«Девушка, освещенная солнцем»
Картина была написана в 1888 году в усадьбе Домотканово, где Серов гостил у своего друга Владимира Дервиза. Тот был женат на Надежде Симонович, а Мария стала моделью для портрета.
Она вспоминала, как позировала Серову: «После долгих поисков в саду остановились под деревом, где была врыта в землю деревянная скамья. Я должна была постоянно думать о чем-нибудь приятном для того, чтобы не нарушать раз принятого выражения. Мы работали запоем, оба одинаково увлекаясь: он – удачным писанием, а я – важностью своего назначения».
Рад за тебя, что ты повидал античные оригиналы твоих школьных гипсов. Это даром не должно пройти; невольно будешь их вспоминать, все их благородство, когда будешь рисовать в фигурном классе.
Ты совершенно прав относительно Рафаэля и Микель Анджело, они часто врали, т. е. не так часто врали, как утрировали, но перед их истинной мощью это все безделицы. Сам же ты говоришь, что тебя еще никогда пластика ‹так› не захватывала, как глядя на этих самых Рафаэлей и Микель Анджелов.
Про себя могу сказать то же самое. В первый раз в жизни я был совершенно растроган, представь, плакал, со мной это бывает нечасто, еще в театрах бывало, но перед живописью или перед скульптурою – никогда. Но тут перед Мадонной Микель Анджело во Флоренции я совершенно расстроился. Да, с этими господами не шути, хотя порой они бывают манерными.
Мне везет пока(В. М. Васнецову)
Многоуважаемый Виктор Михайлович,
не можете ли Вы сообщить мне относительно Прахова – будет ли он здесь в Питере и когда? Дело в том, что в Киеве, кроме Вас и Врубеля, никого не знаю, адрес последнего мне неизвестен; позвольте обратиться к Вам с этой просьбой.
Интересно бы узнать еще, как обстоит моя кандидатура на ту 8-аршинную стену, на которой долженствует быть изображено «Рождество». Невольно явилась, может быть, и неосновательная мысль – не отдан ли сей простенок кому-нибудь другому за это время?
Совершенно не мог разобрать, какого мнения был Прахов относительно тогдашнего моего эскиза (собственно – эскиз эскиза). Остановились, впрочем, на том, что буду порисовывать настоящий эскиз для подачи на утверждение.
Адриан Викторович прибавил еще, что в декабре или январе сам будет в Москве, а затем и в Питере и повидается со мной. Должен сознаться и повторить – за сие время эскиз я еще не работал и думаю начать его на днях.
Моя юбилейная затея – написать портрет отца. Необходимо кончить его по всей форме, для чего я и остаюсь здесь до его окончания. Горе мое, работаю я не так плохо, как медленно. С этой стороны я Киева немножко побаиваюсь, тем более, что совершенно не знаю, какую предложить цену. С Праховым об этом щекотливом вопросе ни полслова не было говорено. Вопрос же этот для меня весьма важен по многим причинам. Как я уже говорил – работать и сработать что-нибудь порядочное на тему «Рождество» для меня весьма интересно и привлекательно. Но деньги остаются деньгами, ничего не поделаешь…
Пока для меня Москва была до сих пор моей плательщицей и весьма щедрой плательщицей. Она, между прочим, весьма благосклонно приняла меня, дебютанта, на конкурсе и выставке.
О премировке портрета «Верушки» слышали, вероятно. Не могу не похвастать еще одной победой – Третьяков изволил приобресть этюд-портрет или портрет-этюд с моей кузины, кот‹орый› я писал этим летом. Так что, вообще, могу сказать все-таки, что мне везет пока.
Возвращаюсь опять на прежнюю тему, к прежней просьбе – напишите мне, пожалуйста, что знаете относительно тех пунктов, т. е. приедет ли Прахов сюда и когда, а затем, как считается та работа – предназначается мне или передана кому другому…
От Елизаветы Гр‹игорьевны Мамонтовой› получаю изредка письма. Верушка ‹Мамонтова› здорова совершенно и выросла. Все у них обстоит благополучно.
Беда с этими деньгами…(И. С. Остроухову)
Любезный друг, Илья Семенович, спрашиваешь относительно денег. Высылай, пожалуйста, сколько мне следует. Неделю тому назад я послал Мишелю ‹Мамонтову› 50 р‹ублей› на расплату с рамами и кое-какими долгами. Просил о получении таковых меня известить, но Мишель верен себе, и даже в денежных делах молчит – безобразие. Сколько мне приходится получить с 300 – не знаю.
Одним словом, что следует – вышли; скоро и даже весьма скоро, они уже будут нужны.
Беда с этими деньгами, право…
Так возиться, как я – возмутительно(Е. Г. Мамонтовой)
Наконец собрался-таки Вам написать, дорогая Елизавета Григорьевна.
Виноват перед Вами. До сих пор не отвечать, да еще на такое хорошее письмо, каково было Ваше последнее (я его хорошо помню, хотя сие и происходило почти полгода назад) – бессовестно. Но все-таки она, совесть, во мне есть, по крайней мере ее угрызения были часты и чувствительны. Сколько раз я все собирался писать Вам, начинал и бросал, а написать хотелось.
Сколько событий всевозможных сортов попроисходило за это время, начиная с моей женитьбы… Как-то Вы поживаете? Хотелось бы и очень посмотреть на вас всех, уж немножко давно не видел я Вас и Ваших.
