– Вроде того. Теперь жилья будет больше, чем жильцов. Никакая ипотека не нужна.
Пошутил, значит? Анна отвернулась. Её коробило от этого бравого голоса. Запомнив номер фургона, где, по всем данным, был Василь, она вернула списки. Отправка автоколонны смерти намечалась на 2.00. Через сорок минут.
Находиться в вагончике с дежурными она не могла. Вышла на воздух. Осень уже вступила в свои права. Промозглая хмарь и терпкая гнилость листвы заполнили лёгкие. В буйных лучах прожекторов вилось едва заметное кружево накрапывающего дождя.
Что Василь болен, сомневаться не приходилось. Даже если их взяли по тому самому «одному звонку» (у Петра было полно недоброжелателей и конкурентов), то сутки в контакте с заражёнными людьми надежды не оставляли. Только бы их не повезли в зону за тысячи километров! Время погубит большинство больных в фургонах. Впрочем… через трое суток начинается зачистка. Скорее всего, это учли, выбирая зону для данной партии обречённых.
Конечно, Василь будет жив, когда саркофаг с людьми вскроют. Иначе и быть не может! Она сразу вколет ему вакцину. Ремиссия длится недолго, но за этот срок она, будьте уверены, что-нибудь придумает. Хотя бы способ оттянуть гибель ещё на какое-то время. А потом найдёт проклятую формулу препарата, способного излечить болезнь. Найдёт, потому что её сын умереть не может. Кто угодно может, а он – нет! К тому же, помнится, тот тип с миндалевидными глазами говорил, что она отыщет вакцину. А его окаянные пророчества все сбываются! Она убедилась. Отчего бы не сбыться и этому?
Синявская дрессировала себя с упорством карабкающегося из ущелья альпиниста. Всей силой подаренной ей психической энергии она старалась не подпустить отчаяние. А оно штурмовало её сердце нещадно.
Началась ещё одна дезинфекция фургонов. Анна закрыла лицо руками.
Угрожающе рокоча, гигантская змея автоколонны ползла по трассе. Она двигалась медленно, предупреждая всех о своём приближении тревожным криком сирен. Так в далёком прошлом, пугая города и деревни перезвоном колокольчиков, тащились по дорогам прокажённые. Этот страшный звук разносил по округе весть «Осторожно, идёт смерть». Улицы пустели. Люди прятались по домам, закрывали двери и ставни. С ужасом прислушивались, как надвигается монотонное и безысходное дин-дон. И вот, спустя века, неумолимое дин-дон добралось и до современного человека. Как и всё в нашем столетии, стало оно куда масштабней и шумливей, но осталось верным изначальному смыслу. Жёсткая мешковина, скрывавшая когда-то обезображенные лица прокажённых, была заменена теперь титановыми листами. Они надёжно укрыли на случай пожара или обстрела герметичные сейфы с замурованными в них узниками. Что бы ни случилось, на теле саркофага не должно появиться ни единой трещинки. Фонарь с язычком пламени, какой вешали на палку прокажённые, уступил место сверкающим оранжевыми тревожными всполохам мигалкам. Единственное, что прибавил век нынешний к картине прошлого – сияющие серебром автоматчики, выстроившиеся вдоль дороги.
Синявская кусала губы от мучительного нетерпения. Если они будут так бесконечно долго тянуться, до места живым не довезут ни одного пленника. Да ещё эти ужасные остановки каждые двадцать минут на глобальную дезинфекцию. Водители выскакивали из кабин и отбегали от машин на почтительную дистанцию. Там они принимались поливать друг друга излучением своих персональных ЭИСов. Эти приборчики не обладали убийственной мощью развешанных по фургонам дезинфекторов, а потому и термоэффект был ерундовый. Махины на автопоездах, начинали свой грозный гуд без человеческого вмешательства, ими управлял равнодушный таймер. Воздух наполнялся тяжёлой вибрацией, от которой заходилось сердце, и начинали мелко дрожать внутренности. Даже на расстоянии от раскалившейся титановой обшивки шёл нестерпимый жар. Анна слышала из фургонов едва различимые стуки и стоны. Она вцеплялась в руль и тихонько, чтобы не услышали «серебряные» скулила.
Она вспоминала в эти минуты об эксперименте, проводимом давным-давно учёными, сомневающимися в существовании эмоциональной связи живых существ. У самых обыкновенных крольчих забирали их крольчат и увозили за сотни километров, где воздействовали на них электрическими разрядами. Попросту говоря, пытали. В момент истязания крольчат крольчихи впадали в настоящее безумие: метались по клеткам, верещали и даже не замечали предлагаемую им пищу. Сейчас Анна понимала этих крольчих. На какие-то мгновения она теряла рассудок. Принималась просить прощения у тех крольчих, к которым не имела никакого отношения. Заклинала отпустить ей грехи морских свинок и лягушек, которых в изобилии препарировала в институте. Запоздало оплакивала доверчивых дворняжек и ничего не подозревающих лабораторных крыс. Взывала к милости Моней, всех сразу и каждого в отдельности, их мамаш и ещё чьей-то, кого никогда не знала. Молила, чтобы удержаться, не воспользоваться дарованной ей энергией и не разметать непробиваемые заслоны темницы, где был сын.
