Но только я опасаюсь, что это дело у нас не выгорит: может быть Ваш гонорар будет значителен, а в библиотечной складчине сбора, покуда, не очень много. Прощайте, покуда. Жду во всяком случае ответов.
Ваш В. Стасов.
Свобода для художника(Из письма В. В. Стасова – В. А. Серову)
Многоуважаемый Валентин Александрович!
Мне хотелось написать Вам сегодня потому, что Вы опять привели меня в великое восхищение. На днях я был у Н. С. Лескова, и он мне показал фотографию с его портрета, написанного Вами. Я был поражен – до того тут натуры и правды много – глаза просто смотрят, как живые. И я еще новый раз подумал, что Вам предстоит быть крупным русским портретистом, кто знает – может быть даже, однажды, первым из всех их. Поэтому-то я и выпросил тотчас же такую фотографию у Лескова, и она стоит у меня на письменном столе.
Но мне все ужасно и до сих пор хочется добыть как-нибудь портрет Вашего отца, во весь рост, первую Вашу работу, кажется (разумеется, в виде фотографии желал бы я ее). Такой tour de force [подвиг (франц.)] – написать портрет человека, которого Вы видели только будучи 7-и лет, и написать до того верно и похоже (хотя еще плохими красками!), кто так начинал?
Нельзя ли мне добыть фотографию с него? Как я был бы рад.
Но кроме всего этого, меня бог знает как порадовал рассказ Лескова о том, что Вы отказались идти в преподаватели новой Академии. Тут я был и поражен, и удивлен, и восхищен. Значит, еще не совсем пропала порода настоящих художников у нас, еще не совсем перепорчены все наши художники «подкупом» со стороны «новой Академии», обещаниями квартир, мест, чинов, орденов, пенсий, заказов и проч.
Остались еще такие, которые понимают, что такое свобода для художника, независимость от начальников, канцелярий, поощрений и наград, потребность не заниматься ни приказаниями, ни распеканиями, ни взысканиями, ни всем тем, чем будет заниматься «новый совет», и притом с прибавкой интриг, ссор, кумовства и проч‹его›. Все это уже, кажется, там и началось уже!
Хвала же Вам великая, честь и слава, Вам и всем юным товарищам Вашим, если таковые есть!!!
Ваш всегда В. Стасов.
Преподавание не люблю(Из письма В. А. Серова – П. П. Чистякову)
Дорогой Павел Петрович,
только вчера получил письмо Ваше. Жалею очень, что, будучи на днях в Петербурге, не зашел к Вам, хотя я был там очень короткое время, торопился домой в Москву, возвращался из далекого путешествия на Север.[12]
Спрашиваете Вы меня, правда ли, что я Питера и Академии знать не желаю и даже знаться. Выражения немножко слишком резки. Правда, Петербург вообще мне чужд и не люблю его. Жить в нем опасаюсь из-за семьи, петербургская зима опасна жене моей. Академия по старой памяти навевает какой-то холод, быть может, все это пустые предрассудки. Разумеется, теперь все там иначе. Непонятно и обидно, что Вас минули – не пойму никак. Да, единственно Ваше мнение в Академии было для меня высоко и дорого.
Да, я Вам должен до конца ответить на Ваш вопрос. Дело в том, что преподавание вообще я не люблю – учеников и бездарных и талантливых всех не люблю – серьезно. Предлагали мне поступить сюда (в Москве) в школу живописи преподавателем – я отказался.
Из Питера слышал, что меня будто бы баллотировали в Академию, да не выбаллотировали.
Будьте здоровы, Павел Петрович, спасибо, что помните меня. Надеюсь. скоро быть опять в Петербурге зимой.
Жму Вашу руку. Кланяюсь семье Вашей.
В. Серов.
Были в Академии светлые времена…(В. В. Стасову)
Владимир Васильевич,
рад я очень, что работы мои Вам нравятся, посылаю, как Вы просили, фотографию с портрета отца. К сожалению, она довольно плоха, черна и пятниста, но она единственная, у меня другой нет, может быть, у гравера Матэ есть другая – года три назад он гравировал его и не дурно для издания критик отца, где он и помещен в первом томе.
Относительно этого портрета моего я желал бы переговорить с Вами, а именно: куда бы его водворить? Мне кажется, что быть ему у меня не место, так сказать, не у дел, в частной квартире. Как на самое подходящее, на мой взгляд, место могу указать на Мариинский театр, как центр деятельности отца. Проезжая теперь мимо театра, где шли перестройки, я опять вспомнил об этом.
Собственно, следовало бы, может быть, его туда пожертвовать, – но жертвовать я, право, не могу, зарабатываю я немного. Если у Вас есть связи с этим миром (театральным), то я просил бы Вас при случае предложить эту идею; со своей стороны тысячи за полторы, даже за тысячу я с удовольствием отдал бы его театру.
Не пойму я, почему Вы так клеймите новую Академию. Как-никак, все же она будет лучше, чем была за последнее время, это несомненно, а ‹не› итти туда тем, которые ратовали за ее изменения – более чем неловко.
