ешимости выполнить свою миссию до конца. Обходя замерзшие лужи, Пенни пожалела о своем решении надеть туфли на высоких каблуках, а не сапоги. Она брела вдоль края тротуара, дула на замерзшие пальцы, и тут рядом с ней остановилась машина. Передняя дверь распахнулась, перегораживая ей путь.
Девушка наклонилась, собираясь посоветовать водителю быть внимательнее, и увидела, что за рулем сидит Уолтон. Она радостно улыбнулась, но министр даже не повернул головы в ее сторону. Продолжая смотреть вперед, он предложил ей сесть на пассажирское сиденье.
– Чего ты хочешь? – спросил Патрик холодным, как утренний воздух, голосом.
– А что ты предлагаешь? – Секретарша улыбнулась, но почувствовала неуверенность, когда уловила ледяные нотки в его словах.
Они показались ей совершенно бесчувственными. Политик повернулся к ней и впервые посмотрел на ее лицо, обругав себя за глупость, когда понял, что продолжает считать эту девушку невероятно привлекательной.
– Неужели обязательно было посылать мне запись домой? – процедил он сквозь зубы. – Моя жена все слышала. Ты поступила жестоко и очень глупо – ведь теперь она все знает, и ты не сможешь меня шантажировать. Ни одна газета или радиостанция не станет связываться с подобными вещами – возможное обвинение в клевете заставит их отойти в сторону, – так что тебе нет никакой пользы от кассеты.
На самом деле запись могла причинить ему серьезный вред, если бы попала не в те руки, но Уолтон надеялся, что у Пенни не хватит ума это понять. Ему показалось, что его блеф сработал – глаза Гай перестали сиять, и она смертельно побледнела.
– Патрик, я не понимаю, о чем ты говоришь.
– О проклятой пленке, которую ты мне прислала, безмозглая шлюха! И не вздумай изображать скромность!
– Я… не посылала тебе никаких пленок. Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Нападение Уолтона оказалось настолько неожиданным, а его вопросы – такими непонятными, что девушка начала задыхаться и разрыдалась. Министр с такой силой схватил Пенни за руку, что от боли она заплакала еще сильнее.
– Запись! Запись! – закричал он с яростью. – Ты прислала мне запись!
– Какая запись, Патрик?! Почему ты делаешь мне больно?..
Слезы потоком хлынули из глаз секретарши. Улица за запотевшим стеклом начала расплываться, и Уолтон сообразил, что в чем-то ошибся. Слова срывались с его губ, быстро, громко, чтобы бывшая любовница поняла, что он совершенно серьезен.
– Посмотри на меня и скажи, что ты не посылала мне пленку, на которой записаны мы с тобой в Борнмуте, – потребовал он.
– Нет. Нет! Я не посылала никакой записи! – Пенелопа вдруг вскрикнула, и ее слезы мгновенно высохли. – Значит, есть запись нашей встречи в Борнмуте? Господи, Патрик, это отвратительно! Но кто…
Ее нижняя губа дрожала от удивления и ужаса. Мужчина выпустил ее руку и прижался головой к рулю.
– Вчера мне домой прислали кассету с записью. На ней наше свидание в Борнмуте, после партийного съезда.
– И ты подумал, что я ее послала, чтобы тебя шантажировать? Но почему? Неужели ты такой засранец?
– Я… не знал, что и думать… Надеялся, что это сделала ты, Пен.
– Почему? Почему я?! – с отвращением вскричала девушка.
Политик поднял голову и снова посмотрел на нее. Его лицо посерело, он словно внезапно постарел: кожа на его щеках стала похожа на пергамент, усталые глаза покрас-нели…
– Я надеялся, что это ты, потому что в противном случае я даже не представляю, кто мог сделать запись. Конечно, пленка не случайно появилась именно сейчас, через несколько недель после нашей встречи. Они не пытаются шантажировать меня ради денег. Они хотят, чтобы я сошел с дистанции. – Последние слова министр произнес шепотом. – Мне конец.
Оставшуюся часть утра Уолтон старался заставить себя мыслить конструктивно. У него не было ни малейших сомнений в том, что именно выборы стали причиной, по которой пленка появилась именно сейчас. Если б ее отправил шантажист в надежде получить деньги, он не стал бы ждать так долго, прежде чем нанести удар. Тому, кто прислал Патрику запись, нужно было лидерство в партии и власть, а не деньги, и кандидат в премьер-министры знал, что цена, которую его попросят заплатить, будет очень высокой. Он подумал о русских и о том, что они не будут столь же понимающими, как полиция Нового Орлеана. Нет, он не мог продолжать участвовать в выборах!
Многие люди, столкнувшись с подобной проблемой, решают тихо отойти в тень и начинают молиться о том, чтобы никто не помешал им спокойно провести старость, однако Уолтон не принадлежал к этой категории. Он предпочитал потерпеть поражение в сражении, пытаясь спасти то, что еще возможно, и хотя бы частично сохранить свою мечту.
