В случае Вашего согласия на участие в выставке, позвольте мне осенью этого года посетить Ваше ателье и взять то, что нам обоим покажется подходящим к целям устраиваемой выставки.
Все предварительные расходы по выставке будут произведены мною, а чистый доход будет распределен в виде дивиденда между всеми выставляющими художниками. Не откажите, мил‹остивый› гос‹ударь›, дать мне в наиболее возможном скором времени ответ на высказанные предложения.
Примите уверения в моем искреннем почтении
Сергей Дягилев.
Дягилева надо поддержать(Из письма В. А. Серова – И. С. Остроухову)
…Был у гр. ‹И. И.› Толстого и он решительно ничего не имеет против, чтобы некоторые картины, назначенные в Париж, были бы выставлены на Дягилевской выставке. Сергей Пав‹лович› берется отправить их сейчас же с выставки на свой счет большой скоростью.
Считаю, что эти вещи: 1) Левитан, 2) Панно Васнецова и 3) пор‹трет› Боткиной – необходимы на этой выставке. Необходимо, чтоб сия выставка от журнала была бы и на этот раз на уровне прежних выставок Дягилева и необходимо ее поддержать.
Прошу тебя об этом очень. Опоздания не произойдет. Для каталога самих картин не нужно. Надеюсь, что Боткины ничего не будут иметь против выставления у Дягилева моего портрета.
Говоришь, что Петр Дмитриевич ‹Боткин› сердится на Дягилева (как и ты) на задержание его картины Моро, но ведь для большей безопасности он решил привезти ее лично, что и было им исполнено. Совершенные пустяки по-моему.
Итак, дорогой Илья Семенович, будь добр и сделай это для меня и для Дягилева, еще раз убедительно тебя прошу…
Твой В. Серов.
Относительно «Девушки» Малявина(А.П. Боткиной)
Многоуважаемая Александра Павловна,
простите, что пишу Вам на таком обрывке. Вчера получил уведомление о заседании Совета галереи 3 февраля, вечером у кн. Голицына. Собираюсь сегодня в Москву. У Вас имеется каталог с Вашими и моими отметками (окончательными), таким образом моего присутствия, пожалуй, и не нужно, а мне положительно становится неловко перед московским Училищем.
Относительно Малявина Вы передадите Остроухову о нашем совместном настоятельном решении приобрести его ‹Малявина› «Девушку», основываясь на словах И. С. Остроухова, что если Вы и я решили что-либо окончательно, то он присоединится. Не так ли?
Вчера был с А. Н. Бенуа у г-жи Семевской и осмотрели Боровиковского – ни ему, ни мне он не понравился, утверждать, что это несомненный Боровиковский – трудно, кроме того, в галерее есть Боровиковский, да еще какой!.. А того считаю лишним.
В. Серов.
Моя биография(К. А. Сомову)
Многоуважаемый Константин Андреевич,
спешу ответить на письмо Ваше и вместе с тем и на вопросы: родился я в ‹18›65 году в С.-Петербурге. Пройдя в классической гимназии лишь первые 3 класса, я вышел с намереньем всецело отдаться искусству и, проработав у И. Е. Репина, у кот‹орого› еще мальчиком 8–9 лет прорисовал в мастерской зиму в Париже, два года, поступил в Академию художеств 15–16 лет.
Пробыв в натурном классе 2 года и получив мал‹ую› сер‹ебряную› медаль за этюд и окончив курсы науки в 84 году, ее покидаю. В Академии ценил лишь мнение одного П. П. Чистякова, учеником кот‹орого› и был за все время моего пребывания в ней.
С тех пор ни в каких школах и мастерских более не занимался, решил работать на свой собственный риск и страх.
Вот и весь мой формулярный список или биография. Насчет же последнего вопроса: какие произведения считаю главнейшими – не могу знать и сказать – ей-богу.
Ваш В. Серов.
Эскиз Валентина Серова к портрету П. П. Чистякова
У Павла Петровича Чистякова учились Репин, Поленов, Серов, Суриков, Врубель, Васнецов, Савинский, Борисов-Мусатов, Грабарь.
Серов вспоминал, какое внимание уделял Чистяков малейшим деталям изображения: «Вы подходите к статуе Гермеса… Полная силы и молодости рука, а возьмите свечку, осветите сбоку, и на этой дивной руке вы в запястье увидите еще почти все косточки, на тыльной части кисти увидите сухожилья и между ними едва намеченную, но точной формы жилку».
«Хотим выразить наше участие»(Из письма В. А. Серова и других – С. И. Мамонтову)
Все мы, твои друзья, помня светлые прошлые времена, когда нам жилось так дружно, сплоченно и радостно в художественной атмосфере приветливого родного кружка твоей семьи близ тебя, – все мы в эти тяжелые дни твоей невзгоды[14] хотим хоть чем-нибудь выразить тебе наше участие.
Твоя чуткая художественная душа отзывалась на наши творческие порывы, мы понимали друг друга без слов и работали дружно, каждый по-своему. Ты был нам другом и товарищем. Семья твоя была нам теплым пристанищем на нашем пути: там мы отдыхали и укреплялись силами. Эти художественные отдыхи около тебя были нашим праздником.
