[77]. Но расследование он вёл не в масштабах Китая или провинции с многомиллионным населением — сосредоточился на округе Динси (куда регулярно ездил в течение трёх лет), на конкретных судьбах. Это позволило в деталях воспроизвести быт, образ поведения людей в условиях бедствия, но угол обзора сузился, важные политические нюансы остались, как увидим ниже, «за кадром».
В рамках округа Динси писатель особое внимание уделил уезду Тунвэй: из 280 тыс. жителей, что значились там в начале 1958 г., 70 тыс. умерло от голода, 30 тыс. подалось в бега. Как выживали выжившие?
«С 1958 по 1960 годы люди округа Динси жили как в аду,— пишет Ян Сяньхуэй.— Питались корой. Если у села росли вязы, их стволы вскоре оголились. Потом пришёл черёд тополей, персиковых деревьев. Когда не осталось коры, в ход пошла шелуха, остающаяся после молотьбы. Её пекли в котле, затем промалывали жерновами и пили, размешав в воде. Поедали гречишную шелуху, какой набивают подушки». «Рецептов», описанных в книге, нет в кулинарных справочниках. Например: «бульон» из гречишной шелухи. Поскольку она очень жестка, её прожаривали, размягчали, потом промалывали до состояния порошка и, наконец, бросали в кипящую воду, варили, тщательно перемешивая. Кожа у людей при такой кулинарии покрывалась волдырями… Но это — так сказать, «цветочки», экстремальным вегетарианством жестокость гладомора не ограничивалась. «Среди выживших,— цитирует Ян Сяньхуэя еженедельник „Фэнхуан чжоукань“,— очень многие ели человечье мясо».
…«Хроника сиротского дома Динси» смонтирована из документальных новелл (общим числом — 22) без сквозного сюжета, но взаимно увязанных местом и временем действия. Впечатляет умение автора «разговорить» собеседника, выведать всё сокровенное, что запало в глубину души. Ну а с фактами обращается как хирург — невозмутимо препарирует, преподнося читателю без каких-либо табу. В том числе, факты каннибализма.
На контрасте моральной деградации и высокой жертвенности построена в «Хронике» новелла «Чёрный камень» о двух матерях: одна съела собственное дитя в разгар гладомора (и прожила до 90 лет, зачем-то присовокупляет автор); другая добровольно ушла из жизни — чтобы её ребенок получил право поступить в сиротский дом. Кстати, и книга «Прощай, Цзябяньгоу» (относящаяся к тому же времени) без фактов каннибализма не обошлась: там есть новелла о вдове, приехавшей в концлагерь проститься с телом умершего мужа. Она наталкивается на нелепые препоны, чинимые его сотоварищами. В конце концов, выясняется: труп «сотоварищами»… съеден. Каннибализм муссируется в интервью, которые давал Ян Сяньхуэй, в читательских откликах. Автор одного из них, оглашённого в интернете, ссылается на Лу Синя, будто бы усматривавшего в людоедстве нечто символичное для китайской истории и культуры[78].
…Ян Сяньхуэй не склонен сводить гладомор к злой игре стихий: «О стране в целом судить не решаюсь,— цитирует его „Фэнхуан чжоукань“,— но что касается Ганьсу,— там в 1958—1960 гг. бури не бушевали, дожди шли вовремя»[79]. Кто же, в таком случае, виноват?
Немало изобретательности и энергии проявил писатель, разыскивая Си Даолуня — человека, который в те годы возглавлял партком уезда Тунвэй и, естественно, встречи с писателем не жаждал. Найдя Си Даолуня, писатель спросил без обиняков: велика ли его личная ответственность за голод в этом уезде.