К тому времени, когда началась пресс-конференция, сразу после ланча, Патрик твердо решил постоять за себя. Он не успел как следует к ней подготовиться, а потому собрал репортеров на набережной Элберт – на южном берегу реки, напротив здания парламента и в тени госпиталя Святого Томаса. Он хотел, чтобы его выступление прошло на фоне пышных декораций, и роскошный дворец с башней Биг-Бена обеспечивал их в лучшем виде. Как только операторы закончили установку камер, политик начал:
– Добрый день. Я намерен сделать короткое заявление и заранее сожалею, что не смогу ответить на ваши вопросы. Но я не думаю, что вы будете разочарованы. На следующий день после голосования во вторник создалось впечатление, что осталось всего три кандидата, имеющих неплохие шансы на победу. И действительно, все остальные заявили, что не будут принимать участия во втором туре. Как писали многие из вас, это гонка с тремя лошадьми. Конечно, я рад быть одним из этих трех участников – это большая честь. Но мне кажется, что три может оказаться несчастливым числом. На самом деле кандидатур только две. Либо партия пойдет по пути практического подхода к политике, который раньше не раз приводил нас к успеху и удерживал у власти больше декады, либо мы изменим курс в сторону социальных преобразований, и правительство будет вынуждено решать все мировые проблемы, в том числе отдельных людей или семей – и тогда многие скажут, что это ловушка.
Репортеры зашевелились. Все знали, что внутри партии имеются разногласия, но впервые о них заговорили публично.
– И хотя намерения могут быть самыми лучшими, я не верю, что переход к подобной политике будет правильным, – продолжил министр. – Более того, я считаю, что для страны и для нашей партии он грозит катастрофой. И полагаю, что такую точку зрения разделяет большинство членов нашей партии. Однако, как ни парадоксально это звучит, исход может оказаться таким же, если большинство поддержит прагматичный подход и будет голосовать за двух кандидатов – Фрэнсиса Уркхарта и меня. Я человек практичный, и меня не волнуют отдельные личности: мой интерес заключается в жесткой политике. А потому я считаю, что мои личные амбиции не должны встать на пути проведения в жизнь той линии, которая мне близка.
Несмотря на холод, его слова огненными спиралями проносились над головами собравшихся.
– Поэтому я хочу быть уверен, что поддержка политического курса не будет разделена между двумя кандидатами, – добавил министр. – Я выхожу из гонки и отдаю свой голос за Фрэнсиса Уркхарта, который, как я искренне надеюсь, станет нашим следующим премьер-министром. Больше мне сказать нечего.
Его последние слова заглушило щелканье затворов многочисленных камер. Все они были направлены в его сторону, и он начал стремительно подниматься по ступеням набережной и направился в сторону поджидавшей его машины. Несколько человек побежали за ним, но им удалось увидеть лишь его автомобиль, покативший к Вестминстерскому мосту, и дальше, к Министерству иностранных дел. Остальные застыли в полнейшем недоумении, пытаясь убедиться, правильно ли они записали и поняли слова Уолтона. Он не оставил им времени для вопросов, не позволил сформировать какие-либо теории или понять скрытый смысл его речи. У них было только то, что он им дал, и репортерам ничего не оставалось, как донести до читателей его слова – именно к этому Уолтон и стремился.
Он приехал домой, где на пороге его ждала жена, удивленная не меньше остальных, и они вместе смотрели выпуск девятичасовых новостей, рассказавших о его заявлении.
– Я понимаю, почему ты отказался от продолжения гонки, и это, само по себе, послужит для тебя достаточным наказанием, – сказала после этого миссис Уолтон. – Я буду продолжать поддерживать тебя, как и прежде, но почему, ради всех святых, ты решил выступить за Фрэнсиса Уркхарта? Я понятия не имела, что вы настолько близки…
– С этим высокомерным ублюдком? – изумился ее муж. – Мы никогда не были близки. Более того, мне он совершенно не нравится!
– Тогда почему…
– Потому что мне пятьдесят пять, а Майклу Сэмюэлю сорок восемь, из чего следует, что он может оставаться на Даунинг-стрит еще двадцать лет, пока я не умру и меня не похоронят. С другой стороны, Фрэнсису Уркхарту шестьдесят два, и он вряд ли продержится более пяти лет. Так что если победит Уркхарт, у меня остается надежда участвовать в гонке за лидерство до того, как я уйду на покой. А сейчас, если я сумею выяснить, кто послал нам кассету, или злоумышленника переедет автобус или министерский лимузин, у меня появится еще один шанс.
Патрик выпустил из трубки густой синий дым, поднявшийся к потолку, и продолжил развивать свою мысль:
– В любом случае я ничего не выиграю, сохранив нейтралитет. Сэмюэль не станет терпеть меня в своем Кабинете. Вот почему я преподнес Уркхарту победу на блюдечке с голубой каемочкой, и ему придется выразить мне публичную благодарность.
Он улыбнулся супруге – в первый раз с того момента, как они прослушали запись.
– Ты хочешь в ближайшие пару лет быть женой канцлера казначейства?
Пятница, 26 ноября
На следующее утро температура снова опустилась ниже нуля, но новый атмосферный фронт, прошедший над столицей, принес кристальное небо, заменившее свинцовые тучи вчерашнего дня. Уркхарт смотрел из окна своего кабинета в Палате общин на Темзу, залитую ярким зимним солнцем, и думал о том, что впереди у него столь же блистающее будущее. После того как Уолтон заявил о своей поддержке, Фрэнсис чувствовал себя неуязвимым. Он уже почти финишировал.