— Садись, — показала Зинаида. — Все книжки прочел?
— Все, — ответил Сережа, не слыша и не понимая, что он говорит.
Зинаида прошла мимо него к самовару, не прошла, а прошуршала платьем, посмеиваясь и позвякивая посудой. Чашки с чайными ложечками в них она пронесла на круглом черном подносе, расписанном под палех. Зажурчал кипяток из краника. Зинаида обернулась, посмотрела на Сережу долгим взглядом.
— Тебе сколько лет-то?
— Шестнадцать. — ответил Сережа.
— Давно шестнадцать?
— Давно.
— Как давно?
— В августе. Двадцать пятого будет, — честно признался Сережа и покраснел.
Зинаида засмеялась, заколыхалась всем телом. Ей пришлось поставить поднос с чашками на подоконник, не то расплескала бы чай на пол. Сережа смущенно улыбался. Он хотел соврать, но не получилось. И оттого, что он хотел соврать и не соврал, легче сразу стало на душе.
— Не научился врать, значит, — сказала Зинаида, ставя чашки на стол. — Ну, ничего, научишься. Врать, Сереженька, надо вовремя. Тебе сколько ложек сахару?
— Две. Две ложки, пожалуйста, — сказал Сережа, и это «пожалуйста» относилось не к сахару, а к чему-то другому. Словно бы он извинялся и говорил: «Извините, пожалуйста». И Зинаида его поняла, не засмеялась, не усмехнулась, кивнула ласково:
— Пей! Варенье бери. Давай сама положу. — Она положила в розеточку варенья из банки и с неожиданной тоской в голосе спросила: — Чего там хорошего в книжках пишут? Чего вы их все читаете? В жизни-то разве не лучше? Вот, в жизни-то?
Сережа перестал пить чай. Он не знал, что ответить, потому что понимал — Зинаида спрашивает его про книжки, а имеет в виду что-то другое. Все-таки он хотел ей сказать, что думает про книжки, но не сказал, засмущался, встал неловко, отодвинул стул.
— Ну, я пошел.
— Иди, — сказала Зинаида бесцветным голосом.
На нашем трудовом паспорте написаны слова: «Мой труд вливается в труд моей республики».
Что это значит?
Ведь наш труд кажется крохотным по сравнению с трудом целой республики.
Но таких, как мы, тысячи!
Каждый школьник должен положенное время отработать в школьной бригаде.
Одновременно с помощью совхозу или другому предприятию школьники узнают, что такое труд на благо Родины.
Кроме того, в трудовых лагерях школьникам предоставляются все условия для отдыха.
И характеристика в трудовом паспорте имеет немаловажное значение для поступления в институт.
Поэтому школьник должен быть дисциплинированным, честно трудиться и быть примером для остальных.
Глава двенадцатаяУлица
Впереди, где-то довольно далеко, звучала балалайка и звенели приглушенные голоса. «Улица» на ходу пела и плясала. Сереже хотелось побыть одному, не дойдя до клуба, он свернул в проулочек, ведущий к реке.
— Сережа! — окликнули его из-за дерева.
— Люба? Ты чего прячешься?
Девушка засмеялась.
— Я спряталась, хотела вас напугать.
— Я очень испугался, — засмеялся Сережа.
Они пошли рядом.
— Сережа, — проговорила Люба и сделала паузу, — а вы верите в такую любовь, как у Грина?
— А как у Грина?
— «Они жили счастливо и умерли в один день».
— Смешная ты, Любка.
— Почему?
— Почему смешная?
— Почему Любка, а не Люба?
— Ну извини, — съязвил Сережа, подчеркнув тоном, что в его извинении больше насмешки, чем извинения.
— Почему «извини», а не извините? Я же к вам, Сережа, обращаюсь на «вы».
— Мы что, уроки вежливости проходить будем? — остановился Сережа. — Что тебе надо?
— Ничего.
— А зачем ты меня остановила?
— Я думала, вы стихи мне будете читать.
— Какие стихи?
— Блока.
— А это кто такой?
— Вы знаете.
— Я похож на идиота, который читает стихи барышням?
— Похож.
Она пошла быстрее, Сережа сразу отстал. Он не собирался ее догонять. Наоборот, он пошел медленнее. И тотчас же из-за его спины выскочил Сашка-матрос.
— Люб, подожди! — крикнул он.
— А ну вас всех! — ответила девушка и побежала.
Сашка рванулся за ней, потом остановился, обернулся к Сереже.
— Догони ее! — крикнул он, слегка присев и хлопнув себя по коленкам. — Ну догони, чего стоишь?
— Зачем?
— Что ты ей сказал? Что ты ей сказал, Дон-Хиляк Зеленые штаны? Почему она убежала? Отвечай, сильвупле муа. Если не то сказал, лучше догони и извинись.
— Ничего я не сказал.
— Сильвуплюху схлопочешь.
Оставив Аню, подбежал Валера.
— Эй, ты! — еще издалека крикнул он Сашке.
— Спокойно! — обернулся тот. — Главное, помнить, что черемуха оканчивается на «муха», а заборчик, палисадничек на «стаканчик», — и показал пальцами, большим и указательным, «расстояние» в двести граммов. — By компрэнэ?
— Чего он, Серега, опять драться полез? — спросил Валера.
— Да я не знаю, — растерянно, подрагивающим голосом ответил Сережа.
— Чего ты хочешь? — пошел на Сашку Валера. — Драться хочешь? Давай! Драка нужна?
