— Где-то ведь был у меня один патрон, — при этом повторял он, раз за разом лихорадочно выворачивая свои карманы, — я же помню, что был.
Наконец искомый патрон был обнаружен, и Щербаков, тихо, но самозабвенно матерясь, зарядил им почти бесполезный пулемет.
— Я хотел остановиться, точно тебе говорю, — повернул он ко мне совершенно невменяемые глаза, — да палец, сука, словно приклеился. А ты молодец, — хлопнул он меня по плечу, — вовремя сообразил. Как ты ловко от пули этого бандюка уклонился. Прыг и нету тебя. Ну, пошли, посмотрим, что там и как.
Взяв оружие наизготовку, мы осторожно высунули головы из-за камня и еще как минимум минуту всматривались и вслушивались в ползущие вокруг нас редкие клочья тумана.
— Ладно, пошли, — двинулся я вперед. — Если кто из них и живой остался, то точно уже успел уползти. Что им тут светило? Под следующую очередь попасть? Они же не знали, что у тебя один только патрон и есть.
Искать противников нам долго не пришлось. Буквально через десяток осторожных шагов я заметил торчащие из травы чьи-то грязные ступни. Страх подвергнуться внезапной атаке был столь силен, что я не выдержал. Встал на четвереньки и медленно пополз к этим ногам, не опуская, впрочем, ствол пистолета ни на секунду. Вот и первый убитый. Убитый ли? Вопрос архиважный, как часто говаривал вождь мирового пролетариата. Отстегиваю от воротника английскую булавку (просто незаменимый инструмент для протягивания в трусах лопнувшей резинки) и с размаху втыкаю острие в пятку лежащего. Все спокойно, никакой реакции. Движемся дальше. Вот еще двое. Пули так исхлестали их тела, что сомнений в том, что они мертвы, нет никаких. Но где же четвертый? Приподнимаюсь чуть выше и вижу тело последнего диверсанта, лежащего чуть поодаль от остальных. Лежит он лицом вниз и рук его не видно, поскольку они у него прикрыты телом. Это не есть хорошо, это есть очень даже плохо.
— Эй, ты, — кричу я ему по-английски, — вставай, паскуда. Не встанешь на счет три, буду стрелять.
Стрелять я конечно же не намерен, ибо патроны жалко, но обозначить непреклонную решимость так поступить я просто обязан. Лежащий человек на мои слова никак не реагирует. То ли он действительно убит, то ли просто английского не понимает. Нервы мои натянуты до предела, аж зубы клацают.
— Толик, — прошу я, — стукни-ка этого духа прикладом по голове. Какой-то он подозрительный. И дырок от пуль на его рубахе не видно. Может, он просто притворяется?
Щербаков недовольно сопит и поступает гораздо проще. Он поднимает пулемет, прицеливается и нажимает на спуск. От удара тяжелой русской пули тело раненого (все-таки только раненого) изгибается дугой, и он начинает биться в конвульсиях. Не в силах наблюдать весь этот ужас, я тоже дважды стреляю. Вьетнамец обмякает и в последнем рывке сжимается в совсем маленький клубочек. А из выброшенной в сторону руки выкатывается шарик американской ручной гранаты (вот он, сон-то в руку!). Я бросаюсь грудью на ничего не понимающего Толика, и мы с ним катимся в какую-то ямину, стукаясь головами о проклятый пулемет.
Бам-з-з-з! Дым, вонь, звон в ушах.
Жив ли я? Нет, кажется, жив!
Стряхиваю с себя увесистую тушу Щербакова и поднимаюсь на ноги. Ощупываем друг друга, словно не веря в то, что легко отделались. Но, кажется, все обошлось. Делаю несколько неуверенных шагов и тут чувствую, что моя левая нога почему-то мокрая. Приседаю и осматриваю сапог. Господи, спаси и помилуй! От сапога остался только верх, подметка же, вместе с каблуком, исчезла.
— Во, гляди, — поднимаю я ногу на манер метящей столб собаки, демонстрируя напарнику свои голые пальцы, — добегались, называется.
Мы приглушенно гогочем, словно пара домашних гусей, только что избежавших длинного поварского шампура. Вокруг нас валяются трупы, в воздухе еще чувствуется кислый запах сгоревшей взрывчатки, а мы смеемся. Смех нас одолевает до тех пор, пока из лагеря не прибегают разбуженные стрельбой офицеры. Одеты они кто во что, но оба грозно размахивают своими пистолетами. (Более бестолкового оружия в жизни не встречал.)
— А вы говорили, — все еще давясь от хохота, бормочет Щербаков, размахивает пулеметом словно палкой, — что никаких парашютистов нет! Гы, гы, гы, а мы их тут целую кучу, гы, гы, наклали-и-и.
Воронин только разводит руками и прячет «Макарова» в кобуру.
— С вами, парни, точно не соскучишься, — говорит он и тут же отдает приказ собрать доставшиеся нам трофеи.
Торопливо обыскиваем убитых и их поклажу. Улов получается неслабый. Кроме топографических карт, каких-то малопонятных документов и продуктов, находим две американские автоматические винтовки и гранатомет с дюжиной гранат к нему. Радиостанция, запасные батареи к ней, два масляных компаса, мачете для рубки зарослей и несколько противопехотных мин — все указывало на то, что утренние гости пожаловали к нам не с мирными намерениями.
— Вот дураки-то, — с досадой в голосе бормочет Воронин. — Это надо же, до чего мы бдительность потеряли! Над нами «Орион» полчаса кружит, а мы знай себе наяриваем морзянкой на всех диапазонах. Это просто чудо, что нам на наши дурные головы фугасную бомбу не сбросили!
