От вороха корзин на землю падала пестрая тень. Ребята разбирали корзины и разносили эту пеструю тень по всему полю.
— С утра сразу придут четыре машины, — докладывала Зоя Павловна с блокнотом в руках Петру Ивановичу.
— Хорошо. Ну как, подумал? — не оборачиваясь, спросил он у Сережи.
— Я? — застыл тот с корзиной в руках.
— Подумал, спрашиваю?
— Подумал.
— Ну и каковы выводы?
— Ничего нового. Каждый должен заниматься своим целом. Школьники — учиться. Пианисты — играть на роялях. Колхозники — убирать картошку. Все очень просто. По подсчетам прогнозистов, к двухтысячному году в сельскохозяйственном производстве будет занято не более двух процентов от общего населения. Пианистов, для примера, будет три процента.
— Сколько, говоришь, пианистов?
— Три процента.
— Весело заживем. А эту картошку кто будет убирать, которая сегодня выросла? Она же сгниет, Жуков!
— Не знаю.
— Не знаешь, — повторил за ним Петр Иванович. — Это же земля твоя родная. Под асфальтом в городах тоже, между прочим, земля. Мальчики, которые много читают лежа, не читали, как в Ленинграде сдирали асфальт в блокаду, чтобы посадить картошку?
— Читали. Ну и что?
— Все! — яростно рубанул рукой Петр Иванович.
— Что все?
— Теряем время. Иди еще погуляй и подумай.
— Куда идти?
— Куда хочешь!
— Может быть, мне домой поехать подумать?
— Хоть в Сочи.
— А в Ялту можно?
— Ты же еще не работал нигде, а уже рассуждаешь. Можешь ты вспомнить хоть один день, когда ты работал? Подумай, припомни и удивись!..
— Нечего мне удивляться.
— Ну, что ты делал? Паровое отопление топил? За водой ходил? К крану в соседнюю комнату?
— За водкой ходил в магазин.
— Иди, — отвернулся Петр Иванович.
Сережа постоял за его спиной с опущенными руками, бросил корзину и побрел, низко нагнув голову. Марьянна, ринулась поперек поля. Она хотела догнать Сережу, но в последний момент изменила решение и подбежала к Петру Ивановичу.
— Петр Иванович, вы его опять прогнали?
— Нет, послал за водкой. Что?
— Это ошибка, дорогой Петр Иванович. Жуков — талантливый мальчик, победитель трех математических олимпиад, будет поступать в Московский университет. Это решено. Сережа — мальчик умный, тонкий, с легкоранимой душой. Уборка картошки для него — непривычное дело. Тяжелое, физически непривычное дело. Это непедагогично. Вы меня извините, но то, что вы ведете в некотором роде бездуховные предметы, накладывает механический оттенок на ваши отношения с ребятами. Это же не деревяшка: раз — и отрезал! Тут, может быть… тут… нравственные проблемы духовного порядка.
— Земля — тоже нравственная проблема.
— Вы же сами сказали, что эти вопросы буду решать я. Ушинский…
— Песталоцци! — яростно перебил ее Петр Иванович.
— Что Песталоцци?
Они быстро шли по полю, стараясь уйти подальше от ребят, чтобы те не слышали их разговора.
— То же самое, что Ушинский — великий педагог.
— А вы знаете, что Жуков сегодня утром не завтракал? А вчера не обедал и не ужинал?
— Правильно, — жестко бросил Петр Иванович. — Нас здесь кормят за то, что мы работаем. И деньги школе будут платить за это же, а не за «нравственные проблемы духовного порядка». Работать надо. Работать. Понятно?
«Какую работу выполняешь по дому?»
Нинка ответила:
«Хожу в магазин, мою полы».
«Кем хочешь стать после окончания школы?»
Нинка ответила:
«Буду поступать в пед. на физ. восп.».
Глава двадцать втораяВиконт
В деревне никого не было. Она словно вымерла. Только в тупичке какая-то женщина мыла крылечко небольшого дома. Сережа подошел ближе и вдруг узнал в женщине Зинаиду.
— Советский! — крикнула она. — Здравствуй! — И оправила подол.
— Здравствуйте, — остановился Сережа.
— Помоги стол внести.
Сережа вошел в калитку. Вокруг крыльца стояла всякая мебель, два красных кресла. Сережа узнал их. В одном он сидел, когда был в гостях у продавщицы.
Стол был совсем легонький. Сережа поднял его и понес один. В комнатах приятно пахло вымытым полом.
— Сюда, — сказала Зинаида.
Сережа поставил стол. Потом он помог ей занести телевизор, кресла, тумбочку.
— Ну, как ты? — спросила Зинаида.
— Ничего, — ответил Сережа.
— А я вот переселяюсь. Нравится тебе мой новый дом?
— Хороший.
— Спасибо, что помог.
И чмокнула его в щеку. Губы у нее были влажные, как и руки. Тело пахло потом. На улице Сережа вытер рукой щеку и пошел дальше.