Если Вы сожалеете о Репине, то я уверен, что все, что он сможет сделать на ее улучшение, он сделает, а когда придет охота работать, он просто уйдет.
В сущности, все были в Академии, были в ней и светлые времена (Ге, Репин, Антокольский), может быть, будут и теперь, хотя, разумеется, сделать Репиным и Антокольским Академия никак не может, дело и не в том, а просто дать возможность учиться и мастерскую, где была бы возможность написать свободную программу, вернее, картину, это уже имеется, и если держаться мнения, что всякий крупный талант должен пробиться, то тут, пожалуй, будет ему легче.
Я же не шел в Академию, да меня и не приглашали, т. е. выражал нежелание, потому что Петербурга не люблю и самое дело преподавания, на основании чего отказался учить и в московской школе.
«Какое это притворство и фальшь!»(Из письма В. В. Стасова – В. А. Серову)
Многоуважаемый Валентин Александрович, премного благодарен Вам за фотографию с портрета Александра Николаевича, Вами написанного. Я новый раз на него полюбовался, подивился и повешу его у себя на стене, где собрано нечто вроде маленького русского музейчика, – все те вещи тут, которые я особенно люблю у новых русских художников.
Мне очень понравилось Ваше предложение о водворении Вашего оригинала этого портрета – в фойе Мариинского театра, и рад похлопотать об исполнении этого предложения. Даже начал уже. Удастся или нет – того покуда не знаю, но, как только узнаю что-нибудь повернее, сообщу Вам. Затруднения же, покуда, следующие:
1. фойе Мариинского театра нынче громадно увеличили, в ширину и вышину, и так несообразительно, что ставить там художественные вещи – совсем не рука. Мне рассказывают, что, например, мраморный бюст Глинки (работы Чижова), в натуральную величину, теперь кажется там крошечным!! Можно ли похвалить такие несообразные условия?
2. Мне говорят, что Валентина Семеновна ‹Серова› уже обращалась, несколько времени тому назад, в Дирекцию с предложением об этом же самом портрете, но не имела почему-то успеха, а так как (меня уверяют) ее многие там недолюбливают, то и образовался нежелательный прецедент, с которым бороться будет, пожалуй, несколько затруднительно.
Впрочем – посмотрим, попытаемся. Если же, паче чаяния, нам удастся сладить с этим делом, то это было бы тем более хорошо, что, наверное, в фойе не остановятся на одном композиторском портрете, а пожелают поставить портреты и других музыкантов (Глинки, Даргом‹ыжского› и т. д.), и, кто знает, – может быть, и они придутся на Вашу долю. Вы же, при Вашей способности отгадывать физиономии и позы не виденных Вами личностей – очень вероятно, сделали бы портреты превосходные!
Что касается передвижников, то Вы меня, кажется, вовсе не поняли и забыли несколько то, что я Вам лично сообщал из своих соображений. Я никогда ничего не имел, не имею и не буду иметь против улучшения у нас художественного образования, и если хорошие художники будут хорошо воспитывать меньшую братию, начинающую братию, это будет всегда чудесно, превосходно, и я буду всегда этому только радоваться.
Но я вовсе не о воспитании и не о педагогике говорил, а о чем-то совсем другом. Я говорил о том, что у нас 20 лет существовало Сообщество художников свободных, равных, ни от кого не зависимых, запятых только своим собственным и своим общим делом, и что это чудесное сообщество теперь разбито, сломлено, растоптано и брошено по клочкам в грязь; что прежние свободные художники пошли теперь в служебные, подневольные, чиновные и канцелярские художники, что вместо занятия своим делом они будут заниматься приказами, орденами, требованиями и взысканиями по всей России! И все это под предлогом – воспитания!! Какое уж тут «воспитание»? Для воспитания нужно было бы всего 5–6 преподавателей, и вот и все, но переманили в Академию штук 40 передвижников! Какое же это все притворство и фальшь!
Нет, все дело состояло только в том, чтоб уничтожить Общество «независимых» художников, и переделать их в «зависимых». Вот о чем я только и говорил и на что горько жаловался.
Ваш В. Стасов.
«Что так скоро?»(Из письма В. А. Серова – П. М. Третьякову)
Многоуважаемый Павел Михайлович,
считаю долгом известить Вас о получении мною 150 ‹руб.› в счет уплаты за портрет. Затем, Павел Михайлович, прошу извинения в причиненных мною Вам хлопот и беспокойств. В свое оправдание могу сказать только одно: мне было слишком трудно притти к Вам и просить эти 150 ‹руб.› (другого исхода я не видел).
Эскиз Валентина Серова к неосуществленному портрету П. М. Третьякова
В конце 1880-х годов Павел Михайлович Третьяков начал покупать для своей галереи картины молодых художников. Среди них были работы Валентина Серова, о котором Третьяков сказал: «Большая дорога лежит перед ним».
Некоторые из «старых» художников были недовольны этим вниманием к молодым. Григорий Мясоедов писал: «С каких пор, Павел Михайлович, стали вы прививать вашей галерее сифилис? Как можно назвать иначе появление у вас такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещенной солнцем?»