«Большому скачку» — полвека. Навязанный Мао Цзэдуном для ускорения развития, он стал одиозной акцией волюнтаризма и насилия. Вызвавший надежды на лучшую жизнь и порывы энтузиазма, затормозил социальный прогресс, повлёк массовую апатию. Но случайно ли, что Дэн Сяопин, стоявший одной ногой в «скачке»,— другой шагнул в рыночную перестройку?
Голод и разруха, порождённые авантюрной романтикой «скачка», облегчили переориентацию китайцев на рынок. А многие сущностные черты их нынешнего «экономического чуда» (ставка на дешевизну рабочей силы, принижение плановых начал, склонность к децентрализации экономики, аллергия к «советской модели», «супер»-темпы экономики, самоизоляция от военных союзов) совпадают или сходны с поиском «собственного пути», затеянным командой Мао. Ряд нынешних проблем КНР вызревал в ажиотаже «скачка».
Наконец, события 1957—1960 гг. повлекли крах советско-китайского союза и крутой геополитический поворот в мире. То есть, китайский «скачок» причастен и к нашей истории. Знание его помогло бы точнее моделировать современные отношения с КНР. В последние годы свет на перипетии китайского «скачка» пролили свободные от пропагандистских клише и цензурных ограничителей монографии дипломатов, работавших в Посольстве СССР, как и учёных-китаеведов, учившихся тогда в вузах КНР. Лептой в осмысление скачка могут послужить и записи очевидца, работавшего там как при «большом скачке», так и при нынешнем «броске» Китая в рынок.
Часть 1‑я. ЭЙФОРИЯГонка за Англией и робкий SOS скептиков. «Четвёртое зло». Дольше года длился съезд. Нищета как благо, деньги как блажь. Приязнь к «старшему брату». Энтузиазм бьёт план. Домна «у синантропа». Урожай в кривом зеркале прогнозов. Лекарство от рака
1957 год
15 сентября. Поезд ползёт через безжизненную на вид равнину. Мы с Марией не отрываемся от окна. Мелькнула фигура нашего пограничника у железнодорожного полотна; ещё несколько минут, и вдруг!!! Фанзы под черепицей, крестьяне в широких соломенных шляпах, китайчата, машущие вслед поезду…
16 сентября. Скорость словно бы возросла. Кажется, из-за «качки»? Усилилась, т. к. железнодорожная колея — у́же. На станциях — сильный запах ДДТ. Вагон-ресторан сменился китайским: бар с пёстрыми этикетками, улыбчивые официанты. Меню «на русском» — ткнул наугад в строчку «кулиц томительная с перцами» — на столе появилось блюдо с кусочками курятины, ломтиками сладкого перца. Вкуснотища! Интуристские талоны, купленные в Москве, за пару дней реализовать не успели, но остаток нам отоварили консервами, сластями, бутылкой вина «Тунхуа».
17 сентября. Мы уже в Пекине, но он за стеной. Старая, массивная (поверху — чахлые деревца, заборы, сарайчики). Вдруг просвет — средневековые ворота с застывшими у шлагбаума людьми, велосипедами, автобусом. И опять стена. Есть ли у неё конец? Поезд сбавляет ход. Крытый перрон, мелодия «Москва — Пекин». К вагону подбегает молодой китаец в хлопчатой куртке, по складам читает мою фамилию. «Это я». Подскакивает ещё один, с букетом. Отбирают чемодан, коробку с радиолой, даже авоську со снедью. Путаюсь в китайских словах, но они владеют русским: оказалось, мои будущие шефы.
Гостиница «Гоцзи». Старичок-лифтёр, будто ожившая статуэтка Шоусина[1]. Большая светлая комната на верхнем этаже, с видом на стену, позади которой только что ехали. До горизонта — серые черепичные кровли.
Из письма маме:
«…В первый же день я выскочил в город на поиски штепсельного переходника. Оказался на Чананьцзе („Улице долгого спокойствия“) — широкой как Ленинградское шоссе. Как оно (в дни большого футбола), была заполнена до краёв. Велосипедистами. Я петлял по улочкам, переулкам. Гам, не воспринимаемая на слух речь, аромат неведомых блюд, пекущихся в жаровнях прямо на тротуаре. Строительные леса из бамбуковых жердей. Вот торговая улица, название знакомо из книг: „Ванфуцзин“. Публика беднее московской, витрины — богаче.
Купил переходник, но уже сумерки, под рулём велосипедов засветились лампадки. Куда идти? Возвращаюсь к продавцу — спросить дорогу. „Сулянь лао дагэ“ („советский старший брат“),— доносится из толпы. „Идите на юг, через два квартала поверните на запад“,— отозвался юноша в очках. Час от часу не легче — не компас же покупать![2] Юноша чертит план на обёрточной бумаге. „Сесе, сесе“, - благодарю и направляюсь с листом в руке „на юг“. Вдруг сзади окликают. Тот самый юноша спешивается с велосипеда: „Боюсь, плохо начертил план, провожу вас до «Гоцзи»“. Оказалось, ровесник и коллега — учитель истории в средней школе».