Этот ни с чем не сравнимый в её жизни путь длился двое суток. На мобильный ей позвонил Королёв и, как всегда, чётко и внятно предупредил, что до операции по зачистке зон остаётся 24 часа. Она немедленно должна покинуть территорию агрессивного обеззараживания. Напомнил, что её кровь является на этот момент единственным источником необходимых, как воздух, иммуноглобулинов. Он так и выразился, агрессивного обеззараживания. Синявская начала хохотать. Потом отключила телефон.
Начиналась зона отчуждения. Об этом свидетельствовали многочисленные предупредительные знаки и пустые, как выпотрошенные мумии, деревни.
В зону карантина автопоезда вошли за восемнадцать часов до часа Х, о котором знала только Синявская. Из-за нестерпимого смрада и памятуя о сопутствующих инфекциях, она облачилась в защитный костюм. Теперь её отличало от тех, кто сопровождал смертников, только отсутствие ЭИС. Глубоко в зону колонна не проследовала. Остановилась километрах в десяти от границы, за которую не ступала нога человека, не поражённого почти бессмертным вибрионом. Если, конечно, не считать водителей фургонов, в чьи обязанности входило освобождение пленников и выгрузка тел. Далее машины покидали мёртвые земли, предоставляя тем, кто был ещё жив, обустраиваться самостоятельно. В зоне отчуждения фургоны ждали дезинфекционные ангары, а после – полная санитарная обработка.
Невдалеке от поля, где остановились автопоезда виднелась деревня. Подразумевалось, что оставшиеся в живых должны отправиться туда и доживать дни в облюбованных домишках. На дороге, ведущей к ней, Синявская разглядела несколько разложившихся трупов. Скорее всего, это были те, у кого не хватило сил самостоятельно преодолеть последние метры финального путешествия. А, возможно, они погибли ещё в дороге, и были выброшены участниками предыдущих экспедиций. Заботиться о дальнейшей судьбе тех, кто не выдержал пути, никто их не уполномочивал. Над просёлком и деревней пикирующими бомбардировщиками носились птицы. От их сытых довольных воплей по коже ползли мурашки. Только в эту секунду Анна подумала, а ведь крылатые шакалы также являются разносчиками заразы. О мышах и крысах думала, о мухах – тоже, а вот про птиц почему-то забыла. Стало проясняться, каким образом так скоро ширился радиус существующих зон. Птицы – создания домовитые, тащат с собой всё, что приглянулось. А запрещающие знаки и оцепления для них лишь повод присесть и с любопытством покрутить головой. Получается, «агрессивная дезинфекция», как деликатно выразился Королёв, мало что даст. Как военные будут уничтожать такое количество пернатых? Или какие же пространства должны покрыть они своей не знавшей в истории аналогов «дезинфекцией»!
Тем временем водители фургонов начали вскрывать пломбы на страшных многоколёсных сейфах. Послышался лязг, скрежет и грохот открываемых дверей. Синявская пошла к автопоезду, к которому в эти дни был намертво приклеен её взгляд. «Серебряный» отворачивал ломом заклинившую дверь. Похоже, это был уже не первый его рейс, так уверенно он справился с хитроумными запорами и кодами.
Узкая дверца открылась, и Анна увидела внутри фургона тусклый свет и ряды скамеек, напоминающих нары.
– Выходи по одному, – крикнул водитель и, немного отойдя от машины, зачем-то передёрнул затвор автомата. Неужели он думал, что кто-то из этих людей был способен бежать? – Постели забираем, помогаем выйти тем, кто сам не может!
В дверном проёме показалось измождённое женское лицо.
– Твари вы, – сказала женщина и уронила голову.
– Твари, не твари, а сто рублей в день имеем, – проворчал водитель и крикнул другому, который всё ещё возился с дверями на своём фургоне. – Серёга, давай сюда. У меня, кажется, полный комплект! Вытащим, потом твоих!
Вразвалочку подошёл Серёга и молча полез в бывший рефрижератор, ставший теперь тюрьмой. Синявская ринулась за ним.
– Куда прёшься? – оттолкнул её Серёга. – Без тебя управлюсь.
Но Анна его не слышала. Она уже рассмотрела в углу светловолосую головёнку Василя. Теперь её не могли остановить никакие Сереги, автоматы и бронированные двери. Сейчас она превратилась в раненного хищника, которому становятся нипочём красные флажки, горящие костры и прочие ухищрения охотников, призванные обуздать дикость отчаявшегося зверя. Не помня себя, Анна бросилась к сыну, схватила его на руки и одним прыжком очутилась на земле.
– Этот что ли твой привитый? – поинтересовался водитель фургона, предупреждённый, что в одном из его пассажиров очень заинтересована учёная, плетущаяся в хвосте колонны на ободранной «Тойоте». – А, вроде, тоже того… больной.
– Этот, этот… – Синявская кинулась к своей машине.
– Эй, за периметр нельзя! – заорал Серёга.
– Здоровый он! – крикнула Анна, боясь, что сейчас по ней ударят короткой автоматной очередью, и она не успеет спасти умирающего сына.
– Да брось ты её, – махнул рукой Серегин приятель. – Врачиха, ей видней. Сами пусть разбираются. Сгружай давай, я принимать буду.
Выбираться из оцепления надо было как можно скорее, пока Серёга с дружком не додумались сообщить по рации, что она собирается вывезти из зоны одного из пленников. Синявская положила Василя в заранее приготовленное гнёздышко, любовно свитое ею между задним и передними сидениями. При проходе постов его можно забросить тентом и никто ничего не заметит. Документы у неё ого-го, подписаны самим Королёвым. Но, если кто-нибудь вз