[66]. Здесь Чжоу не столь откровенен, как перед нашими специалистами два месяца назад, зато объявил, что задания на 1959 г. резко сокращены: по стали до 12 млн т (вместо намеченных 18 млн т), по зерну — до 275 млн т (вместо 525 млн т).
9 сентября. Оглашено заявление ТАСС — благой совет Китаю и Индии «замириться». Не обиделся бы Мао — поставлен на одну доску с Неру…[67]
10 сентября. Телеграмма от мамы:
«Папа умер».
11 сентября. Сочувствие китайских коллег беспредельно. Завтра вылетаю. Мария упакуется без меня, выедет поездом. На экстренном банкете мне вручили Медаль китайско-советской дружбы (дают каждому специалисту-«долгосрочнику», работавшему без «проколов»). Прозвучал тост: «Скорее река Янцзы повернёт вспять, скорее рухнет гора Тайшань, чем поколеблется великая, нерушимая китайско-советская дружба».
12 сентября. На промежуточной посадке купил «Правду» с некрологом об отце. В Шереметьеве услышал из репродуктора: меня ждёт представитель «Правды». Это был Валентин Карымов — китаист из иностранного отдела. Из-за непогоды мой Ту‑104 чуть было не посадили в Домодедове — тогда не проститься бы мне с отцом. Домчались до Новодевичьего, когда у раскрытого гроба звучали прощальные речи…
Сжавшееся, искажённое страданием лицо отца с живой, шевелящейся на ветру прядью. Лоб, холодный и жёсткий как мрамор…
Китайское лекарство[68] позволило ему подготовить к печати книгу, добавило 9 месяцев жизни, озарённых надеждой и творчеством, но омрачённых ужасными муками… И жестокими испытаниями для мамы.
Отцовская опека, китайская эпопея — всё позади…
34 года спустя, в разгар китайской рыночной перестройки внимание автора привлекла передовица «Жэньминь жибао» под заглавием «Два великих деяния в жизни Мао Цзэдуна», посвящённая 100‑летию со дня его рождения.[69] Эта огромная (больше газетной полосы) статья «деянию № 1» уделила минимум внимания: мол, Мао «возглавил партию и народ в борьбе за свержение господства империализма, феодализма и компрадорской буржуазии, выполнил задачи народно-демократической революции». 99,9 % передовицы посвящено «великому деянию № 2», стержнем которого, как явствовало из текста, были «большой скачок», «народные коммуны» и «культурная революция». В течение двух десятилетий, начиная с 1957 г., констатировал орган ЦК КПК, соцстроительство в Китае шло «кривыми зигзагами», «со множеством ошибок». Это 20‑летие, однако, представлено в статье как «великое и важное». Именно то, что Мао Цзэдун развернул волюнтаристский «скачок» вместо планового строительства по модели СССР, поставлено ему в заслугу — ибо КНР искала свой путь, благодаря чему избежала опасности «стать сателлитом СССР», «застрять в обозе реального социализма». Приведён в статье и такой аргумент: «Некоторые товарищи не одобряли отклонение от советского лагеря. Но теперь, после поразительных перемен, случившихся в Восточной Европе и в самом СССР в 1989—1991 гг., никто у нас, пожалуй, уже не усомнится в правильности курса, взятого тогда Мао Цзэдуном». Отметим, что этому курсу результативно подыграл Хрущёв, отозвав в 1960 г. наших специалистов.
…Не все китайцы согласились бы с формулой Дэн Сяопина, предложившего в 1989 г. Горбачёву «поставить точку на прошлом и открыть двери в будущее»: ведь в том прошлом многое вызывает ностальгию. Советский след (проложенный в первое десятилетие КНР) глубок и многогранен. Нигде в мире произведения Пушкина, Толстого не пользуются такой популярностью, как в Китае. В пекинском парке Цзиншань десятки людей собираются по выходным, чтобы петь хором русские и советские песни. Некоторые запомнили их, когда учились в СССР, другие — когда работали с советскими специалистами. Добрыми чувствами к китайцам преисполнены и наши специалисты, сопережившие с ними их чаянья, дивившиеся их искреннему (увы, обманутому) энтузиазму.
Но всё ли тогда, полвека назад делалось зря, пропало втуне? Возводить хулу на все задумки времен «скачка» было бы нечестно — тем более, что следы многих из них протянулись в сегодняшнюю практику. Иронизируя по поводу «зацикленности» Мао на чёрной металлургии, не надо забывать, что несколько десятилетий спустя эта «зацикленность» приумножилась: Китай ныне производит стали больше, чем Япония, США, Россия и Англии… вместе взятые). Задел создавался в годы 1‑й пятилетки и «большого скачка» — при помощи СССР и советских специалистов.
Полвека назад Мао Цзэдун потребовал от Хрущёва помощи в создании китайского подводного флота (что тот — с учётом тогдашних реалий — благоразумно отверг). А сегодня КНР именно у Россия закупает подлодки, эсминцы.