19 сентября. Я — сотрудник Бюро переводов Управления по делам иностранных специалистов при Госсовете КНР. Наших специалистов в Китае — почти 2700; «технарей» курирует ГКЭС[3], гуманитариев — посольская Группа культуры, в которой — никого с китайским (зачем МИВ-то разгоняли?)[4]. К ней, этой группе, меня и прикрепили. Помещаемся в «Красной фанзе», домике во дворе Посольства[5].
22 сентября. Женитьба, археология, защита диплома — до политики ли было мне в Москве? В перипетии «чжэнфэна»[6] не вникал, в Китае меня занимали разве, что «сто цветов»[7]. Теперь каждое утро начинаю с «Жэньминь жибао». Сегодня передовица занятная: «Социалистическая революция ещё не завершена. К 1956 г. были завершены преобразования лишь в сфере собственности на средства производства, но в сознании людей они ещё не завершены… В 1956 г. правые выступать не спешили, выжидали момента. Он настал, как они сочли, после венгерских событий, речи Мао Цзэдуна „О правильном разрешении противоречий внутри народа“ и решения КПК провести „чжэнфэн“… Надо решительно разгромить бешеное наступление правых…» Выходит, «чжэнфэн» не затих? А «венгерские события» — возможны ли здесь? Не верится…
1 октября. КНР — 8 лет. Видели парад (пехота, танки, пушки), демонстрацию (яркие краски, оглушительные барабаны). На движущихся платформах — пляски в старинных нарядах, сценки из пекинской оперы. Марию восхитил бумажный дракон: несла его на шестах дюжина парней — так, что извивался змеёй, пастью щёлкал.
6 октября. В «Дружбе»[8] читаю: «На важнейших предприятиях Пекина движение за упорядочение стиля всесторонне развернулось с середины августа. Только на 40 сравнительно крупных государственных промышленных и горнорудных предприятиях примерно за 20 дней расклеено 110 тыс. дацзыбао»[9]. Ни дня без сюрприза!
20 октября. 20 дней (!) заседал пленум ЦК. Главная тема — «чжэнфэн». Генсек Дэн Сяопин одобрил кампанию «Пусть расцветают 100 цветов» (но «ядовитые травы,— вырвать»), отверг чаяния «правых» о свободе печати, хвалил «дацзыбао». Участие руководящих кадров в физическом труде потребовал ввести в систему. Среди 1,88 млн партийцев из интеллигенции многие, мол, не закалены в труде на производстве. Надлежит очистить КПК от «вредных элементов».
29 октября. На «Лебединое озеро» в последний день гастролей Новосибирского театра пришёл Мао Цзэдун. После спектакля сфотографировался с балеринами. Как себя почувствовал? Ведь открытые плечи, декольте китайская мораль не допускает.
4 ноября. Вчера Мао Цзэдун прибыл в Москву. «Жэньминь жибао» цитирует его речь на аэродроме: «Народы наших двух стран в совместной борьбе сплотились в братский союз. В мире нет таких сил, которые могли бы нас разъединить».
Из письма маме:
«В гостинице есть отличный ресторан (цены — как в столовой), библиотека, почта, кинозал, продовольственная лавка. По плоской крыше — хоть гуляй, хоть загорай. Коллеги-переводчики могут сутками не выходить на улицу: их служебные помещения здесь же, в „Гоцзи“.
В 6.30 пробуждаемся под музыку в репродукторе: зарядка, холодный душ, завтрак в столовой. В 7.45 Мария едет в Институт русского языка (несколько жён специалистов приглашено давать уроки разговорной речи). Для неё это дар судьбы: жить стало веселей, в Китай легче вживаться. Я загодя язык, историю учил, её же занесло в непонятный, чуждый ей мир. Как-то приходит с улицы: „Там сумасшедшие! Вышли в белье, странно дёргаются“ (а это гимнастика „ушу“ — люди в спортивных кимоно).
Вечерами она готовится к очередному уроку, я корплю над переводом о парковой архитектуре (кит. издательство посулило гонорар!) Стал заниматься за свой счёт языком с двумя учителями-китайцами (разговорным и древним письменным)».
10 ноября. 40‑летие нашего Октября китайцы отметили пышно. Гулянье на Тяньаньмэнь собрало 500 тыс. человек. Фейерверк — просто чудо: хлопок — и в тёмном небе вспыхивают и рассыпаются искрами то пагода, то ваза, то цветок лотоса. И каждый раз, как из одной груди вырывается восхищённое «У‑ух!» 6‑го на собрании общественности Лю Шаоци[10] назвал китайские новшества в соц. строительстве: чжэнфэн, дацзыбао, девиз «строить социализм больше, быстрее, лучше, экономнее»[11].
Из письма маме:
«…Расскажу о банкете для иностранных специалистов. В гостинице „Пекин“ на невысоком постаменте был накрыт стол „президиума“ с Чжоу Эньлаем[12] во главе, в зале за столами поменьше сидели вперемежку специалисты и работающие с ними китайцы. Отзвучали речи, и Чжоу начинает обход гостей: подсаживается к столику, недолго беседует, чокается и, подняв крохотную рюмочку ножкой вверх (мол, выпил до дна), идёт дальше. Дойдя до нас, садится бок о бок со мной, заводит любезный разговор по-французски. Так, от столика к столику осушил с десяток рюмочек „маотая“… Пиршество кончилось, заиграла музыка. Чжоу Эньлай пригласил Марию на вальс. И она оказалась „королевой бала“: китайцы-пер