с выставки «Союза» – 12
с посмертных выставок – 11
с выставки «Тридцати шести» – 5
от Нового Общества художников – 5
С парижских выставок – 3
С весенней выставки – 3
«Салона» – 2
С выставки акварелей и пастелей – 2
С.-П. Акварелистов – 1
С периодической выставки – 1
Современного искусства – 1
Пример же, приведенный г. Кузнецовым в подтверждение его положения о «Мраморе» Голубкиной, совершенно не соответствует истине: «Мрамор» Голубкиной приобретен не на выставке «Союза», а вне всяких выставок, непосредственно у нее самой.
Заканчивая настоящее объяснение, совет считает нужным исправить фактическую неточность в заявлении гласного Кузнецова относительно цифры, которой располагает галерея для приобретения новых художественных произведений. «На покупку произведений художников, – пишет г. Кузнецов, – город отпускает ежегодно 27 500 р., из которых 5 000 р. П. М. Третьякова, а остальные 22 500 руб. выбираются обложением из средств жителей г. Москвы». В действительности совет может тратить на указанную цель не 27 500 руб., а около 21 300 р., из коих 6 300 р. получается процентов на оставленный Сергеем Михайловичем Третьяковым капитал, 5 000 руб. ассигнованы Думой в память Сергея Михайловича и 10 000 р. ассигнованы в память Павла Михайловича Третьякова.
Таким образом, из городских средств тратится всего 15 000 р., а не 22 500 р. Но братья Третьяковы оставили городу, кроме того, большие капиталы на ремонт галереи, так что город избавлен ими от необходимости тратить значительные средства на поддержание зданий галереи, и вследствие этого ассигнование на приобретение художественных произведений является по существу возмещением неизбежного расхода на ремонт, так что говорить о расходовании народных денег, получаемых путем обложения жителей г. Москвы, не приходится.
Попечитель галереи и председатель совета И. Остроухов.
Члены совета: А. Боткина, В. Серов,
А. Карзинкин, С. Третьяков.
Москва, 27 января 1910 г.
Висит тупая мгла
Такое неприятное ощущение(Из письма В. А. Серова – О. Ф. Серовой)
Кончилась, наконец, эта история с Борками[19]. Были цари, освятили церковь, были в павильоне, видели мою картину, пили чай, все как следует.
Так как в павильоне встречало государя именитое дворянство и т. к. вся затея эта их, то я не решился, хотя меня звали быть в то время, когда цари взойдут в павильон, а посему не видел первого их впечатления, что особенно и было интересно. Потом я был позван туда, первое, что мне государь заявил – было: «Но, кажется, она еще не совсем кончена», на что я ответил – да, еще не совсем. Затем я не помню, что еще спросил государь – помню свой ответ, – что я взял раньше. Тут подошел граф представить меня – государь говорит, что уже давно меня знает и больше ничего. Государыня сидит за столом и пьет чай.
Государыня меня так и не видела, потому что началось представление местных дворян и дворянок.
Ну-с, так вот в сущности ничего любезного от государя я сам не слышал. Граф рассказывал, что когда государь вошел, сказал: «Михаил как живой», затем: «А против перчатки протестую». Наследник и Георгий не понравились. С чем я совершенно согласен.
Да, так повторяю, с мнениями их я совершенно согласен, но я ждал, что мне скажут что-нибудь этакое любезное, что мол хорошо, но жаль, что не кончено, а не просто не кончено…
Военные чины и полиция – этого народу там перебывало тьма во время установки картины чрезвычайно довольно. Духовенство – ох, с духовенством вышло довольно занятно. За день до приезда в этот Спасов скит приехал из Харькова архиерей Амвросий – я в фуражке и с папироской во рту пребываю в павильоне, стучатся, монах спрашивает, нельзя посмотреть картину преосвященному – я открываю, говорю, что можно. Входит славный старик, худой, смотрит картину, затем оборачивается и говорит мне – это вы написали?
Я в шапке и с папироской говорю – да – он мне делает ручкой нечто вроде воздушного поцелуя и объявляет, что прелесть, а потом спрашивает, вы русский – я говорю – да. Все улыбаются и уходят, я раскланиваюсь. Оказывается, что я был крайне невежлив – не только что не подошел к руке архиерея, но курил и на голове фуражка.
Да, познакомился с Победоносцевым, оказывается, он был с отцом в правоведеньи, картина ему нравится. Министру Дурново тоже нравится. После отъезда в павильон пускали решительно всех. В одной стороне дворяне допивали чай и доедали клубнику, а с другой ломился простой народ и, подходя к картине, крестился…
Одним словом, целый день было такое неприятное ощущение – беда…
Никому не стереть этого пятна(Из письма В.А. Серова – И. Е. Репину)
…То, что пришлось видеть мне из окон Академии художеств 9 января[20], не забуду никогда – сдержанная, величественная, безоружная толпа, идущая навстречу кавалерийским атакам и ружейному прицелу – зрелище ужасное. То, что пришлось услышать после, было еще невероятнее по своему ужасу.