«Ниточка» из событий 50‑летней давности просматривается даже в судьбе Шисаньлина — первой стройки «большого скачка», безнадёжно проваленной. «Вот уже более 20 лет оно напоминает о „большом скачке“, о пренебрежительном отношении китайских лидеров и к науке, и к природе, и к собственному народу»,— писал впоследствии М. Яковлев.[70] Но минули годы — и превзойдены самые смелые виденья инициаторов проекта (малая ГЭС, рыбное хозяйство, гольф-клуб). В 2007 г здесь вырос один из олимпийских объектов Пекина, снискавший международную оценку как «наиболее близкий к природе стадион для триатлона в мире»[71].
Итак, по ряду позиций между установками «большого скачка» и нынешнего «рывка в рынок» налицо сходство (различия — в методах и темпах). Но есть нечто, где сходства быть не может: «коммунизация» и её конкретное проявление — «народные коммуны». То, откуда вышел страшный гладомор 1959—1962 гг., обусловивший неизбежность реального урегулирования 1960—62 гг. (в исполнении «прагматиков»). Мао Цзэдун оказался тогда «отодвинутым» от хозяйственной политики, в обществе назревала реабилитация Пэн Дэхуая и других «врагов». Это и толкнуло Мао развязать в 1966 г. «культурную революцию» — второй акт «великого деяния № 2», также повлекший многомиллионные жертвы. Сочетавший в себе и месть, и упреждающий удар.
ПриложениеСкачок и голод в Китае: свидетельства очевидцев
«Дедушка умер. Мы — мама, бабушка и я — отодвинули его к краю кана[72], куда не доходит тепло из очага, но не смогли. Вытащить наружу не было сил… Через несколько дней умер папа, мы придвинули его к дедушке. Когда умерли обе сестрёнки — их придвинули к папе. Потом мама вынесла их одну за другой из дома и сожгла в сухой траве. Я хотел пойти за ней, посмотреть, но мама не разрешила. Воротясь домой, она два дня не вставала с постели, не ела и не пила. Бабушка сварила маме бульон из диких трав, но она отказалась. Потом мама встала, сказала бабушке, что идёт поискать съестного, наказала ждать её 15 дней. Но через 15 дней не вернулась. И потом не вернулась. Бабушка меня закутала, а я думал, что вот-вот умру. Или от голода, или от холода. Как вдруг в дверь постучали…»
…Человек, вступивший в фанзу, где рядом с разлагавшимися трупами покорно ждали кончины мальчуган и его бабушка, спросил: «Твоя фамилия — Чжан?» Оказался их родственником из соседнего села. В его семье все умерли от голода, и вот вышел на поиск родни — не осталось ли кого-то в живых? Он разжёг в очаге охапку сухой травы, вскипятил воду, покормил их лепешками. Оба поначалу встать на ноги не могли, но нежданный спаситель сумел-таки довести до своей деревушки. И бабушка, и Цзинъюань (ему было 12 лет) выжили. А там и власть «проснулась»: его поместили в детдом, предназначенный для сирот гладомора. Иначе в книге Ян Сяньхуэя «Хроника сиротского дома Динси»[73] не оказалось бы данного «свидетельского показания».
…Ян Сяньхуэй — человек удачливый. Среднюю школу успел окончить (уже 20‑летним) в 1966 году — как раз накануне «культурной революции», на несколько лет остановившей занятия в школах и вузах. Впоследствии смог благодаря этому получить высшее образование.
Уже в конце 1970‑х гг. выступил с рассказами о молодёжи, трудившейся в целинных районах северо-западного Китая. В его творчестве всё явственней проявлялось тяготение к острой теме. Сильный резонанс в Китае и за границей произвела на рубеже миллениума его документальная повесть «Прощай, Цзябяньгоу»[74] — собрание историй доживших до наших дней узников концлагеря, куда с октября 1957 г. ссылали противников социализма, «засветившихся» в ходе кампании «пусть расцветают 100 цветов, пусть соперничают 100 школ» и последовавшей «борьбы с правыми элементами». Перевод этой книги на английский был удостоен в США гранта от Пенфонда литературного перевода.
Факты для «Хроники сиротского дома Динси» Ян Сяньхуэй почерпнул опять-таки в своей родной провинции Ганьсу. Литературный журнал «Шанхай вэньсюэ» (тот, что первым напечатал «Прощай, Цзябяньгоу»), печатал новое произведение Ян Сяньхуэя с 1‑го номера за 2004 г. по 6‑й — за 2006 г. «Впервые в истории современной китайской литературы обстоятельства „Великого гладомора“ показаны на документальной основе, в форме художественной прозы»[75],— так оценил «Хронику сиротского дома Динси» литературный критик Шао Яньцзюнь. «Душубао» (приложение к газете «Гуанмин жибао») поставило её на 4‑е место среди ста лучших книг 2007 г., гонконгский еженедельник «Ячжоу чжоукань» — на 3‑е, а по оценке 42‑х органов СМИ, пишущих о литературе, оказалась в рейтинге второй.[76] …Только в четырёх провинциях Китая гладомор повлёк, по данным Ян Сяньхуэя, немыслимые жертвы: в Сычуани — 10 млн чел., в пров. Анхой — 4 млн, в Хэнани — 3,8 млн, в Ганьсу — 1 млн