— Какая драка? — удивился Сашка. — Нужна конференция по мирному урегулированию. Конференция за мой счет. Прошу за мной, — махнул он рукой и пошел.
Ребята не двинулись с места.
— Ну что? — остановился Сашка. — Идем?
— Куда идти? — спросил с опаской Валера, и они с Сережей, нерешительно двинулись вперед.
«Какую работу выполняешь по дому?»
Валера ответил:
«Хожу в магазин за водкой».
«Кем хочешь стать после окончания школы?»
Валера ответил:
«Хочу судить людей, которые воруют. На юридический буду поступать. Хи-хи!»
Глава тринадцатаяГипсовый Митя и прочие биографические подробности
До десяти лет Сашка жил в городе. Мать работала на электроламповом заводе. С грудного возраста таскала сына всюду за собой. Отца не было. И вдруг отец объявился. Это произошло весной, Сашка заканчивал третий класс. Он вбежал в комнату, подкинул портфель, поддал ногой. Радоваться он умел, и мать все его радостные шалости поощряла. Она и сейчас улыбалась, но как-то жалко, смущенно. Улыбка на ее лице съежилась, а Сашка получил такой увесистый подзатыльник, что потемнело в глазах. Удар последовал сзади. От неожиданности Сашка чуть не упал. Мать подхватила его, прижала к себе.
— Не надо, Митя, — жалобно попросила она. — Не надо! Сядь, а то повредишь себе.
По комнате прыгал на костылях человек, показавшийся Сашке огромным и злым. Одна нога у него была вдвое толще другой. Прыгая, он ею махал, не сгибая в колене.
— Книжки пинать? — спрашивал этот человек, вертясь перед глазами на костылях и рискуя свалиться. — Фашисты, понимаешь, пинают… Телевизор. Видал? Человек должен, понимаешь? Портфель — вещь!
Говорил он плохо, два-три раза стукнет костылями об пол, прокрутится вокруг себя и скажет два-три слова, мало связанных между собой.
— Это, Сашенька, твой отец. Ты слушайся его. Ты ему не противоречь. Мы теперь вместе будем.
— В гробу я его видел. В белых тапочках — крикнул Сашка.
И тут же получил увесистую затрещину от отца, а сам отец не удержался на костылях и свалился на диван, дрыгая здоровой ногой и поглаживая обеими руками гипсовую.
Сашка не поверил, что этот человек его отец. Позднее, вспоминая первый подзатыльник, он удивлялся, как он сразу не понял. Неродной отец не врезал бы так. Только родной, соскучившийся по своему сынку за десять лет, мог начать с подзатыльников.
Гипсовый Митя работал шофером. Зимой, в гололед, он попал в аварию на загородном шоссе. Пассажир погиб, а Митя поломал себе руки и ноги, но остался жив. Мать узнала, пошла в больницу, стала навещать его. А когда пришло время выписываться, привезла домой. Несчастье снова сблизило их, и у нее снова был муж, а у сына — отец. Да только на подзатыльники был он щедр слишком и орал на маму по всякому поводу. Это не нравилось Сашке.
— Борщ? Это борщ? — закричал он вдруг за обедом и запрыгал из комнаты за папиросами. Вернувшись с пачкой «Беломора», стал орать еще громче: — Где моя зажигалка?
— Не знаю, — тускло ответила мама, не поднимая головы от тарелки.
— Здесь лежала, — стукнул Гипсовый Митя по столу, и из тарелок выплеснулся борщ на скатерть. — Здесь положил! Ты взял? Если ты, убью!
— Нет! — соскользнул Сашка со стула.
Мама догнала его в комнате, обняла, заплакала:
— Отдай ему, Сашенька, зажигалку.
— Я не брал.
— Не надо его раздражать. Куда ты ее дел?
— Я не брал. Может, он сам ее уронил.
— Куда?
— В тарелку, куда, — отпихнул Сашка мать от себя.
— О господи! — только и сказала она.
Когда мать вошла в кухню, она увидела — муж сидит перед тарелкой с борщом и держит в ложке зажигалку, облепленную капустой. Выплеснув зажигалку на скатерть, он вычерпал из тарелки бензиновое пятно и принялся хлебать борщ.
— Не ешь, Митя, отравишься. Нового налью.
— Сиди и молчи! — рявкнул он.
На другой день мать отвезла Сашку в деревню к бабушке.
Через год мать приехала его навестить, рассказывала, что Гипсовый Митя стал лучше, тише, но домой Сашку не звала.
Еще через год мать родила девочку и назвала ее в честь своего сына Александрой, Сашей.
— Плакала Саша, как лес вырубали, ей и теперь его жалко до слез, — продекламировал Сашка по этому поводу и до самых сумерек валялся на сеновале с сухими тоскливыми глазами.
Бабка позвала ужинать, он не откликнулся. Сашка понял из открытки, что его не только забыли, но и заменили.
Осенью караван катеров, барж и дебаркадеров спускался вниз по реке в поисках места для зимней стоянки. Намечалось зимовать в Селиванове, но там летом брали песок, гальку, изрыли весь берег ямами, в которые тут же набралась вода и к осени зацвела. Изменилось и русло реки, стало неудобным для стоянки. Караван побыл несколько дней в Селиванове и спустился ниже, до Средней Вереевки. Часть барж и два дебаркадера оставили на воде, а катера вытащили на берег.