«Ответственность за это на мне лежит,— признал экс-секретарь.— Но не только на мне. Согласно указаниям сверху, я был обязан обеспечивать централизованный сбор зерна и отвечал за его сохранность. Будучи уездным секретарем, хотел, когда начался голод, уберечь зерно, но не смог. Власть уездного секретаря велика, но на самом деле, он бесправен. Не было права даже на то, чтобы выдать крестьянину полкило зерна. Ибо зерно, будучи сжато, становилось собственностью государства…»
Версия Ян Сяньхуэя о первопричинах бедствия в уезде Тунвэй (и по стране в целом) такова[80]:
«Год от года сельскохозяйственное производство сокращалось, урожайность падала[81]. Однако секретари парткомов коммуны, уезда рапортовали, что урожай собирается всё более и более высокий[82]. Когда наступил «большой скачок», всюду стали «спутники» запускаться. Некогда — при нормальных условиях — с одного му можно было получать более, чем по 100 цзиней зерна, но в эти времена урожайность ополовинилась. Однако партийный секретарь мог, составляя рапорт, написать, будто получено «2000 цзиней с одного му».
«Фактически, голод проистекал из того, что производственные отношения повлекли разрушение производства. Большой скачок, народные коммуны окончательно развалили реальную экономику китайского села, сложившуюся за несколько тысячелетий. После освобождения, когда стало осуществляться кооперирование, земля вместо прежнего порядка возделывания по крестьянским дворам стала концентрироваться, крестьяне перестали быть её хозяевами. Превратившись в наёмных рабочих, они утратили свойственное им прежде чувство ответственности за землю».
«В 1959 году, после наступления коммунизации[83] вступила в силу политика принудительных закупок продовольствия у крестьян. Даже сдав абсолютно всё зерно, что удалось вырастить, крестьяне не могли справиться с заданием. Во время жатвы, находясь в поле, крестьянин мог украсть немного зерна. В течение этих дней он мог наесться рисом. Но когда снопы перевозили на ток, за обмолотом присматривали представители производственной бригады. С завершением молотьбы зерно увозилось. Между членами коммуны его не делили, в столовую его не давали. После уборки урожая начался голод».
О навязывании Мао Цзэдуном курса «трёх красных знамён» (одно из коих — «коммунизация» села), о непродуманном внедрении бесплатной кормежки в «коммунах», о борьбе «наверху», сопротивлении честных партийцев у Ян Сяньхуэя — ни слова.
Назвав некогда китайский народ «чистым листом бумаги», Мао воображал, будто «рисует» коммунизм и благоденствие — получились гладомор и каннибализм. Однако, Мао Цзэдуна Ян Сяньхуэй предпочитает не упоминать. И это объяснимо. Ведь о сути «большого скачка» он, как и большинство его сверстников, осведомлён слабо: в конце 1950‑х гг. учился в начальной школе, позднее перипетии оного в Китае не афишировались.
Во-вторых, и над Ян Сяньхуэем, видимо, довлеет удобная для рыночной перестройки пропагандистская установка — ошибки «периода кривых зигзагов» отделять, по возможности, от личности их инициатора; вину перекладывать на «нерыночную» систему как таковую, оберегая (в интересах стабильности) репутацию Основателя Нового Китая.
В размышлениях Ян Сяньхуэя о причинах гладомора верные суждения переплетаются с ошибками, но в них ли суть? Главное — что последствия «кривых зигзагов» талантливый писатель показал красноречиво и убедительно. «Я бы назвал это „правдивой историей“, „литературой фактов “,— пишет о „Хронике сиротского дома“ редактор журнала „Шанхай вэньсюэ“ Чэнь Сыхэ.— Со временем немало пены, исходящей из нашей нынешней литературы, бесследно исчезнет, но этой прозе суждено жить века».
Миссия честного писателя — дать верные картинки (первоисточники на «микро-уровне»). Сфера и задачи честного историка — «макро-уровень», анализ фактов в их совокупности.
http://www.ebiblioteka.ru/browse/doc/19450717
Проблемы Дальнего Востока, № 6, 2008, C. 114—134