Повинуясь импульсу, Чарльз позвонил в пресс-бюро Букингемского дворца. Там, как и на Даунинг-стрит, отказались давать комментарии – во всяком случае, официально. Однако помощник пресс-секретаря, много лет проработавший с Гудменом в «Манчестер ивнинг ньюс», сообщил «не для протокола», что Коллинридж просил королеву об аудиенции в час дня.
В одиннадцать двадцать пять по телетайпу пришло известие о тайной встрече Кабинета министров и внеплановой аудиенции во дворце. Информация была вполне достоверной.
К полудню НРН[29] передало местному радио сенсационное сообщение в своих новостных программах:
«Двенадцатичасовая новость такова: Генри Коллинридж собирается на тайную встречу с Ее величеством королевой. В Вестминстере последний час циркулируют слухи о том, что премьер-министр намерен либо отправить в отставку ряд ведущих министров и информировать королеву о серьезных перестановках в Кабинете, либо собирается признать свою вину в истории с инсайдерской информацией, связанной с его братом. Кроме того, появилось предположение, что королева готова использовать свое конституционное право и отправить Коллинриджа в отставку. В любом случае не вызывает сомнений, что через час кто-то в правительстве будет очень сильно расстроен».
Генри потребовалась всего пара минут, чтобы прийти в ярость, потому что, выглянув в окно, он увидел на противоположной стороне от знаменитой черной двери улицы лес камер, вокруг которых разбила лагерь армия репортеров и фотографов.
Его щеки стали малиновыми от возмущения, когда он захлопнул дверь своего кабинета с такой силой, что по коридору прокатился оглушительный грохот. Два проходивших мимо курьера удивились, увидев его состояние.
– Что это он бормочет? – спросил один из них.
– Я не понял, Джим. Что-то насчет должностной присяги, – отозвался его коллега.
Без четверти час Коллинридж вышел из дома № 10 и сел в свою машину, не обращая внимания на крики представителей прессы, находившихся на противоположной стороне улицы. Он направился на Уайтхолл в сопровождении машины с камерой, водителя которой переполняло такое рвение, что он чудом не врезался в задний бампер автомобиля полицейского эскорта премьер-министра. Еще одна толпа фотокорреспондентов ждала возле ворот Букингемского дворца. Попытка достойного ухода в отставку превратилась в цирк с тремя аренами.
Премьер-министр попросил не беспокоить его – если только не случится нечто очень важное. Вернувшись из дворца, он скрылся в своей квартире над Даунинг-стрит: ему хотелось несколько часов побыть наедине с женой. В конце концов, официальные бумаги больше не казались ему важными и первоочередными.
– Мне очень жаль, господин премьер-министр, – извинился его личный секретарь, – но звонит доктор Кристиан. Он говорит, это важно.
Телефон тихонько жужжал, когда звонок переводили на Коллинриджа.
– Доктор Кристиан, чем я могу вам помочь? – сказал он в трубку. – И как Чарли?
– Я как раз и звоню вам по поводу Чарльза, мистер Коллинридж, – ответил врач. – В соответствии с нашей договоренностью мы старались изолировать вашего брата от газетчиков, чтобы его не тревожили голословные обвинения. Но у нас возникла проблема. Обычно мы выключаем телевизор вашего брата на время новостных программ, чтобы отвлечь его от политики, но мы не ожидали, что они покажут внеочередной выпуск о вашем заявлении об отставке. Мне очень жаль, что вам пришлось уйти, господин премьер-министр, но мои приоритеты отданы Чарльзу. Прежде всего я должен учитывать его интересы, вы же понимаете.
– Я понимаю, доктор Кристиан, и у вас совершенно правильные приоритеты.
– Он впервые услышал про обвинения против вас и него и о том, что они привели к вашей отставке. И он чрезвычайно огорчен, для него это стало шоком. Чарльз считает, что он во всем виноват, и я очень сожалею, но он заговорил о самоубийстве. Я считал, что у него намечается серьезный прогресс, однако сейчас мне кажется, что эти события не только отбросят нас назад, но даже хуже – в его деликатном эмоциональном состоянии мы окажемся на пороге серьезного кризиса. Мне бы не хотелось напрасно вас тревожить, но он нуждается в вашей помощи. Очень нуждается.
Сара увидела, что на лице ее мужа появилась гримаса боли, села рядом и взяла его за руку. Пальцы Генри дрожали.
– Доктор, что я могу сделать? – спросил он еле слышно. – Я готов оказать Чарли любую помощь.
– Нам нужно найти способ успокоить его. Он в полнейшем замешательстве.
Наступило молчание. Коллинридж с силой прикусил губу, надеясь, что эта боль заглушит ту, что терзала его из-нутри.
– Могу я поговорить с ним, доктор? – неуверенно попросил он.
Прошло несколько минут, прежде чем его брат взял трубку.
– Чарли, как ты, старина? – мягко спросил министр.
– Генри, что я наделал?! Я все испортил, уничтожил тебя! – Голос старшего из братьев стал хриплым и старым, и в нем звучала паника.
– Чарли, ты абсолютно ничего не сделал. Не ты причинил мне вред, и тебе не за что себя винить, – заверил его младший.
