– Хочешь выпить? – предложил добродушный ланкаширец.
– Благодарю, Патрик. Виски.
Достопочтенный Патрик Уолтон, министр иностранных дел и по делам Содружества и один из многочисленных добившихся успеха выходцев из Ливерпуля, занялся приготовлением напитков в маленьком баре, которым явно уже не раз пользовался в этот день. Между тем Уркхарт пристраивал правительственный красный ящик, который принес с собой, рядом с четырьмя другими, принадлежавшими заработавшемуся хозяину номера.
Яркие, отделанные кожей ящики имелись у каждого министра – там хранились официальные документы, речи и прочие секреты. Красные ящики сопровождали политиков повсюду, даже в отпуске, а у министра иностранных дел было несколько таких контейнеров размером с небольшой чемодан. Он хранил в них телексы и телеграммы, справочные документы и прочие атрибуты дипломатической службы.
Главный Кнут, которому не нужно было выступать с речью на конференции и не приходилось разбираться с международными кризисами, прибыл в Борнмут с ящиком, в котором лежали три бутылки односолодового виски двенадцатилетней выдержки. В отелях всегда продают выпивку по чудовищным ценам, объяснил он жене, даже если и удается найти ту марку, к которой ты привык.
Он посмотрел на Уолтона через заваленный бумагами кофейный столик и завел светскую беседу:
– Патрик, меня интересует твое мнение. Строго между нами. Если говорить обо мне, то нашей встречи попросту не было.
– Господи, у тебя и в самом деле имеются какие-то ужасные фотографии! – воскликнул Уолтон уже почти серьезно.
Пристрастие министра иностранных дел к привлекательным молодым женщинам не раз становилось темой разговоров, но он всегда старался вести себя осторожно, особенно за границей. Десять лет назад, когда он только начинал свою карьеру в министерстве, ему пришлось провести несколько весьма неприятных часов, отвечая на вопросы полиции штата Луизиана о выходных, проведенных в мотеле Нового Орлеана с одной юной американкой: она выглядела на двадцать, вела себя так, словно ей было за тридцать, а оказалось, что ей едва исполнилось шестнадцать. Историю удалось замять, но Уолтон навсегда запомнил, что блестящее будущее в политике отделяет от ужаса обвинения в изнасиловании несовершеннолетней очень тонкая грань.
– Речь о том, что может повлечь за собой куда более серьезные последствия, – объявил его гость. – В прошедшие несколько недель я столкнулся с весьма нездоровыми тенденциями в нашем правительстве. Речь идет о Генри. Вероятно, ты почувствовал нарастающее раздражение во время заседаний Кабинета министров, а средства массовой информации с каждым днем любят его все меньше. У нас не было никаких оснований ждать продолжения медового месяца после выборов, однако, похоже, ситуация может выйти из-под контроля. Ко мне только что обратились двое чрезвычайно влиятельных членов партии. Они говорят, что положение на местах хуже некуда. На прошлой неделе мы проиграли дополнительные выборы в двух важных муниципальных советах, а считалось, что наши позиции очень надежны. В ближайшие недели мы можем потерять еще несколько мест. Завтра нам предстоят выборы в Дорсете. Боюсь, и там нас ждет удар ниже пояса. Говоря по правде, Патрик, личная непопулярность Генри тянет назад всю партию, и сейчас мы не выиграли бы выборы даже в самом жалком округе. Похоже, мы в настоящей заднице.
Фрэнсис замолчал, чтобы сделать глоток виски.
– Проблема в том, – продолжил он затем, – что существует мнение, будто это не временные трудности, и если мы хотим выиграть следующие выборы, мы должны показать, что у нас еще много пороха в пороховницах. В противном случае электорат захочет перемен просто от скуки. Несколько наших заднескамеечников на «ненадежных местах» уже начали нервничать, а учитывая большинство в двадцать четыре места, возможно, у нас гораздо меньше времени, чем нам хотелось бы. Еще несколько поражений – и мы встанем перед необходимостью досрочных выборов.
Уркхарт сделал еще один глоток виски, обхватив стакан обеими руками, как будто рассчитывал, что теплый ароматный напиток его поддержит.
– Скажу тебе прямо, Патрик, – вздохнул он. – Ко мне, как к Главному Кнуту – заметь, совершенно официально, ничего личного, старина, – обратились несколько наших старших коллег, чтобы я аккуратно провел расследование серьезности ситуации. Если коротко, Патрик, ты ведь понимаешь, что это совсем непросто… такие вещи никогда не бывают легкими, но это не мешает нанесению неминуемого удара… В общем, меня попросили узнать, что лично ты думаешь по поводу сложившейся ситуации и является ли сейчас Генри истинным лидером нашей партии.
Он сделал большой глоток и откинулся на спинку стула.
Наступила долгая пауза. Вопрос Уркхарта заставил министра иностранных дел серьезно задуматься, и ему потребовалась целая минута, чтобы ответить. Он достал из кармана кисет и спички, а потом трубку и принялся неспешно набивать ее, утрамбовывая табак большим пальцем, после чего чиркнул спичкой. В наступившей тишине звук получился неожиданно громким, и Фрэнсис принялся ерзать на своем стуле.