По косогору гулял ветер. Сережа зашел в некошеные травы и, опустившись на землю, скрылся в них с головой. По всему телу разлилась слабость, апатия. Он положил под голову руки, свернулся калачиком и попытался заснуть. Но было уже довольно жарко, и Сережа, пометавшись, открыл глаза. Ветви деревьев дробили солнце, теплое дыхание земли поднималось по стеблям, струилось жарким маревом над травами. В звонкой тишине полдня вдруг родился какой-то посторонний звук. Сережа приподнялся. Сначала он увидел только склоненную спину старухи. Потом она вышла на открытое место, срезала серпом несколько пучков травы, и Сережа узнал Марфу-монашку. Тут же, не разгибаясь, она связала траву, прикрепила к веревочному поясу и прошла мимо, не удаляясь, а как бы растворяясь в жарком мареве. Сережа снова лег в траву, потный, разомлевший от жары. Наверное, он все-таки заснул, потому что когда открыл глаза, увидел рядом со своим лицом морду лошади. Встряхивая ушами и фыркая, она косилась на Сережу огромным глазом.
— Пошла! — вскочил Сережа. — Пошла!
За его спиной раздался сдержанный смех. Любка сидела в траве, на бугорочке, обняв колени и покусывая травинку. На голове у нее была легкомысленная кепочка с длинным козырьком.
— Откуда ты взялась, Любка-голубка?
— Купаться приезжала.
— Слушай, ты не знаешь, что это за странная бабка ходит с ятаганом и вся в пучках травы?
— Это Марфа-монашка.
— Ну, Марфа-монашка, понятно, что Марфа-монашка. А что она?
— Полдневные травы собирает.
— Какие? — Слово «полдневные» показалось Сереже незнакомым.
— Полдневные, которые в полдень набирают силу.
Она сидела, покусывая травинку, смотрела на Сережу насмешливо.
— Это твоя лошадь? — спросил Сережа.
— Это Виконт.
— Виконт де Бражелон?
— Виконт от Вики и Континента.
Она засмеялась, и этот смех, озорной, но не обидный, слился с шелестом деревьев, жужжанием шмелей.
— А что это у тебя за кепочка? — спросил Сережа.
— Кепочка-жокеечка, — вздохнула Любка и посерьезнела. — Я уезжаю послезавтра, Сережа, в Алма-Ату с Виконтом. На соревнования.
— В Алма-Ату? А когда приедешь?
— А вам разве не все равно? Тогда вас здесь уже не будет.
Сережа подумал, что ему почему-то не все равно, хотя, конечно, пусть едет.
— Значит, ты еще и амазонка, жокейская девочка. Запиши-ка, амазонка, на всякий случай мой телефон. Будешь в городе, может, сходим вместе в театр, в музей.
— Давайте, Сережа, телефон.
— На чем будешь записывать?
— Я запомню.
— Не хочешь — не надо! Пошел! — замахнулся он на Виконта, тот резко отпрянул в сторону. Сережа схватил ком земли и бросил в него. — Пошел!
— Зачем вы, Сережа? Не надо так, — вскочила с земли Любка и загородила лошадь.
— А что он тут расфыркался?
— А вы не знаете?
— Злится, что ли?
— Это вы злитесь. Он фыркает, потому что в траве могут быть кузнечики, ящерицы. Он фыркает, чтобы отпугнуть их и потом есть траву.
Сережа пригляделся. Виконт как ни в чем не бывало продолжал пастись. Он фыркал, кузнечики разлетались в разные стороны, и только тогда губы лошади тянулись к траве.
— Действительно, — сказал Сережа.
— Необразованный вы, Сережа.
— Лошадиная культура.
— Зачем вы так? В деревне много чего нужно знать, чтобы считаться образованным человеком. Когда какие травы появляются, в какое время их можно рвать, чтобы насушить для аптеки. Когда какие деревья цветут.
— Известно когда, весной.
— Да? — Любка покачала головой. — Привезите вы сюда, где лежите, ульи весной и останетесь без меду.
— Почему?
— Потому что это липы вокруг.
— Ну и что?
— Не знаете? — Она насмешливо сложила ладошки и покачала ими перед собой и перед Сережей. — И из ботаники ничего про липы не помните?
— Никогда не интересовался этим предметом.
— Вы, Сережа, не обижайтесь, но вы необразованный человек. У нас липы цветут не весной, а летом. Даже не в июне, а в начале июля.
— Психи ваши липы и вы все тут вокруг с ятаганами и пучками травы.
— И загадки тут никакой нет. Все другие деревья распускают почки на приросте прошлого года, а липа сначала должна отрастить новые ветки, распустить почки, а потом зацветает. Липа цветет на приросте текущего года. Вспомнили? Наверняка на уроках ботаники проходили.
— Ничего я не вспомнил. Не интересует меня это.
— А что вас интересует? — обиделась Люба.
— Меня интересует, почему колхозники уезжают на скачки, а я должен за них убирать картошку.
— Вам не хочется убирать картошку?
— Не хочется.
— Да, Сережа, — сказала Люба и пошла к лошади. — Я понимаю. До свиданья. Очень приятно было с вами познакомиться. И Виконту тоже. Правда, Виконт?
Люба молча подвела Виконта к пеньку, забралась с пенька на спину лошади. Она сидела ладно, красиво, и Сережа, чтобы не смотреть на нее снизу вверх, встал, выпрямился во весь свой рост.
Ему захотелось обидеть эту спокойно сидящую на лошади деревенскую девушку.
— Ты просила меня прочитать тебе стихи Блока? — спросил он. — Хочешь, прочту?
Люба придержала Виконта.
Платок слезами Маша оросила,
От радости не видя ничего.
Пятнадцать штук свинья опоросила.