В четверг часов в восемь прорезался Терехин. Позвонил на трубку, сказал: «Привет» — и замолчал.
— Привет, — отозвался я. — Как съездил?
— Нормально…
— Сань, не поужинал, что ли?
— Поужинал, поужинал. Ты сейчас где?
— В одном месте.
— Понятно… Встретиться бы надо. Есть что перетереть. Прямо сейчас. Если можешь…
— К тебе подъехать?
— Нет. Я сейчас не дома. Улицу Сургутскую знаешь? В районе Владимировской…
— Найду.
Терехин назвал номер дома, предупредив, что строение носит частный характер. Я не успел удивиться, чего его туда занесло — вместо имиджмейкера в трубке тикали короткие гудки.
…Владимировская — не самое приятное место в городе, а деревянные трущобы, скатывающиеся от улицы к реке, у иной нежной натуры и вовсе могут спровоцировать рвотный рефлекс. Сбросив скорость до минимума, на «шиньоне», арендованном у Самаковского, я свернул на Сургутскую и медленно крался за двумя прыгающими пятнами света вдоль черных домов по дороге-не-дороге, тропе-не-тропе, серой от печной золы и помоев… Как же они тут весной? Вонь же, наверное..
За звонком Терехина скрывалось нечто непостижимое, как в «Секретных материалах». Хоть убейся, не сочетался имидж имиджмейкера с развертывающейся рисологией. Что могло его заставить сюда забраться? «Наверное, потом неделю в шампунях будет отмываться», — подумал я не без злорадства.
За очередной колдобиной, или, как выражаются в моих кругах, колдоебинах, и плавным поворотом свет фар догнал темно-синюю терехинскую «Тойоту», притулившуюся у дырявого забора, за которым слабо светилась двумя окошками искомая частная собственность с полуразобранной крышей и покосившимися стенами.
В машине никого не было. Рядом с задним бампером из стороны в сторону болталась несмазанная калитка, равномерностью движений напоминавшая рыбий плавник. За плавником угадывалась узкая тропинка к неосвещенному крыльцу. Если бы не «Тойота», тропинка и свет в кривых окошках, домишко выглядел бы неживым, в смысле нежилым.
Как умный человек, я проехал мимо, свернул в следующем проулке и остановился на параллельной улице. Теперь от места, обозначенного Терехиным, меня отделяла еще одна одноэтажная халупа, не считая двух заборов.
Второй дом производил гораздо более благоприятное впечатление, нежели первый. Архитектурное сходство, конечно, прослеживалось, зато теперь изнутри доносились звуки магнитофонной музыки и два-три пьяных голоса — все-таки не унывают люди перед угрозой экономического коллапса и третьей мировой войны.
Лишь бы собаки не было!
Утопая в снегу, я прокрался по узенькому дворику вдоль стены. Никто не лаял, значит секретность соблюдена. Не без труда перевалившись через утонувшее в сугробе ветхое подобие забора, я оказался в соседнем дворе с задней стороны дома, где должен был ждать Александр Николаевич.
Заклеенное в нескольких местах синей изолентой окно, с внутренней стороны до половины прикрытое желтой газетой «Советская Сибирь», нижним краем некрашеной рамы почти упиралось в сугроб…
Когда я сказал, что «Советская Сибирь» желтая, имелся в виду исключительно цвет бумаги, а не содержание. Содержание у «Советской Сибири» самое что ни на есть положительное, особенно ее любят читать колхозники, по-нынешнему аграрии…
Сквозь мутное двойное стекло я успел разглядеть угол пустой комнаты…
За спиной раздался скрип снега…
Откуда он взялся? Под снегом, что ли, прятался? Подснежник… Из-за темного угла неслышно подкрался, будто по воздуху…
В грязном свете, сочившимся из-под «Советской Сибири», я узнал блондина в красных штиблетах. Опять же Колю. Впрочем, сейчас-то наверняка он штиблеты сменил на бесшумные кроссовки, приспособленные для выслеживания человеческих жертв. Ноги утонули в рыхлом снегу, поэтому не видно обуви.
С Колей мы встречаемся четвертый раз и всегда при сомнительных обстоятельствах — он или собирается меня прикончить, или убегает через кухню, разбрасывая кастрюли. Или он убегает, или я убегаю — странно складываются человеческие отношения… И сейчас блондин не скрывает зловещих намерений, направляя на меня короткий ствол с автоматической передачей.
— Грабли вверх! Живо! Раз… два…
Я едва успел выдернуть руки из карманов. Мерзкая скотина, не сообщил до скольки ведется счет. Я автоматически предположил, что до трех, и вряд ли ошибся. О том, чтобы воспользоваться пистолетом, не могло быть и речи.
— Чего так быстро считаешь? — возмутился я. — Сообразить некогда.
— Вперед! — скомандовал блондин, дернув стволом в направлении крыльца.
Гадство, неужто я ошибся в Терехине? Друг называется. С другой стороны, кто я ему? Что ему во мне? Он дружит с серьезными людьми, американскими президентами, выглядывающими из овальных окошечек на зеленоватом фоне…
Мы выбрались из сугроба на узкую обледеневшую площадку перед крыльцом. Дверь распахнулась, и из темноты сеней выползло наружу Лох-Несское чудовище с белеющей поверх носа марлевой повязкой и с синевой, густо залившей лицо вокруг глаз. Вот так встреча! Тот самый громила, которого одним движением я отправил в нокаут в Заельцовском бору. Шнобель я, похоже, качественно раздробил.
