Куда ты скрылся наш Плутон?
Приди ж скорее к нам в объятья,
Тебе мы истинные братья!..
Но если в том ты зришь обман,
То мы уедем в ресторан!!!!..
Оттуда ж, милый наш Антоша,
Как не тяжка нам будет ноша,
А мы поедем на «Парнас»,
Чтобы с похмелия пить квас.
Жму руку Вам —
Шаляпин Бас.
В кошмаре японской войны(Из письма А. Н. Бенуа – В. А. Серову)
Дорогой Антоша,
уже давно я собираюсь Тебе сообщить мой восторг от тех хороших вестей, которые мы имеем о Твоем выздоровлении. Желаю Тебе от всей души как можно скорее совершенно и безусловно поправиться. Того же желаю Ольге Федоровне. Жена просит передать свои искренние пожелания Вам обоим.
Ничего больше не пишу, ибо ничего более и не хотел сказать. Да и нечего. Здесь все в кошмаре японской войны. Впрочем, одна капитальная новость: Архип ‹Куинджи› пожертвовал 100 000 руб. в Академию. Экая честолюбивая скотина!
Нашей выставки нынче не будет. Будто из-за помещения, а скорее из-за какой-то тоски. Выставлять, устраивать выставку с Рерихом – бррр… «Союз ‹русских художников›» оправдывает свое название. Московски‹е› порядк‹и› (а из-за упорядочения только и стоило превращаться в большую выставку с уставом) – мне не нравятся. Дягилевское разгильдяйство заменено уже окончательной распущенностью и бестолочью. Поживем – увидим.
А Ты, главное, поезжай dahin, dahin [туда (нем.)] поправься и освежись. Я бы сам не отказался поболеть (слегка! разумеется) только б для того, чтобы меня туда послали. Ты куда думаешь ехать? – В Италию? Во Францию?
Целую Тебя, мой милый друг, и еще раз посылаю Тебе мои сердечные пожелания всего лучшего.
Твой Тебя любящий Шура Бенуа.
Смотрят на меня как на выходца с того света(Из письма В. А. Серова – С. С. Боткину)
Дорогой Сергей Сергеевич!
Давно все собирался дать Вам собственноручный отчет по моему выздоровлению. Недели две как покинул лечебницу и живу дома. Чувствую себя хорошо, временами забываю, что был болен (и, как оказывается, настолько, что многие теперь при встрече смотрят на меня как на выходца с того света).
Но все же я еще довольно быстро устаю. Сердце слабовато (мышца), пульс довольно скор. Это, кажется, единственный изъян (о других мне не говорено) и то поправимый, так как замечаю, что пульс постепенно стихает понемногу. Аппетит и сон у нас превосходны. Желудок исправился совсем, кишки тоже; имеется некоторое неудобство от сращений, но помаленьку и они меня отпускают. Рана заросла наглухо.
По совету Шервинского еду пока не на Ривьеру, а в русскую деревню недалеко от Москвы недели на две – на три, а затем уж решится, нужно ли мне будет ехать за границу. Быть может, и не поеду – не очень что-то хочется, тут война еще эта…
Итак, пока живем в свое удовольствие, т. е. ем, пью, сплю, ничего не делаю, а удовольствия, так называемой жизнерадостности, нет…
Курить запрещено. Ну вот, отчет и готов. Как Вы изволите поживать, так бы на минутку хотелось бы съездить в Питер – повидать всех. Передайте Александре Павловне ‹Боткиной›, что был я в галерее (уже во многих местах я побывал, даже в Школе на экзамене) и хочу подавать заявление опять.
Ив. Е. Цветков, изволите ль видеть, как-то на одном Совете заявил, что, мол, хорошо было бы снабдить каждую картину надлежащей надписью на дощечке, кот‹орая› будет прикреплена к раме. Сколько помню, ему было выражено некоторое сомнение в том смысле, что надписи могут мешать картинам, но для пробы решено было предоставить ему, Цветкову, сделать надписи эти в одной из зал. Теперь же, оказывается, все залы почти снабжены этими досками и на очень многих выглядят невозможно. Ведь Совету не было предложено осмотреть сии надписи и решения на этот счет сделано не было Советом.
Это раз, а во-вторых, мне кажется, что если вообще постановлено ничего не изменять в галерее, собранной Павлом Михайловичем ‹Третьяковым›, то и тут будет нарушение сего постановления. Не знаю, видела ли Александра Павловна эти надписи и как они ей нравятся?
Ну, будьте здоровы, обнимаю Вас крепко. Кланяюсь Александре Павловне. Быть может, она мне что-нибудь напишет.
Ваш В. Серов.
Из лекарств ем стрихнин, пью «виши». Жена Вам очень кланяется и крепко жмет руку.
В Совет Третьяковской галереи(Из письма В. А. Серова и А. П. Боткиной)
В заседании Совета по управлению городской художественной галереей, происходившем 26-го июня 1903 года, членом Совета И. Е. Цветковым было высказано мнение, что следовало бы к рамам картин прикрепить пояснительные билетики, на которых было бы обозначено как имя художника, год его рождения и смерти, так и краткое название картины; название особенно важно при произведениях исторических, религиозных, бытовых или жанровых и при портретах известных общественных деятелей. Советом в том же заседании постановлено: приступить к исполнению в виде опыта. В настоящее время этими надписями снабжены уже почти все рамы собрания, без постановления на то Совета.