Сижу я здесь в Питере один – жена моя уехала в деревню, сестра, мама, знакомые все разъехались. Один Илья Ефимович ‹Репин›, да и тот скоро уезжает в Париж. А я все сижу над портретом отца, это, наконец, действительно, переходит в какой-то анекдот. Положим, за зиму мне пришлось работать и другое, но все-таки Василий Дмитриевич ‹Поленов›, пожалуй, прав. Он уверяет, что кого ни спросишь – ну, а что поделывает Антон? – «Да все пишет портрет отца». Через несколько месяцев тот же вопрос – тот же ответ. Антон уже давно женился, у него уже мальчик родился – хорошо, ну, а что он делает? – «Да все кончает портрет отца» и т. д. и т. д. Положим, никаких мальчиков у меня нет, а все-таки так возиться, как я – возмутительно.
Целую Вашу руку. Если вдруг напишете, буду очень, очень рад. Еще неделю думаю пробыть здесь. Простите, что такое грязное письмо написал – руки оказались в красках, это все-таки не совсем откровенная грязь.
Париж(Из писем И. С. Остроухову)
Любезный Илья Семенович!
Очень обидно, что не придется нам с тобой повидаться здесь в Париже. Уезжаем мы в среду или в четверг (ближайший). Хотелось бы свидеться по многим причинам, даже нужно. При свидании я думал попросить у тебя денег ‹со› сроком ‹возврата› зимой 200–150 рублей.
Собственно ехать нам сюда в Париж было с моей стороны безрассудством, не имея за душою ни гроша, поехали на авось и приехали. Мне казалось, упустить эту выставку[9] грехом, да и, действительно, приехать все-таки очень следовало.
Вместе с Лувром, кот‹орого› я не знал, здесь в Париже оказалась такая тьма по художеству, что еле разберешься. На выставке рад был всей душой видеть Bastien Ie Page’a – хороший художник, пожалуй, единственный, оставшийся хорошо и с приятностью в памяти. Может потому, что на нем удвоил свое внимание. Но какая масса хламу – удивительно; и насколько этот хлам иллюстрированный благообразнее, чем здесь на выставке. С удовольствием рассматривал пейзажистов – Руссо, Добиньи, и иногда Коро (очень уж он однообразен).
Выставка, надо отдать справедливость, грандиозна, но не скажу привлекательна. Что приятно, это азиатские народцы со своими деревушками, музыкой, капищами и т. д. Для меня это первое удовольствие. Устроились мы здесь превосходно: не далеко от выставки в опрятных милых комнатках у одной русской дамы ‹совершенно случайно› платим 4 f в день.
Вот тебе новость, если хочешь. Мы с Лелей зимовать будем в Москве. Жаль, очень жаль, если ты сюда не приедешь. Неужели не скучно в Биаррице? Все купаешься? Когда думаете в Россию?..
Ну, до свиданья. Так вот, видишь ли: ты мне телеграфируй сейчас же по получении этого письма о том, можешь ли ты меня ссудить этими деньгами. Если сможешь выслать, то имей в виду срок нашего отъезда. Иначе мне придется выписывать из России. Поклон Надежде Петровне ‹Остроуховой›. Тебе кланяется Леля.
Прости, дорогой Илья Семенович. Твои деньги давным-давно получены в Париже. Я виноват, что до сих пор тебя об этом не уведомлял. На первых порах, было время нашего отъезда из Парижа, я просто позабыл, затем все не удавалось с телеграммой, пока вот, наконец, не пишу тебе уже письмом, не знаю, получишь ли его. За деньги спасибо. Как видишь, мы благополучно находимся в России, мы с Лёлей даже в деревне. Я, собственно, нахожусь на пути в Питер, где думаю пробыть очень недолго, а затем в Москву, где надо будет мне приискивать работу и квартиру.
Ну, а как ты с купаньем? Очень оно подкрепительно, или не очень? Мы решили, что ты совсем закупался, нам писал трогательные письма, а сам не приезжал. Видел в Москве Елизавету Гр‹игорьевну Мамонтову›, куда пришли с женой с визитом. Наконец жена моя увидела Елизавету Гр‹игорьевну›, и Елизавета Гр‹игорьевна› увидела мою жену. Супруга моя совершенно подкуплена радушием Елизаветы Гр‹игорьевны›.
Ты, вероятно, теперь в Париже. Да, а хорошо мы в конце концов прокатились. Рад я, что жена повидала Париж, за себя тоже в смысле выставки. Впрочем, я и парижскими драгоценностями успел полюбоваться: Лувр, Клюни, Люксембург, Notre Dame, St. Chapelle – осмотрены, хотя и поверхностно.
Был я с сестрой Машей ‹Симонович› (она остается на зиму в Париже) у Антокольского в мастерской. Странно – не понравились мне его вещи (несоразмерные какие-то), а чей-то портрет сидящего господина и «Нестор» совершенно плохи. «Спиноза» неважен право. По художеству я остаюсь верен Бастиену, его «Жанне д’Арк». Обидно, что решительно всем она нравится, и все в одно слово утверждают, что она лучшая вещь на выставке. Поленыч ‹В. Д. Поленов› заявил Мише ‹Мамонтову›, что это «Кульминационный пункт женской мысли-с».
В Париже теперь решительно все, кажется. Поленовы, Третьяковы, Мария Ф‹едоровна Якунчикова›, Тучков, Кривошеин, Морозов С. Т., Гвозданович, Абрикосовы, Шейманы. Поленову, если увидишь его, объясни следующее: когда он встретил Мишу, то сейчас же сказал свой адрес и спросил наш. Миша его адрес не записал и забыл, почему мы или я и не явились к нему.