– Но я все видел по телевизору. Ты отправился к королеве, чтобы подать в отставку. Они сказали, что это из-за меня и каких-то акций… Я не понимаю, Генри, но я все испортил. Не только свою жизнь, но еще твою и Сары. Я не заслужил быть твоим братом. Теперь все потеряло смысл. – В трубке послышались сдавленные рыдания.
– Чарли, я хочу, чтобы ты послушал меня очень внимательно, – спокойно, но твердо заговорил премьер-министр. – Ты все еще у телефона? Тебе не нужно извиняться. Это я должен стоять перед тобой на коленях и просить о прощении.
Чарльз запротестовал, но брат прервал его:
– Нет, послушай меня, Чарли! Мы всегда решали наши проблемы вместе, как одна семья. Помнишь времена, когда я управлял бизнесом – в тот год, когда мы едва не разорились? Мы постоянно теряли деньги, Чарли, и это была моя вина. И кто привел нового клиента, после чего у нас появился заказ, который спас бизнес? О да, не самый крупный, но он оказался очень кстати! Ты спас компанию, Чарли, ты спас меня. Как и в тот раз на Рождество, когда я повел себя точно последний дурак и меня поймали на превышении скорости. Местный сержант полиции, с которым ты играл в регби, был твоим другом, а не моим. Ты каким-то образом уговорил его изъять мой тест на содержание алкоголя. Если б я потерял водительские права, избиратели никогда бы за меня не проголосовали. Разве ты не понимаешь, что не только ничего не испортил, – ты сделал мою политическую карьеру возможной. Ты и я – мы вместе противостояли трудностям. И так будет всегда.
– Но теперь я разрушил твою карьеру, Генри…
– Нет, я сам все разрушил. Я забрался слишком высоко и получил огромную власть, но забыл главную истину: единственное, что имеет значение, – это те, кого мы любим. Ты всегда оказывался рядом, когда я нуждался в поддержке, но я был слишком занят, чтобы уделять тебе время. Когда Мэри ушла, я знал, как сильно ты переживал, и мне следовало тебе помочь. Ты нуждался во мне, но у меня неизменно находились другие дела. И каждый раз я собирался навестить тебя завтра. Завтра, всегда завтра, Чарли… – голос Генри дрогнул от с трудом сдерживаемых эмоций. – Да, мне довелось пережить мгновения славы, но я был невероятно эгоистичен, делал вещи, которые мне хотелось делать. И при этом смотрел со стороны, как ты становишься алкоголиком и убиваешь себя. И знаешь что, Чарли? Я покину Даунинг-стрит и смогу сказать: туда им всем и дорога, пропади они все пропадом, если буду знать, что у меня все еще есть брат. Я боюсь только одного – что уже слишком поздно, что я слишком долго тобой пренебрегал, чтобы просить о прощении; что ты много лет был один и теперь не видишь смысла в том, чтобы поправиться.
По щекам Генри текли слезы, а Сара крепко обнимала мужа.
– Чарли, если ты не сможешь меня простить, какой во всем этом смысл? Тогда все было напрасно, – простонал он упавшим голосом.
На другом конце провода наступило долгое молчание.
– Скажи что-нибудь, Чарли! – с отчаянием взмолился премьер-министр.
– Я люблю тебя, брат, – послышалось в трубке.
Генри с облегчением выдохнул.
– Я тоже люблю тебя, старина, и приеду завтра. Теперь у нас будет больше времени друг для друга, верно?
Оба засмеялись сквозь слезы, а вскоре к ним присоединилась и Сара, и Генри Коллинридж вдруг подумал, что уже много лет не чувствовал себя таким цельным.
Она пила вино маленькими глотками и наслаждалась ночным видом Лондона из окна его квартиры в пентхаусе, когда он подошел сзади и нежно ее обнял.
– Эй, я думала, мы пришли сюда, чтобы поговорить о деле, – сказала она, но не стала высвобождаться из его объятий.
– Для некоторых вещей у меня нет подходящих слов, – ответил он, зарывшись лицом в ее светлые волосы и наслаждаясь их свежим запахом.
Она повернулась в его руках и посмотрела ему в глаза.
– Ты слишком много разговариваешь, – и страстно его поцеловала.
Она радовалась, что он сделал первый шаг – сегодня она не собиралась устраивать никаких состязаний, и ей хотелось побыть свободной и простой, обычной женщиной.
Она не протестовала, когда он стянул с нее шелковую блузку, и та соскользнула, открыв гладкую, безупречную, как у модели, кожу. У нее была великолепной формы грудь, маленькая, но женственная и чувственная. Она тихонько вскрикнула, когда его пальцы мягко коснулись ее сосков, которые мгновенно отреагировали на ласку. Она расстегнула ремень своих брюк, и они упали на пол, а она перешагнула через них и одним грациозным движением сбросила туфли. Она стояла, выпрямив спину и не смущаясь своей наготы, а за спиной у нее сияли огни ночного Лондона.
Он мгновение любовался представшей его глазам картиной, думая о том, что уже и не помнит, когда чувствовал себя таким возбужденным, настоящим мужчиной.
– Мэтти, ты прекрасна.