лабиринта. И я ответил:
— Спасибо, Ярдена, быть может, в другой раз, а теперь, пожалуй, пойдем дальше и поглядим, что еще есть здесь.
Вновь в глазах ее блеснуло нечто дразнящее, подзадоривающее, немного насмешливое, будто наконец-то раскусила она меня со всеми моими мыслями и то, что ей открылось, отнюдь не делало мне чести.
Она согласилась:
— Пошли. Этим путем.
И мы двинулись из кухни в узкий коридор, а из него — влево, наискосок, в еще один, идущий не прямо, а по дуге. Ярдена зажгла в нем тускловатый желтый свет. Сознание мое затуманилось, и я не совсем был уверен, что смог бы сам вернуться туда, откуда началось наше путешествие по дому. Казалось, Ярдена явно наслаждается, увлекая меня все дальше и дальше в самое сердце дома. Босые ее ноги осторожно двигались по холодным плитам пола, тело-стебелек слегка извивалось в своем парении, как будто она танцевала на кончиках пальцев. В этом коридоре в полумраке хранились кое-какие громоздкие вещи, необходимые для разбивки походного лагеря: свернутая палатка, шесты, резиновые матрацы, канаты, веревки и две закопченные керосиновые лампы. Будто кто-то собрался в горы, чтобы провести там дни в одиночестве. Запах сырости и пыли царил здесь между толстыми стенами. Когда мне было восемь или девять лет, отец запер меня на час-другой в сарае, где хранились сельхо-зяйственные орудия, в наказание за то, что я разбил термометр. Я помню эти пальцы прохлады и темноты, ощупывавшие меня, и как я тогда свернулся, словно плод в утробе матери, где-то в углу сарая.
В этом дугообразном коридоре кроме той двери, в которую мы вошли, были еще три. Ярдена, указав на одну из них, сказала, что отсюда можно спуститься в подвал, и спросила, не хочу ли я туда отправиться:
— Ты ведь не боишься подвалов?
— Нет, не боюсь, — ответил я, — но, быть может, все-таки откажемся на сей раз от подвала? Спасибо тебе. — И тут же я передумал, сказав: — Конечно же пойдем. Почему бы и нет? Стоит заглянуть и в подвал.