И это чудовище улыбалось! Увидев меня, он так обрадовался, будто в кока-кольной лотерее выиграл половину велосипеда.
Блондин Коля в ботинке мог спокойно решить проблему на месте. Взял бы и выстрелил. Кто бы ему помешал? Но, видно, люди хотели обставить событие с особой торжественностью, реабилитировать полученные зуботычины. А этот Несси и вовсе трясся от удовольствия — так обрадовался, так хотел поквитаться за нос. Обрадовался и как будто даже на миг растерялся от счастья. Наверняка готовил заранее спич, какую-нибудь пошлость типа: «Еще никто не смел ломать мой нос! И за этот нос ты сейчас ответишь по самые ягодицы!..» И он уже о чем-то таком заикнулся, но я не успел понять, о чем…
Позади раздалось судорожное ругательство типа: е-е-е-о-о-о. Блондин в кроссовках без посторонней помощи поскользнулся на льду и, размахивая автоматом, проваливался вниз.
Блондин падал, а Нэсси наблюдал за происходящим со спокойствием удава. Впрочем, дело не в спокойствии. Почему динозавры вымерли? Нейроны у них были шибко толстые, а мозг маленький, с греческий орех, поэтому они медленно соображали. Нэсси воспринимал своего приятеля, как свет далекой звезды — звезда давно погасла, а свет продолжает бежать. Блондин поскользнулся и рухнул, а для Нэсси он все еще стоял на ногах.
Я подхватил автомат.
Нэсси попятился в дом, зацепился каблуком за порог и с металлическим или скорее стеклянным звоном рухнул в сени — лампочками, что ли, обожрался или пустые бутылки в карманах носит?
Из дома доносился шум растревоженной бандитской засады. Сколько их там? Пятеро во главе с Терехиным? Очень хотелось всех увидеть. И заглянуть в глаза имиджмейкеру. Но еще больше хотелось выжить.
Проклятье! Ведь были предчувствия и думал о том, чтобы вызвать на стрелку старых дружков. Пожадничал, да собственно и рассчитываться пока нечем.
Бандит в вишневом ботинке лежал в снегу жалкий, и в его светлых на фоне темного вечера глазах отражались высокие ворота с часовым по имени Петр. Хотя нет, блондину в другую сторону, в ад.
А как называется альтернативный привратник я, кстати, и не знаю; не сам же Сатана караулит. Надо будет при случае изучить все в деталях, не ровен час самому придется стучаться, а обращаться туда лучше с полным уважением, по имени-отчеству, может, какая скидка выйдет.
Жизнь нужно прожить так, чтобы потом на сковородке не было мучительно горячо.
Блондин продолжал покорно изображать мишень. Я хотел нажать на спуск хотя бы из самого элементарного соображения — чтобы их стало меньше. Но тут кто-то вложил в мою голову мысль: этого я хоть в лицо знаю, вдруг сей факт пригодится…
Я пнул Колю ботинком в голову и, утопая в снегу, побежал обратно к «шиньону».
Мне по жизни спорадически снятся три кошмара. То вдруг выясняется, что я не дослужил в армии, приходят офицеры из военкомата и объясняют, так мол и так, произошло недоразуменье, забриваем тебя еще на полгода. Служу по второму разу, служба тянется, а все забыли, что я здесь всего на шесть дополнительных месяцев, я всем доказываю, что я же давно чистый дембель, но доказать не могу, и проходит еще год, и полтора, и получается, что я отдаю священный долг Родине уже почти в два раза дольше, чем требует основной закон государства, и я понимаю, что пытка армией не кончится никогда. За беленым бетонным забором идет нормальная гражданская жизнь, девчонки, мои подруги, все замужем давно…
Потом, конечно, просыпаюсь и соображаю: за что мне такое виденье? И ответ получается следующий. Их собственно два. Номер один — что в прошлом я кому-то остался сильно должен. И номер два — что никакого виденья нет, а натурально за забором идет нормальная жизнь, а я не могу в нее включиться, ни понять, ни включиться, живу в своих собственных выделениях, как Ихтиандр в тюремной бочке.
Второй кошмар простой, но от этого не менее противный: бегу, утопая в снегу. И даже не в том смысле, что от кого-то убегаю или догоняю. Просто исчезла свобода движений. Рвусь из сухожилий, чувствую, что усилия-то применяю обычные, но все движения съедает снег. А снег необычный — не холодный, даже теплый. Может, не снег, а вата?
Про третий сон рассказывать не буду — так, ничего особенного, чисто личное.
…Сейчас из самого что ни на есть кипенья жизни я как раз и провалился во второй кошмар. И главное, снег, как до сне, горячий. И вот-вот в спину застучит свинцовый град — еще горячее. На секунду меня охватило чувство, похожее на то, что описывал мой любимый писатель Дюма-пэр в сцене казни миледи. Миледи бросилась бежать и споткнулась, она могла бы подскочить и мчаться дальше, но решила, что это знак свыше, и ее мышцы превратились в неуправляемый кисель. А мне показалось, если я очутился в старом сне, значит, и свинец окажется ненастоящим.
Кое-как я добрался до забора и перевалился в соседний двор. На всю деревянную округу прогремели два выстрела, позади мелькнула большая тень, похожая на тень вымершего динозавра. Я дал ответную очередь. Тень резво нырнула за угол. Не мешкая, я возобновил медленное продвижение к машине и, наконец, выбрался на вытоптанный участок двора.