Мы находим, во-первых, что надписи эти существенно мешают художественному впечатлению картин. Рама должна иметь гармоническую связь с картиной. Поэтому художники столь тщательно избирают рамы для своих произведений. Формы и тон рам всегда стоят в зависимости от форм и тональности картин. Все, нарушающее гармонию рамы, обязательно нарушает и гармонию картины, всякая, тем более крупная надпись, сделанная в несоответствующих тонах, резким пятном своим отвлекает внимание зрителя и мешает правильному созерцанию картины.
Мы находим, во-вторых, что введение надписей этих является нарушением § 4 действующего Положения об управлении галереей, гласящего: «Собрание, составленное П. и С. М. Третьяковыми, не подлежит никаким изменениям, увеличениям, сокращениям или заменам и составляет самостоятельный отдел галереи, размещенный в особых залах, в том виде и порядке, как было устроено П. М. Третьяковым».
Затем, я, А. П. Боткина, свидетельствую, что мой покойный отец П. М. Третьяков не вводил этих надписей, находя их мешающими художественному впечатлению картин, а я, В. А. Серов, заявляю, что мои собственные произведения, имеющиеся в галерее, очень страдают от этого нововведения.
Члены Совета: А. П. Боткина, В. Серов.
По поводу разговора о греках(Из письма В. Д. Поленова – В. А. Серову)
Дорогой Валентин Александрович, вчера я хотел поговорить с тобой о премии имени Елены Дмитриевны ‹Поленовой›, но как-то не пришлось. Она хотя и не велика, но все-таки может дать лишнюю минуту спокойствия, которая иногда бывает и не лишней, особенно, когда дело идет о выздоровлении. При этом эта премия ни к чему и ни к кому не обязывает, так как она именно и учреждена с такой целью. Во всяком случае, имей ее в виду.
По поводу разговора о греках я справлялся, и оказалось, что ты совершенно прав: статую Апоксиомена сделал Лисипп, и он же изменил канон Поликлета, сделав фигуру более легкой и стройной.
Вот несколько биографических подробностей о Лисиппе. Он был простым литейщиком и в искусстве самоучка; своим учителем он называл «Дорифора» (копьеносца) Поликлета, статую, признававшуюся каноном.
Он как-то спросил одного художника: к кому идти учиться? Тот, показав на толпу, сказал: учись у натуры, а не у художника.
Лисипп был необыкновенно производителен. Есть сказание, что он откладывал от каждой проданной вещи монетку и в конце оказалось 1500 штук. Сравнивая свои статуи с поликлетовскими, он говорил: «Пол‹иклет› делает человека, какой он в натуре, а я – каким он кажется».
Если бы ты взялся исполнить Лисиппа, пейзаж Ниобид (гора Киферон в Беотии) и еще что-нибудь, напр‹имер› Эгину; Косте Коровину мы поручили бы развалины Олимпии, Аттики, Аркадии и т. д.; Головину – Акрополь, Парфенон, Панафиней и Праксителя; Грабарю – Архипелаг; Мусатову – Пергамы и т. д., то, пожалуй, дело вышло бы неплохое[15].
«Одиссей и Навзикая»
Серов воспринимал свое сложившееся амплуа портретиста как фатальное стечение обстоятельств. Он ощущал себя художником, способным работать в различных жанрах.
Античное искусство всегда привлекало его, особенно после поездок в Грецию. Под впечатлением увиденного он написал картину «Одиссей и Навзикая», где воспроизводится эпизод, когда потерпевший крушение Одиссей очутился на острове феаков, сказочного народа, пребывающего в мире потустороннего блаженного бытия.
Ну, пока до свидания, поезжай на море и солнце и поправляйся, а мы постараемся как-нибудь уладить дело. Мой глубокий поклон Валентине Семеновне и Ольге Федоровне.
Душевно твой В. Поленов.
Если что понадобится – сообщи, и мы исполним.
От Аполлона не отказываюсь(Из письма В. А. Серова – В. Д. Поленову)
Глубокоуважаемый Василий Дмитриевич!
Спасибо еще раз за Ваше доброе предложение. Повторяю, если бы я очутился в трудном положении – я охотно взял бы премию имени Елены Дмитриевны ‹Поленовой›, но я сделал заем на очень выгодных условиях, ни к чему меня не обязывающих, и деньги у меня есть на все лето, включая сюда и поездку за границу. Еще, быть может, представится случай помочь этой премией, если не мне, то кому-нибудь другому.
По поводу музея желаю лишь, чтобы Вас как-нибудь не отстранили. А скажите, что Суриков, не смог ли бы он дать что-либо? ведь он чувствует себя хорошо и еще свеж…
Дело это вообще очень интересное, и если бы я смог выразить на стене то ощущение, какое я всегда испытываю, глядя на то, что выходило из-под рук греков, т. е. то живое, трепетное, что почему-то называется классическим и как бы холодным – да… Ну, это невозможно, пожалуй, а попробовать – попробуем, и от Аполлона и Лисиппа не отказываюсь.