Сколько намечено и выполнено в нашем кружке художественных задач и какое разнообразие: поэзия, музыка, живопись, скульптура, архитектура и сценическое искусство чередовались.
Прежде всего вспоминаются нам те чудные вечера в твоем доме, проводимые за чтением великих созданий поэзии: эти вечера были началом нашего художественного единения. Мы шли в твой дом, как к родному очагу, и он всегда был открытым для нас. Исполнение наших работ для многих из нас было значительно облегчено тем, что мастерские твои давали нам гостеприимный приют. В них работалось легко рядом с тобой, исполнявшим свои скульптуры. С тобой же вместе, с таким общим энтузиазмом и порывом, создавалась церковь в Абрамцеве.
Дальше мы перешли к сценическим постановкам, а ты – к первым опытам сценического творчества. Чудным воспоминанием остались для нас постановки в твоем доме сначала живых картин, потом твоих мистерий «Иосиф» и «Саул» и, наконец, «Двух миров» и «Снегурочки», твоих сказок и комических пьес. То было уже началом твоей главной последующей художественной деятельности.
С домашней сцены художественная жизнь перешла на общественное поприще и ты, как прирожденный артист сцены, начал на ней создавать новый мир истинно прекрасного. Все интересующиеся и живущие действительно искусством приветствовали твой чудный почин. После «Снегурочки», «Садко», «Царя Грозного», «Орфея» и других всем эстетически чутким людям уже трудно стало переносить шаблонные чудеса бутафорского искусства.
Мир Художественного театра и есть лицо твоего действительного творчества. В этой сфере искусства у нас твоими усилиями сделано то, что делают призванные реформаторы в других сферах, и роль твоя для нашей русской сцены является неоспоримо общественной и должна быть закреплена за тобой Исторически.
Мы, художники, для которых без великого искусства нет жизни, провозглашаем тебе честь и славу за все хорошее, внесенное тобой в родное искусство, и крепко жмем тебе руку. Шлем тебе две книги: одна – всемирная, из нее ты не раз черпал вдохновение для своих работ, другая – сборник драгоценнейших самоцветных камней, извлеченных из глубин народного русского творчества.
Прими их и цени не как дар, а как знак нашей искренней к тебе дружбы и сердечной привязанности. Молим бога, чтобы он помог тебе перенести дни скорби и испытаний и возвратиться скорей к новой жизни, к новой деятельности добра и блага.
Обнимаем тебя крепко.
Твои друзья: Виктор Васнецов, Василий Поленов, И. Репин, М. Антокольский, Н. Неврев, В. Суриков, Ап. Васнецов, Илья Остроухов, Валентин Серов, Н. Кузнецов, М. Врубель, Ал. Киселев, К. Коровин.
Хороши господа…(Из письма В. А. Серова – К. А. Коровину)
Вышел вчера номер ‹апрель, № 7› Собкинского журнала, в котором во весь лист помещен (твой) Русский кустарный отдел на Всемирной выставке в Париже 1900 г., проект арх‹итектора›И. Е. Бондаренко (с ориг‹инального› рисунка автора). Что подчеркнуто, напечатано возле рисунка. Что сие значит?
Это уже не Шехтель, а да я просто не знаю, как это назвать? Очевидно, Собко делает это нарочно, но как Бондаренко может давать за своею подписью твой рисунок – не знаю. Надо выяснить: где этот Бондаренко? Надо написать в газеты письма.
Жаль, что всякий шум на руку Собке, его журналу (невозможно плохому). Ну, ну, хороши господа. Не знаю, кто лучше, Собко или Бондаренко. Оба лучше.
Твой В. Серов.
«Наш дорогой Антон»(Из писем Ф. И. Шаляпина – В. А Серову)
Дорогой мой Валентин!
Сейчас д‹октор› Трояновский сказал мне о твоем желании слышать меня в «Демоне». Дорогой друг мой, если бы ты знал, как я счастлив, как я счастлив! Слава богам, ты здоров.
Иди, пожалуйста, в ложу бельэтажа с левой стороны, № 5. Там будут сидеть: Немирович-Данченко с женой, Максим Горький с женой и некий Пятницкий! Они все будут предупреждены об этом и будут крайне счастливы тебя видеть в своей компании – иди же, дорогой мой, иди.
Целую тебя крепко, как крепко люблю.
Твой Федор Шаляпин.
Дорогой Антось,
Костя ‹Коровин› у меня, я сегодня утром приехал с Питера. Может, ты свободен? Сделай нерукотворное счастье – прибудь ко мне. Очень я соскучился по тебе.
Целую. Федор.
Милый Антониус,
если ты жив, и здоров, и дома, и без особого дела, – прошу тебя, милый друже, забеги ко мне хоть сейчас, хоть потом, – очень я соскучился по тебе и ужасно рад был бы тебя повидать.
Хотел было сам прийти сейчас к тебе, да что-то неможется – должно быть, устал в дороге.
Жму тебя всего, всего и семье кланяюсь.
Твой Федор Шаляпин.
Наш дорогой Антон!!!!
Тебя мы всюду, всюду ищем,
Мы по Москве, как звери рыщем.