Дым окружил Патрика, когда он сделал затяжку, сладковатый запах наполнил номер, и министра окутал голубой туман, почти скрывший его лицо. Он помахал рукой, разгоняя дым, посмотрел прямо на Уркхарта и фыркнул.
– Ты должен простить меня, Фрэнсис. Четыре года в министерстве иностранных дел отучили меня прямо отвечать на такие серьезные вопросы. Возможно, я отвык от ситуаций, когда люди прямо говорят, что они думают. Надеюсь, ты меня простишь за то, что мне трудно состязаться с тобой в откровенности.
Конечно, все это было полнейшей чепухой. Уолтон славился своей прямотой и агрессивностью, что делало его не самым удобным главой министерства иностранных дел. Сейчас он просто старался выиграть время и собраться с мыслями.
– Давай попытаемся не брать в рассмотрение чье-то субъективное мнение. – Он выдохнул огромное облако дыма, чтобы скрыть очевидную неискренность своих слов. – И проанализируем проблему как «меморандум о политических намерениях государственного служащего».
Уркхарт по-прежнему выглядел напряженным, и казалось, что он нервничает, но в своих мыслях он улыбался. Главный Кнут знал, что думает его собеседник, и не сомневался, к какому выводу придет их гипотетический государственный служащий.
– Во-первых, есть ли у нас проблема? – стал тем временем рассуждать Патрик. – Да, есть, и очень серьезная. Мои парни в Ланкашире сильно встревожены, впереди у нас пара дополнительных выборов, которые мы проиграем, опросы выглядят ужасно… Я думаю, ты прав в том, что пытаешься разобраться в сложившейся ситуации. Во-вторых, есть ли безболезненное решение вопроса? Не следует забывать, что выборы мы все же выиграли. Генри – глава партии, которую поддержали избиратели. А посему сложно рассматривать сразу после выборов возможность радикальных перемен в политике партии, а также замены отдельных людей, вместе с которыми мы одержали победу.
Не вызывало сомнений, что Уолтон начал получать удовольствие от анализа ситуации.
– Давай хорошенько подумаем, – продолжал он с сосредоточенным видом. – Если у нас есть возможность его заменить – а именно об этом мы сейчас говорим…
Уркхарт сделал вид, что его смущает прямота Патрика, и снова принялся изучать виски в своем стакане.
– В партии начнется хаос, а оппозиция устроит настоящий праздник, – разглагольствовал тем временем министр иностранных дел. – Все это будет сильно напоминать дворцовый переворот и акт отчаяния. Как там говорится? «Политик не знает, что такое сильная любовь, и легко пожертвует жизнью своих друзей, чтобы спасти собственную». Нам не удастся проделать все так, чтобы перемены выглядели как реакция опытной и уверенной в себе политической партии, как бы мы ни старались это обставить. Новому лидеру потребуется не меньше года, чтобы склеить осколки. Так что нам не стоит себя обманывать – смещение Генри легко не пройдет и не решит все проблемы. В-третьих, когда все будет сделано и сказано, сможет ли Генри сам решить проблему? Полагаю, тебе известно мое мнение. Я выступал против него, когда ушла Маргарет[24], и продолжаю считать, что мы допустили ошибку, выбрав Генри.
Уркхарт уже не сомневался, что правильно оценил своего собеседника. Патрик ни разу публично не высказывал своего неудовольствия после того, как стихли волнения выборов лидера партии, но публичная лояльность нередко является необходимым прикрытием для личных амбиций, и министр иностранных дел старательно культивировал это прикрытие.
Между тем Уолтон вновь наполнил стаканы и продолжил анализировать ситуацию:
– Маргарет удалось добиться замечательного баланса между личной жесткостью и чувством направления. Она была безжалостной – и когда возникала необходимость, и когда ее не было. Казалось, она неслась к своей цели на такой скорости, что не могла тратить время на то, чтобы брать пленных, да и друзьям при случае могла прищемить хвост. Впрочем, это не имело особого значения, потому что – и тут следует отдать ей должное – она смело вела людей вперед. Однако Генри слишком любит свое место, и у него нет такого, как у нее, чувства направления, а без этого мы обречены. Когда он пытается вести себя жестко, это выглядит как грубость и высокомерие. Он пытается имитировать Маргарет, но у него кишка тонка. И вот что у нас получается. Если мы попытаемся от него избавиться – у нас будут проблемы. Но если мы его оставим – окажемся в полном дерьме.
Патрик вернулся к своей трубке и принялся громко пыхтеть, чтобы она разгорелась, пока снова не скрылся в облаке дыма.
Уркхарт молчал почти десять минут, а потом передвинулся так, что оказался на самом краешке стула.
– Да, я понимаю. И одновременно не понимаю, – пробормотал он задумчиво. – Что ты хочешь сказать, Патрик?
Уолтон громко расхохотался:
– Извини, Фрэнсис, слишком много дипломатического пустозвонства. Я даже не могу попросить жену передать мне во время завтрака хлопья – она тут же пытается понять, что я задумал на самом деле. Ты хочешь получить прямой