— Ничего страшного, Михаил Андреевич, — дружно успокаиваем мы его (не припоминая его же давешние разглагольствования), — это же был самолет радиоэлектронной разведки, а не морской бомбардировщик.
— Ну обрадовали, ну успокоили, — отмахивается он от нас. — Еще одно такое успокоение и нам точно нужно будет замену присылать.
Возвращаемся обратно и едва не попадаем в новый переплет. Оставленные в лагере для его обороны совершенно безоружные Преснухин с Камковым не придумали ничего лучшего, как изготовить зенитку для стрельбы по наземным целям. Мало того, что они ее зарядили, так и едва не искрошили нас всех в капусту, когда мы с треском начали вылезать из зарослей. От залпа в упор нас спасло только то, что Щербаков в порыве обуревавших его чувств неожиданно заорал какую-то песню, чего до этого никогда не делал. Только выбравшись на поляну и увидев вытаращенные глаза своих товарищей, их напряженные позы и направленные на нас стволы, мы догадались, что находились буквально на волосок от гибели. Но общего настроения одержанной победы это не испортило, и еще как минимум два часа мы с Толиком похвалялись своими похождениями, вспоминая все новые и новые подробности ночного происшествия.
Единственный, кто не разделял наших буйных восторгов, был капитан Воронин. Он вскоре забился в палатку, и оттуда вскоре послышались слова известной песни, сложенной про маленький городок Тарусу. Помните?
Целый день стирает прачка,
Муж пошел за водкой,
На крыльце сидит собачка
С рыженькой бородкой.
Целый день она таращит
Глупые глазенки,
Если дома кто заплачет,
Загрустит в сторонке.
Ну, и так далее. Капитан, когда пребывал в плохом настроении, всегда начинал напевать эту песню. Когда же был в хорошем, то обычно громко мурлыкал «Отгремели песни нашего полка» Окуждавы. А когда настроение у него ниже среднего, то заводит про Тарусу. И судя по тому, что он поет про маленькую собачку и маленькую девочку уже по пятому разу, настроение у него ниже самого низкого. И только наскоро состряпанный Басюрой завтрак несколько улучшил его подавленное самочувствие.
— Тускло наше дело, — со звоном отбрасывает он ложку в опустошенную миску. — Если за нас так плотно взялись наши американские коллеги, то дело на этом, — кивает он в сторону висящих у очага трофеев, — явно не закончится. Подозреваю, что Щербаков с Косаревым повстречали лишь передовой отряд, разведгруппу, не более того. И они потому и шли так спокойно, что никоим образом не ожидали встретить какого-либо серьезного сопротивления. Слава Богу, что все так успешно обошлось. Что, если бы их было больше? Как я понял, у вас даже и патронов не было.
Щербаков молча пожимает плечами.
— Чего там, — продолжает капитан, — вон она сумка с дисками, в палатке вашей висит. А с одним пистолетиком вы не продержались бы и минуты. И что самое неприятное, вы вечно что-нибудь затеваете, не ставя меня в известность. Я же не цербер тут к вам приставленный! Мы вроде как доверять друг другу должны!
Мы дружно молчим, покаянно понурив головы.
— Но я и сам виноват, тут же самокритично заявляет наш командир. — Не обратил должного внимания на ваши заблаговременные предупреждения. Каюсь, виноват. Надеюсь, в дальнейшем наше взаимное доверие будет более… более крепким.
Мы сразу же оживаем. Значит, не одни мы во всем, как всегда, виноваты, начальство тоже «прокалывается». Но, однако, к моему удивлению, никаких скоропалительных выводов из появления южновьетнамских коммандос не делается. Единственно, что мы делаем тут же, — так это включаем захваченную радиостанцию на круглосуточное прослушивание. Около нее плотно усаживается Стулов и принимается с крайне озабоченным видом вслушиваться в молчащий эфир. Идея наша довольно проста и неоригинальна — попробовать запеленговать возможных компаньонов убитых под утро диверсантов. В принципе все необходимое для этого у нас имеется. Пеленгаторы вьетнамские на связи, приемная аппаратура работает исправно, да и Камо сидит возле передатчиков в полной боевой готовности. Удручает только одно — не слишком развитые лингвистические способности Владимира Владиславовича. В вопросе изучения языка братского народа его достижения не слишком впечатляют. Поэтому ему предписано произносить только отдельные, заранее выписанные на листочек слова, всячески имитируя при этом помехи на линии связи или неисправность аппаратуры.
Да, вы ведь помните, в первой части моей книги я рассказывал о том, как можно выявить местоположение вражеской радиостанции. В принципе много времени для этого не нужно. Требуется лишь три-четыре минуты, чтобы произвести все необходимые для этого манипуляции на пеленгаторе. Но в нашем случае все обстоит несколько сложнее. Мы не знаем, на какой рабочей частоте будут общаться с нами те, кто послал сюда разведгруппу. Определить это можно будет только тогда, когда те выйдут на связь. Сколько на это потребуется времени? Да по-разному бывает. Может уйти и двадцать секунд, а может и десять минут. Как повезет. Стулова такая неопределенность явно нервирует, но тут уж ничего не поделаешь, судьба у нас такая. Радиоразведка — она по жизни всегда полна загадок и неожиданностей. Расходимся по рабочим местам, но тоже находимся в тревожном ожидании. Непонятных моментов масса. Может быть, сами диверсанты должны были в определенное время выйти на связь? Но если должны, то все равно непонятно, когда это должно произойти и на какой частоте? Вопросов гораздо больше, чем ответов. Самое печальное в том, что никак сократить процесс ожидания мы просто не в силах. Трогать рукоятки настройки на передней панели захваченной радиост