Ужели же, если государь не пожелал выйти к рабочим и принять от них просьбу – то это означало их избиение? Кем же предрешено это избиение? Никому и ничем не стереть этого пятна. Как главнокомандующий петербургскими войсками в этой безвинной крови повинен и президент Академии художеств[21] – одного из высших институтов России. Не знаю, в этом сопоставлении есть что-то поистине чудовищное – не знаешь, куда деваться. Невольное чувство просто уйти – выйти из членов Академии, но выходить одному не имеет значения.
Что означает закрытие занятий в Академии с 17 января, быть может, что-либо уже предпринято в этом смысле или это забастовка учащихся? Мне кажется, что если бы такое имя, как Ваше, его не заменишь другим, подкрепленное другими какими-либо заявлениями или выходом из членов Академии, могло бы сделать многое. Ответьте мне, прошу Вас, Илья Ефимович, на мое глупое письмо.
С своей стороны готов выходить хоть отовсюду (кажется, это единственное право российского обывателя).
Убивали беззащитных людей(Из письма В. А. Серова и В. Д. Поленова в Академию художеств)
Мрачно отразились в сердцах наших страшные события 9 января. Некоторые из нас были свидетелями, как на улицах Петербурга войска убивали беззащитных людей, и в памяти нашей запечатлена картина этого кровавого ужаса.
Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководительство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время стоит во главе Академии художеств, назначение которой – вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов.
Издали оно великолепно…(Из письма В. А. Серова – А. Н. Бенуа)
Шура милый!
Ты едешь? Надолго? Это пренеприятно… – Ах ты, эмигрант… Не хочешь с нами кашу есть. Пожалуй, не без удовольствия будешь за утренним кофеем пробегать известия из России… да… Издали оно совсем великолепно.
Ну, а пока ты еще несколько часов побудешь в Питере и успеешь прочитать сие воззвание, которое со временем будет препровождено в Питер для подписи господ художников, ты же, прочтя его теперь (в случае согласия, разумеется), распорядись относительно своей подписи – либо пришли ее письмом или телеграфом или поручи кому-либо подписать потом на самом листе, кот‹орый› будет послан, повторяю, потом. Вот текст:
«Мы, нижеподписавшиеся художники, выражаем Думе московской свое пожелание иметь попечителем галереи Павла и Сергея Мих‹айловичей› Третьяковых – Илью Семеновича Остроухова – как человека истинно преданного интересам галереи и по пониманию искусства, как прошлого, так и настоящего, способного вести дело приобретения галереей по надлежащему пути истории русской живописи».
Бумага эта подастся на совещание Думы – перед окончательными выборами в попечители. Ну, будь здоров, Шура. Кланяемся с женой тебе и Анне Карловне и деткам вашим и желаем всего хорошего, что в изобилии и за недорого имеется в заграницах.
А что же с моим «Набором»[22] на открытке – не готов или как цензура!?!?!?
Обнимаю тебя твой В. Серов
Теперь общая забастовка(В. В. Матэ)
Дорогой Василий Васильевич!
Обращаюсь к тебе с важным нужным делом. Чтобы прекратить наконец разные издевательства с И. С. Остроуховым в Думе – а именно, наметить его единственным кандидатом, они, гласные, все же недовыбрали его попечителем Третьяковской галереи – мы, художники, решили вступиться за него, и вот подается в частное совещание, в печать он не пойдет, подписной лист.
Будь добр, подписав его сам (если согласен, разумеется), – передай И. Е. Репину для подписи, В. А. Беклемишеву и П. П. Чистякову, пожалуйста. Если в это время будет у тебя Щербов, ему дай на подпись.
Кроме того, еще попрошу тебя дать этот лист подписать Врубелю (Театральная площадь, позади консерватории, дом гр. Рибопьера) и Сомову – живет при отце на Екатерингофском канале, недалеко от Аларчина моста соб‹ственный› дом. Будь добр, сделай это. Думаю, время, пожалуй, найдется – теперь общая забастовка. Да, вообще ход событий чрезвычайный.
Да, итак, собравши подписи, сейчас же отправляй в Москву.
Кланяюсь тебе и семейству твоему. Жена шлет поклон. Будь здоров.
Твой В. Серов.
Невероятное по тупости и грубости(Из письма Н. А. Римскому-Корсакову)
Николай Андреевич!
Свершилось нечто невероятное по своей бессмысленности, тупости и грубости.
Из состава профессоров Петербургской консерватории противозаконно уволены Вы, Николай Андреевич Римский-Корсаков, слава родного искусства, лучшее украшение консерватории, которой вы отдали 34 года своей жизни, беззаветную любовь к делу, талант, прямую отзывчивую душу.